Если Мельпомена выбрала тебя - Ксения Сингер

Ксения Сингер

Если Мельпомена выбрала тебя

Алина, тебе и посвящаю

www.napisanoperom.ru

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения правообладателя.

© Ксения Сингер, 2016

© Издательство «Написано пером», 2016

1970 год, 22 декабря

Это дата моего рождения.

1973 год

Первые ощущения себя, которые я могла вспомнить: мне два года. Я стою у папы на коленях, одной рукой обняв его за шею, а второй прижав к себе куклу Машку. Только в такой позиции я чувствовала себя комфортно и защищенно. Я очень любила папу, еще я любила бабушку Алину, папину маму, и Машку – куклу, которую сшила мне бабушка. Машка была моим доверенным лицом, моей подругой, моей спутницей ночи. Маму я тоже тогда любила.

1974 год, май

Мне почти три с половиной года. Папа держит меня за руку, а второй рукой я прижимаю к себе Машку, и мы втроем идем по длинной дороге. Там в конце видно, как дорога сходится с небом. Я подаю идею:

– Папа, давай дойдем туда, где небо на дорогу легло, и пойдем дальше по небу. Дойдем до облака и попробуем мягко ли там прыгать.

Папа берет меня на руки и показывает, что теперь, когда я нахожусь выше, место, где небо с землей сходятся, много дальше. Я тут же догадываюсь, что если папа присядет на корточки, то нам будет идти ближе. Он смеется и рассказывает мне про горизонт. Мне нравится горизонт, который играет с нашими глазами в прятки. Мне только непонятно, где же тогда начинается небо.

– Лина-Лин, колокольчик мой, да прямо от земли и начинается.

– Нет, папа, облака плывут по небу, они ведь по земле не ходят.

– Ходить, не ходят, но на землю тоже бывает, что опускаются, и называются они тогда инверсионными. Облака находятся на разной высоте, каждое на той, на какой ему удобнее согласно закону физики.

– Папа, а есть такой закон физики, чтобы мне тоже удобно было летать по небу?

1975 год, январь

Я была, по-видимому, проблемным ребенком от рождения. Вероятно, поэтому мама таскала меня по врачам, хотя папа сердился на нее за это, считая, что я абсолютно адекватна. Но мама упорствовала и наконец торжественно презентовала папе заключение врачей: «синдром сверходаренного ребенка с элементами аутизма». Папа, отодвинув бумаги, которые перед ним положила мама, сказал:

– Чушь, абсолютно нормальный ребенок. Оставь ее, пожалуйста, в покое.

Аномалии у меня действительно были. К примеру, память. Мама говорила, что у меня не память, а копировальный станок. Папа тут же возражал, что это наследственность, и у него была такая же в детстве. Или еще когда я обижалась, то забиралась в плохо досягаемый взрослыми угол, и мне надо было что-нибудь листать. Все знали, что через некоторое время ребенок успокоится и все будет в порядке. Листать было скучно, и я начала рассматривать то, что было на страницах. И установила, что чаще всего там были буквы, которые, объединившись, образовывали слова. Я стала спрашивать у папы, как они это делают. Он мне показал, как можно, называя буквы, читать слова. И довольно скоро это стало моим любимым занятием; теперь я сама читала себе сказки. Собственно, читала все, что попадало под руку, и все запоминалось само собой. Предметом листания могла оказаться как детская книжка, так и толстый том энциклопедии – толщина его выбиралась прямо пропорционально глубине обиды. Но листать одно и то же второй раз я не хотела. После того как я начала читать, папа стал покупать мне книги специально для листания. Как-то мне попали в руки ноты. В шкафу стояла большая коробка, полная тетрадей, исписанных крючками и полосками, которые меня ужасно интриговали. На мой вопрос, как их читать, папа посоветовал мне обратиться за консультацией к бабушке. Оказалось, что это не крючочки вовсе, а ноты, и было их семь сестренок – у каждой было свое имя. Чтобы отличать их, они были рассажены среди полосок, как на этажах, и на каждом этаже каждая на свое место. Имена их можно петь или играть на музыкальном инструменте. Бабушка подвела меня к пианино и показала, если ударить по клавише, она назовет свое имя.

– Если ты запомнишь имена клавиш и будешь следовать порядку опроса и правил, написанных в тетради, получится музыка.

Бабушка села за пианино и начала играть. Это было открытие другого мира. Я, конечно, и раньше слышала музыку, но сейчас меня поразило, что бывает страшно, весело, грустно не только когда читаешь истории и сказки в книгах, но и когда слушаешь музыку. Как хотелось самой читать, также захотелось самой играть. Бабушка стала потихоньку, никому ничего не говоря, обучать меня музыке. Когда я бывала у бабушки, я никогда не обижалась. Мне было у нее всегда хорошо. Не надо было забиваться в угол и что-то листать одной. Мы делали с ней все вместе.

