Вот и управились к празднику (сборник) - Владимир Киреев

– Я? – удивился Анатолий. – Да вроде бы ничего, с утра было маленько.

– Это он, дед, с «Господами офицерами» засиделся до полуночи, – усмехнулся Саша.

– А что делать, – хмельно язвил зять. – Я что виноват, что зарплату жене водкой да рубероидом дали. Рубероид, его ни выпить, ни съесть нельзя. Только пропить можно. Ну а водку, ясное дело…

– Да… Что творится, – покачал лысой головой Василий Петрович. – Я этих демократов не пойму, партий каких-то навыдумывали: «Яблоки», «Любители пива», а я смотрю, ничего не понимаю, по-моему они все на одно лицо. И все что-то ругаются и ругаются между собой. Выборы что ли скоро, сынок?

– Да вроде бы в ближайшее время не намечается, – пожал плечами Владимир.

– Значит, что-то не поделили, кто-то, видно, больше украл, чем остальные.

– Вот это правильно, наконец о деньгах заговорили, а то все о политике. Кому она теперь нужна? – тяжело дыша, проговорил зять.

– Прошу за стол, – перебила Любовь Васильевна, – а то разговорились что-то.

– Ты смотри, сильно не увлекайся, – наставляла Анатолия жена. – Домой еще надо идти.

– Ну что ты, я меру знаю… Так, ради приличия немного.

Владимир первым произнес тост за здоровье отца, пожелал ему всех благ, счастья и, конечно же, за родительский дом, который всегда светился желанными окнами и где рады тебя видеть в любое время. Мать слушала и не сводила с сына усталых, ослепленных счастьем глаз.

– Спасибо, сынок! – душу старика распирала гордость. Посидел немного, тяжело вздохнул.

– Вот такая жизнь пошла. Я понимаю так: партия – это должно быть солидно, как наша КПСС была, где порядок, дисциплина во всем, ответственность перед народом за свои дела и поступки.

– Это так, – поддержал Анатолий, лицо его раскраснелось, самогон вступил в голову, – но и сейчас жить можно, были бы деньги.

– Нет! – резко ответил Василий Петрович. – Что ты все в деньги упираешь, раньше человека ценили, личность уважали, а теперь… Даже в больницу без этого не суйся, ну а помирать и говорить нечего.

– Это раньше-то ценили? – усмехнулся Анатолий. – А как насчет Сталина и тех миллионов невинных.

– Ты Сталина не тронь! На себя посмотри.

– А чего смотреть, где же тогда ваша партия была?

– А ты где счас? Забился в свою конуру, то бишь магазин, и пьешь, а на остальное – наплевать.

– При чем здесь я?

– А при том, что мы всю жизнь строили, а такие, как вы, страну развалили, – жестко сказал старик и, немного помолчав, добавил:

– Своим равнодушием.

Он глядел на него в упор таким взглядом, что Анатолий не выдержал и, пытаясь разрядить ситуацию, растерянно проговорил:

– Ну что мы сидим, – и тут же встретился с суровым взглядом жены.

– Наливай! – заключил Василий Петрович.

Любовь Васильевна, имея огромный педагогический опыт, переливающимся тонким голосом говорила тихо, нараспев, выделяя каждое слово. Старик всегда удивлялся, как она, нежная, хрупкая женщина, ладит с нынешними учениками, как не озлобилась, не огрубела за тридцать лет работы ее душа и как тяжело ей порой приходится с Анатолием. Тут он не выдержал, шмыгнул носом.

– Спасибо, спасибо, деточки, дай Бог вам здоровья, счастья.

– Ну ты нюни не распускай, – укорила его жена, – праздник ведь у нас.

Дочь, улыбаясь, глядела на постаревшее, но все еще мужественное лицо отца. Из его глаз исходила до удивления ясная и спокойная сила. И она вдруг подумала, что вот такие глыбистые мужики не на страх, а на совесть, себя не жалеючи, тянули на своих плечах все тяготы и беды, свалившиеся на русскую землю.

Не желая продолжения разговора, встрепенулся Анатолий, заегозил:

– Ну что, дед, еще по одной?

– Нет, мне хватит. Сегодня надо быть в форме, вдруг кто в гости придет.

– Толя, да ты хоть слово скажи, – одернула жена, но Анатолий не унимался:

– А! Давай, Вовка, с тобой еще по одной опрокинем, раз дед не хочет.

– Да я тоже воздержусь, тем более, вчера перебрали изрядно.

– Скажи-ка, какие все правильные сегодня. Ну тогда, дед, я один выпью за твое здоровье.

Он оттопырил пухлые губы и, сморщив лицо, полузакрыл глаза, вливая в свое нутро содержимое стопки. Но что-то забулькало в горле, и водка не пошла. Организм всеми силами сопротивлялся.

Но Анатолий, проявив недюжую силу характера, залил ее обратно.

