Обещания и Гранаты (ЛП) - Миллер Сав Р.

Он возвышается надо мной, выше, чем кто-либо другой, кого я когда-либо знала, черный материал его дорогого костюма идеально облегает каждую мышцу и изгиб стройного, крепкого тела.

Его рука в перчатке поднимается, направляя сотовый телефон в мою сторону, и я понимаю, что он делает.

Почему меня вызвали сюда.

— Давай поболтаем.

ГЛАВА 3

Кэл

Мой член напрягается под брюками, когда Елена облизывает свои пухлые губы, ее мягкие глаза прикованы к трупу перед нами. Я пытаюсь сосредоточиться и сфокусировать взгляд на чем-нибудь другом, но не могу перестать вспоминать, каково это было, когда они принимали меня, сосали, как будто от этого зависела ее жизнь.

— Ты вернулся, — шепчет она.

Она моргает снова и снова, как будто не может до конца поверить в то, что видит.

— Неужели он…

— Мертв? — спрашиваю я, нажимая кнопку записи на своем телефоне,

чтобы остановить видео. Засовывая его в карман пальто, и киваю, наконец отрываясь от ее рта, чтобы заметить невидящий взгляд Матео. — Вполне. Уверяю тебя.

Замолчав на несколько ударов сердца, вижу, как плавно поднимается и опускается ее грудь, которая напрягается под белым кружевным материалом платья. Она более прикрыта, чем я когда ее видел в последний раз, платье чуть больше, чем оболочка, которая облегает, как вторая кожа, но почему-то она никогда не выглядела более распутной.

Возможно, дело в контексте: она, в свадебном платье, стоит над мертвым телом своего жениха. И все же ее единственная настоящая реакция была на меня, как будто его смерть не имеет для нее никакого значения.

Наклоняясь, она прижимает два пальца к яремной вене Матео, и мои плечи напрягаются, мысль о ее ДНК где-то рядом с ним заставляет меня нервничать. Не потому, что меня волнует, замешана ли она — в любом случае, через несколько часов это не будет иметь значения, — а потому, что я просто не хочу, чтобы она прикасалась к нему.

Диадема, запутавшаяся в ее волосах, колышется при движении, а тушь размазывается под веками, отчего она выглядит угрюмой и побежденной, хотя я знаю, что она совсем не такая.

Я присматривал за ней после того, как ей исполнилось восемнадцать, выполняя долг перед ее отцом, прежде чем позволил моей развращенности овладеть собой, уступив, когда она попросила меня погубить ее.

Поэтому я знаю все, что нужно знать о женщине передо мной: ее любимые стихи — «Маска анархии» Шелли и «Моя последняя герцогиня» Браунинга, а также то, что она предпочитает на завтрак — тосты из цельной пшеницы с арахисовым маслом и свежими фруктами — и что она любит учиться.

Будь ее воля, она бы изучала литературу, а не только то, как ее преподавать.

Я знаю о маленьком гранате, вытатуированном у нее под грудью, и сам провел по этой линии кончиком языка. У нее даже вкус фрукта, взрывной и совершенно завораживающий; такая сочность, в которую хочется вонзить зубы.

И черт возьми, неужели я это сделал?

Ее кровь такая же сладкая.

Я знаю, что ее тянет к темноте, наблюдая, как она нежится в тихом гуле звезд, когда лунный свет проливается на ее бледную кожу больше раз, чем я хочу признать.

Сейчас, изучая ее в смятении, я знаю, что она не расстроена смертью своего жениха.

Это мираж, каким бы ни был их брак. Обман для прессы, выставляющий ее отца в выгодном свете, одновременно уничтожающий изодранные остатки души, которую я сломил несколько недель назад.

Елена шмыгает носом, и на мгновение мне кажется, что она вот-вот разрыдается; я опираюсь на носки ног, готовый увести ее со сцены, прежде чем она впадет в истерику, но затем она скользит руками вниз по груди Матео, просовывая одну под борт его смокинга.

