Война за погоду - Геннадий Прашкевич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И совсем не к месту спросил:
– Одежонка-то у тебя в порядке?
Этого Вовка не ожидал. И испугался.
Неужели Леонтий Иваныч подозревает? У меня карманы малицы набиты сахаром и сухарями. Две недели экономил на завтраках и обедах. И отчаянно замотал головой:
– У меня все целое. Мама смотрела.
– Ах, мама…
Круглые глаза Леонтия Иваныча подернулись под железными очками мечтательной влажной дымкой. Вовка даже разозлился. Спросил, отводя глаза в сторону:
– Леонтий Иваныч, а где вы так хорошо изучили фашистский язык?
– Фашистский?… Нет такого языка, братец!.. Есть прекрасный немецкий язык. На нем «Капитал» написан. Слышал про такое?… На нем говорили Гете и Гейне… Эрнст Тельман говорит на нем. Так что ты, братец, с выводами не спеши, а то вырастешь дурачком-попрыгунчиком.
– А все же, Леонтий Иваныч?
– Я в Поволжье рос, братец. Там немцев – пруд пруди. Видишь, пригодилось. Тебя учу.
– А зимовали где?
– В Тобольске.
– Да нет, я про Север.
– А-а-а… – протянул Леонтий Иванович. – Ну, бывал… На острове Врангеля бывал… Там вредительство обнаружилось… Встречался с твоим отцом, кстати… Крепкий товарищ… На Севере все друг другу помощники, но на него опереться можно… – Леонтий Иваныч несколько делано рассмеялся и блеснул очкаи: – Мы там маму твою расстраивали.
– Как это?
– А медведи нам мешали. Повадились к домикам, сил нет. То склад пограбят, то обидят собачек. Мы с Пашей, с отцом твоим, в один день разыскали сразу две берлоги. Только с карабином в берлогу не полезешь, да? А медведи не дураки, не выходят на воздух. Вот мы и надумали. У меня револьвер был системы «кольт». Старый, потертый, но ужасной убойной силы. По очереди лазали с Пашей в берлогу. А мама твоя сердилась, естественно!
– И вы лазали? – не поверил Вовка.
– А почему нет? – радовался Леонтий Иванович.
Вовка пожал плечами. Ну, отец – понятно… Но чтобы толстенький лысенький человечек полез в берлогу… Он же стихи читает про девочек… Да еще с «кольтом» в руках…
– А еще было… – вдруг задумался Леонтий Иваныч. Наверное, не додумал чего-то, теперь проверял на слух. – У нас радиста однажды унесло на лодке. Носило дней десять, он счет времени потерял. Хорошо, была вода. – Сквозь железные очки Леонтий Иваныч сурово уставился на Вовку. – Рыбу ловил. Прибило наконец лодку к берегу. Выполз, осмотрелся. Лето. Море зеркальное. Не замерз. Поднялся по берегу, а там… Рассказывать?
– А что?
– Дальше страшно будет.
– Тогда рассказывайте…
– Ну, поднялся по берегу, а выше как бы рыбацкий стан. Никого, пусто. Только на доске лежал человек… Нет, не буду рассказывать…
– Ну, Леонтий Иваныч!
Улыбка с лица радиста исчезла.
Рассказал, как ужаснулся увиденному на стане.
Гора рыбы лежала совсем нетронутая, серебрилась, а на доске – долговязый человек, руки на груди. Будто его положили так умирать, а перед этим аккуратно сняли кожу с головы вместе с волосами. «Не просто скальп, как индейцы снимали… – Похоже, Леонтий Иваныч проверял Вовку на смелость. – А всю кожу сняли, все мышцы, весь жир… Даже мозги вынули… Оставили голый череп… Понимаешь?… Пустой череп… Радист, увидев такое, чуть с ума не сдвинулся… Когда его нашли, он все удивлялся, что мы ничего не видим… А мы и правда не видели… Решили, что заболел человек головой, потому и привиделось…»
Страшная история.
Но чтобы радист не задавался, Вовка спросил:
– Леонтий Иваныч, а вы почему не на фронте?
Вопрос радисту страшно не понравился. Он побагровел. Даже лысина побагровела.
– Нахал ты, братец! – сверкнул железными очками. – Думаешь, фронт – это только там, где стреляют? Неверно так думать. Фронт сейчас повсюду. Куда ни глянь, везде опасности. Болтуны, вредители – это тоже враги. И у нас здесь тоже идет война.
– Какая еще война?
Но Леонтий Иваныч и отвечать не стал. Так разозлился, что только буркнул по-немецки: «Эр ист…» Вовка уже сам добавил: «…блос айн Бубе…» Мальчишка, дескать!
10
Взлетел вверх по трапу.