Владимир молча смотрел на него. Он помнил, как зять бегал по утрам с потертым кожаным портфелем в школу, любил говорить об учениках, увлеченно рассуждал об истории государства, Карамзина, Соловьева цитировал. С ним было интересно говорить. И сегодня он, не помня вчерашнего, вновь надеялся пообщаться, почерпнуть чего-нибудь новенького. Но перед ним сидел совсем другой человек.

Анатолий встал со стула, буркнул что-то невнятное и, шатаясь, вышел.

– Водка, она ведь любого молодца свалит, – вздохнул Владимир, – с ней бороться – только время терять да здоровье.

– Это точно, сынок, золотые слова.

Ткнув лениво вилкой в тарелку с капустой, Василий Петрович поднял глаза, обвел всех взглядом:

– Ладно, Сталина сейчас осуждают, но мы войну выстрадали. А эти, нынешние, что делают – народ спаивают. Погляди, что делается. Вот зять, демократ хренов, напился и все, больше ему ничего не надо. А соседи, трезвые люди, она – врач, он – фельдшер, на «скорой» работает, сахар получили под зарплату по запредельной цене и, опять же, водки три ящика. А у них сын в мединституте учится, по стопам родителей пошел, как говорится. Помимо того, что за учебу надо доплачивать, так ведь и жить где-то необходимо, и поесть тоже. Теперь что им делать? Глядеть на эту водку или торговать? Ладно, я на пенсии, свое отработал, детей пятерых выучил, заметьте, при коммунистах, а теперь, при демократах, и одного невозможно. Я этот ящик за неделю выпью, ежели не осилю, то передохну и допью. Но дело-то не во мне. А соседям, им каково, хоть бы маслом сливочным дали или макаронами.

Помолчав, добавил:

– Вообще-то, человек он хороший и мне, бывает, помогает, только характером слабоват.

– Слушай, Вовка, – перебила его Нина Васильевна. – Я помню, в войну и то зарплату вовремя давали, хоть крохи, но регулярно.

– Правильно, а сейчас же не война. Сил нет смотреть на эти безобразия, – заключил Василий Петрович.

– Отец! А ты с зятем все же поговори, – вдруг повысил голос Владимир.

– Да тыщу раз уже говорил, а сегодня вот не успел, раздурелся ешш твою… – и, качнув головой в сторону спальни, нахмурил брови.

Оттуда донесся глухой грохот. Задрожали половицы.

– Что такое? – удивился хозяин.

– Дядя Толя с дивана упал, – заливаясь хохотом, сообщил внук.

– Фу, – облегченно выдохнул дед. – Я думал, взорвалось чего.

И тяжело поднявшись со стула, пошел с дочкой к зятю.

Оставшись вдвоем с матерью, Владимир внимательно посмотрел на нее и с хрипотцой в голосе полушепотом сказал:

– Дед-то у нас сегодня молодец.

В глазах у матери блеснула гордость за мужа. Вздохнула глубоко, сдвинула рукой платок за голову, произнесла со вздохом, отвечая своим мыслям:

– А ты что думал, я ведь знала, за кого замуж выходила. Вот уже больше полувека вместе живем. Он хоть и пил, но дом никогда не забывал. Дом-то, сынок, всегда на отце держался. Правду говорят, муж – всему голова.

На следующий день Владимир с сыном уезжали. Там, далеко, за много верст, ждал их свой дом, свои заботы, своя семья, где был он сам уже не сыном, а отцом и мужем. До остановки шли молча. День был пасмурный, ветреный.

– Ты, Вовка, смотри, детей береги, жену не обижай, она у тебя хорошая, – наказывала мать, прощаясь. – Да за собой смотри, на рожон не лезь.

Отец поправлял потертую кроличью шапку, глядел в сторону и тоже бормотал:

– Ну, что, сынки, до свидания, если что не так, извиняйте уж. В гости приезжайте почаще, не забывайте.

Владимир смотрел на удаляющиеся, сгорбленные временем и заботами фигуры стариков, одиноко стоящих на сером асфальте, и ему вдруг подумалось, что каждый раз, уезжая из родных мест, он восхищается их жизненной стойкостью, умением выживать в любое, даже самое трудное время. Но где-то далеко внутри его самого всегда оставалось тревожное чувство тоски от чего-то утраченного, что уже не вернешь никогда, как и детство, которое прошло на этой земле.

Вдали, в лучах поднимающегося солнца, зеленовато-серебристым светом горели горы, ослепляя заснеженными склонами.

Осветилась долина реки и засияла тем же серебристым светом.

Зависть

Соседи никогда не ссорились.

– Георгич, заходи! – кричал со своего крыльца Прокопьич. – Чайку попьём из моего чайничка.

– Не пью и не тянет, – вяло отзывался Михаил, копаясь со старым мотоциклом.

Техника со временем изрядно проржавела и износилась.

Выступившие капли пота на лбу затекали в глаза. Часто фыркая, он сбивал их воздухом с ресниц и заодно поправлял свой редкий чуб. Грязными от мазута руками пытался выправить обильно смазанную солидолом цепь. В прошлую поездку на рыбалку какая-то торчавшая из кустов коряга попала между цепью и «звездочкой» и изрядно их покорежила.