И я понимаю, когда она его откидывает, открывая пропитанную кровью рубашку под ним, что она не шмыгала носом — она чувствовала его запах.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Волна возбуждения пробегает по моему позвоночнику, поражая меня, как удар молнии, опаляя кости. Возможно, в конце концов, она не совсем добыча.

Возможно, моя маленькая Персефона действительно достойна своей судьбы.

Она смотрит на рану, изогнутая рукоятка моего ножа все еще торчит из этого места, и слегка качает головой.

— Страховка.

— Что?

Накладывая пиджак поверх этого места, она слегка пожимает плечами.

— Страховка, верно? Колотая рана? На случай, если что-то еще, что ты с ним сделал, не сработает.

Мой рот приоткрывается, чтобы опровергнуть ее утверждение, необходимость дистанцироваться от преступления — вторая натура в этот момент, но я этого не делаю. Нет никакой причины, если она уже знает, что это моих рук дело.

Часть меня — больная, встревоженная часть, которую я запихиваю в тайники своего мозга, — все равно хочет, чтобы она знала.

Хочет, чтобы она увидела, на что я способен, и что происходит с теми, кто бросает мне вызов.

Решение Матео провести эту свадьбу, даже когда я сказал ему найти выход несколько недель назад, было окончательным поступком. И так как я не мог позволить ему разрушить весь мой план, мне нужно было исключить его из уравнения.

Обычно я не так груб и небрежен в своих действиях; Мне нравится тратить свое время на изучение нюансов человека, на то, что заставляет его тикать, что не дает ему спать по ночам. Но его существование стало угрозой, и поэтому его нужно было устранить.

Я сожалею только о том, что не позволил ей участвовать в первоначальном отравлении.

Глубоко вздохнув, Елена вздергивает подбородок, поворачиваясь ко мне лицом. В отличие от большинства людей, которых я встречаю, у Елены никогда не было проблем с зрительным контактом. Она встречается со мной взглядом, как будто знает, что это именно то, чего я хочу, и не может не дать мне этого.

Я могу только надеяться, что через несколько мгновений она будет такой же податливой.

Она смотрит на меня так, словно видит под холодной, прогнившей внешностью расплавленное нутро; я двигаюсь вперед, мое тело становится объектом, пойманным в ее магнитное поле, теряясь в ее тепле.

Золотые радужки блестят, как расплавленная роскошь, и моя рука поднимается сама по себе, дотягиваясь до кончиков ее волос шоколадного цвета.

— Почему? — спрашивает она, и в этом единственном слове нет ни капли эмоций.

Это заставляет меня остановиться, мои пальцы едва касаются ее, когда падают обратно на мою сторону.

— Почему бы и нет?

— Это очень эгоистичный подход.

Мои брови удивленно выгибаются.

— Что заставило тебя подумать, что я совсем не такой?

Она усмехается, складывая руки на груди и засовывая ладони под мышки.

— Принимаю желаемое за действительное, я полагаю.

Позади нас медленно открывается дверь в спальню Матео, и в комнату просовывается голова моей сотрудницы со светло-клубничной головой. Марселин оглядывается вокруг своими широко раскрытыми голубыми глазами, затем проскальзывает внутрь со спортивной сумкой, перекинутой через плечо, и закрывает ее, когда подходит.

Взгляд Елены цепляется за фигуру моей экономки, когда та протягивает мне сумку, пылая безудержной яростью, хотя Марселин не смотрит дальше моей ключицы. Елена наблюдает, как бледные пальцы Марселины касаются моих, гнев волнами исходит от ее гибкого тела, восхитительно опьяняющий.

Ревность — это не то качество, которое я обычно ищу в женщине, но ее наличие в богине весны, стоящей передо мной, подобно свежей почве, готовой для того, чтобы я мог зарыться и пустить корни.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Это основа порочности, эта зеленая эмоция, и я планирую использовать ее, чтобы построить нас из ее обломков.

— Марселин, — медленно произношу я, когда моя экономка отступает.

Она делает паузу, нахмурив брови, вероятно, задаваясь вопросом, не собираюсь ли я дать ей еще одно задание сверх ее уровня оплаты. Я делаю мысленную пометку предложить ей премию и отпуск, зная, что и так слишком сильно ее втянул.