Мористее «Мирного» почти до горизонта тянулись широкие поясины битого льда. Над скользкими отпадышами, прозрачными стеклянистыми околышами поблескивало солнце – низкое, осеннее. Над разводьями, взламывавшими лед, как кривые молнии, курились темные испарения. А правее, за неширокой полосой вольной воды, белел снегами, долго тянулся приземистый сероватый берег, окаймленный грязными, выжатыми на сушу льдинами. Кое-где они были так толсты, что «Мирный» запросто мог пришвартоваться к ним, как к молу.
Вовка назубок помнил карту острова.
Хребет вдали, конечно, Двуглавый. Голый, неприступный.
С запада на восток он тянется через весь остров, разделяя его на неравные части. Северная – бухта Песцовая, где под скошенными утесами стоят в снегах бревенчатые домики метеостанции; южная – Сквозная Ледниковая долина, плоская, как сковорода. И пройти от метеостанции сюда можно только берегом или Собачьей тропой – узким ущельем, рассекающем хребет.
«Мирный» решительно расталкивал битый лед.
Плоские льдины кололись, подныривали под буксир.
Если прыгнуть вон на ту льдину, подумал Вовка, можно перескочить на следующую, а с нее на другую…
Вздохнув, отправился на корму. Присел на корточки перед железной клеткой:
– Белый! Где твоя мамка, Белый?
Белый счастливо щерился.
А Вовку вдруг начало морозить.
Вдруг показалось ему, что если он попадется маме на глаза, то сразу она поймет, чем набиты его карманы, и зачем под малицу он поддел самый теплый свитера. Мама, конечно, сейчас волнуется – она отвечает за груз зимовщиков. И Леонтий Иванович волнуется – надолго расстается с Большой землей. И капитан Свиблов волнуется – поскорее высадить всех пассажиров и нырнуть в туман погуще, чтобы ни одна подлодка не засекла. Все волнуются. Никому в голову не приходит, что Вовка тоже волнуется. Вот юркнет за ледяные торосы, только его и видели…
Послюнив палец, выставил перед собой.
Ветер меняется, берет к северу. Значит, упадет ночью температура.
Сейчас около нуля, а ночью ударит под двадцать. Не весело прятаться в торосах без огня, но надо перетерпеть. При прижимном северном ветре капитан Свиблов ни на минуту не останется в бухте Песцовой. Побоится, что выдавит «Мирный» на береговые льды…
Высокая зеленая волна, шурша битым льдом, накатила на форштевень буксира, с размаху хлопнула по левой скуле. Буксир вздрогнул, тяжело завалился на корму. Собачек в клетке сбило с ног, они, рыча, покатились по клетке. Одновременно черный дым ударил из пузатой трубы «Мирного», а мутная вода жадно облапила его брюхо – такая мутная, будто буксир, правда, зацепил винтами дно.
Вовка так и подумал: «Дно зацепили…»
А вода вольная. Солнце низкое, ничего не видно на острове.
Зато море, как на ладони. И отчетливо торчал из воды черный топляк.
Это бревно такое. От долгого плаванья один конец набух, затонул, а второй почти прямо торчит над волнующейся водой. Когда под Каниным носом Вовка такой топляк принял за перископ подводной лодки, его жестоко обсмеяли. Но топляк и сейчас ужасно напоминал перископ подводной лодки. Чтобы не думать о нем, Вовка решил: исследую весь остров! Есть, наверное, на острове всякие потаенные бухточки. Не может быть, чтобы за многие века сюда не занесло какую-нибудь старинную бутылку с запиской от терпящих бедствие. Вот будет что рассказать Кольке Милевскому!
Повеселев, он схватился за металлический поручень, собираясь одним рывком подняться на палубу, но какая-то ужасная сила, не сравнимая даже с железной хваткой боцмана Хоботило, вдруг выдернула тяжелый трап из-под ног.
«А-а-а!..» – успел выдохнуть Вовка.
И тотчас в уши, в лицо что-то жадно, огненно ахнуло.
Опалило огнем и дымом. На секунду увидел под собой грязный ледяной припай.
И сразу все погрузилось в мрачную непрошибаемую тишину какого-то совсем другого, какого-то совсем неизвестного Вовке мира.
Глава третья
ЧЕРЕП БОЦМАНА
11
Ветер то налетал порывами, то дул ровно, пронизывал насквозь, будто вентилятор крутили невдалеке. Такой мощный, что даже лежа к нему спиной, Вовка сквозь малицу и теплый свитер чувствовал ледяное дыхание.
Но встать не мог.
Сообразить не мог, почему лежит на льду, а не на деревянной палубе?
Саднило ушибленное плечо и обожженную щеку, болела ушибленная рука, но даже это не заставило бы Вовку подняться, не пройдись по его щеке что-то влажное, горячее.
– Белый… Где твоя мамка, Белый?…
Собственный голос не слушался Вовку.
«Небо… – моргал он обессилено. – Такое низкое… Белый… Упирается головой в небо… Смотрит так, будто про мамку не я, а он должен спрашивать… Зачем Белый толкается лбом?… Ну да, умный… Лезет носом в карман… У меня сухари в кармане… Хорошая у Белого память…»
Про свою память сказать такое Вовка не мог.