Однажды, дома, после очередного сидения в углу и листания нот, я попробовала воспроизвести на пианино то, что запомнила, стараясь повторять бабушкины движения. Это почему-то произвело впечатление на маму. Она была в восторге. Клавиатура на пианино была мне чуть ниже подбородка. Я наотрез отказывалась садиться на стул, мне надо было играть стоя, чтобы время от времени, изогнувшись, нажимать еле досягаемые педали piano и forte. Это был почти цирковой номер. Мама приглашала к нам гостей. Все меня начинали просить поиграть на пианино. С чувством собственной важности я делала интерпретацию какого-нибудь мною выбранного классического музыкального произведения. После этого, получив порцию похвал и конфет, я удалялась в мою комнату, слыша, как мама начинала рассказывать, что я сверходаренный ребенок, но вот с элементами аутизма – отсюда мои странности. Такие представления всегда бывали в отсутствие папы.

Это все так засело в памяти, по-видимому, в связи с произошедшими для меня трагическими событиями; впервые пережитым чувством утраты очень близкого мне существа.

В этот раз мама наряжала меня особенно тщательно. Мы сменили уже несколько нарядов, пока она, наконец, не сказала:

– Сейчас пойдет. Я очень тебя прошу сегодня себя хорошо вести. Придет главный редактор с женой, будь вежливой с ними. Он мой начальник и от него многое зависит. И без капризов, пожалуйста, – увещевала она меня, причесывая.

Я поняла, что сегодня нужно быть особенно хорошей девочкой и как можно лучше играть на пианино, если попросят. Мы с мамой были уже готовы и ждали гостей. И вот раздался звонок. Мама пошла открывать; я тоже побежала за ней. Через проем двери вошел очень большой дяденька, за ним красивая тетя, а за ними светло-рыжая с длинными висящими ушами и высунутым языком собака. Дядька присел передо мной, придерживая собаку, сказал ей:

– Сидеть. Тебя зовут Лина? А ее Кони. Кони, дай лапку Лине.

Кони не только подала лапу, но и лизнула меня в лицо. В ответ я обняла собаку и поцеловала. Это вызвало полный всеобщий восторг. Дядя был очень доволен и отрекомендовался: «Меня зовут Фолькер, ее зовут Брунхильде» – ткнул он пальцем в свою спутницу.

– Она музыковед и очень любит музыку. Говорят, ты очень хорошо играешь на пианино. Мы пришли послушать, порадуй нас своей игрой.

И хотя мне так не хотелось отрываться от Кони, надо было подчиниться желанию гостей. Тем более, что мама уже строго смотрела на меня. Я надула щеки и важно спросила:

– Что бы вы хотели послушать из Моцарта, Шуберта или Бетховена, или…

Предложение несколько обескуражило гостей, к явному удовольствию мамы. Брунхильде спросила у меня, сюсюкая, как с маленькой:

– Ну и что из Бетховена ты нам можешь сыграть?

– Лунную сонату. Я буду исполнять ее впервые.

Лунная соната завораживала меня не только своим названием, но и той тревогой, с которой клавиши выкрикивали свои имена.

Гости начали снимать пальто, а я побежала в комнату, встала за пианино и начала играть, не оборачиваясь и не интересуясь, слушают они или нет. Я была почти в конце первой части, когда услышала отчаянный крик Машки. Не говоря ни слова, я ринулась в мою комнату, слыша за собой голоса:

– Извините, по-видимому, технические проблемы.

– Сколько ей лет?

– Четыре в конце прошлого месяца исполнилось.

– Бесподобно. Это ее детское восприятие музыки, ее собственная интерпретация. Гениально.

Я же в это время сражалась с Кони за Машку. Это рыжее чудовище, лежа на моей кровати, вымочив слюной мою подругу, раздирала ее на части. Кругом валялись клочья ваты. В кровати было мокро. Пытаясь отобрать Машку, я ухватила ее возле собачьих зубов. Тогда зверюга всей пастью вонзилась мне в руку; в ответ я впилась зубами ей в ухо. Кони разжала челюсти и завизжала. На ее визг прибежали взрослые. Мама стала шлепать меня по лицу, чтобы я отпустила ухо Кони. Увидев на собаке кровь, они стали искать на ней рану. Фолькер сообразил, что источник крови не на Кони, и первым увидел мою прокусанную руку. Я не плакала. Я прижимала к себе все, что осталось от Машки. Встала, пошла и села в угол лицом к стенке. Потом все суетились вокруг меня: обрабатывали и забинтовывали мне руку. Мама забрала у меня Машку под предлогом, что ее надо срочно отправить в больницу. Брунхильде стала мне обещать, что в ближайшие дни они принесут мне новую куклу, которая и говорит, и пьет, и писает, и ходит. Пришлось ей объяснять, что я не играю в куклы, даже если они и умеют все делать, но они все равно не живые и не надо на них тратить зря деньги. А Машка была живая, и теперь она может умереть. Я их простила и пожала им руки, и Кони простила, она не виновата, что такая глупая. Мама перестелила всю мою постель. Я легла, но не было Машки и от кровати пахло Кони.