Я чувствую себя гораздо лучше, чем мои мертвые друзья - Вивиан Шока

«Вы правильно расслышали, Рене сказала: глупые и безжизненные. Альфред – это имя мужа, все верно, Габриэль».

Имея при себе всего два чемодана, Рене приехала в Канны. Она уточняет, что воспользовалась помощью хорошего друга, некого Поля, с которым познакомилась годом ранее во время симпозиума страховых агентов в Антибе, куда Рене сопровождала своего мужа в надежде увидеть другие места, кроме наскучивших Бордо и Гаронны, и развеять свою хандру а-ля Бовари. Поль жил между Лондоном, Нью-Йорком и Ривьерой: беспечный эстет, унаследовавший хорошее состояние, он обожал путешествия и беседы. Он подарил ей несколько миллионов на приобретение книжного магазина, который Рене назвала «Горизонт».

«Знаете, что восклицали люди, приходя к ней? „Я узнал, что владелица этого магазина читает книги!“ Рене говорит, что, возможно, она потеряла зрение именно от постоянного чтения, ей кажется, что она родилась с книгой в руках, что, начиная с подросткового возраста, она испытывала гораздо большее удовольствие от чтения, чем от любовных утех».

Габриэль улыбается, Стан приходит в замешательство. Рене довольно быстро овладела механизмами торговли, ее всегда отличала прекрасная память, а в этой профессии память весьма полезна. Часто она за одну ночь проглатывала отрывки из рукописи нового романа.

«Вы следите за рассказом? Рене упомянула об отрывках из законченной рукописи, еще не оформленной по всем правилам, без обложки, но которая отпечатана на машинке и прекрасно читается, – такую рукопись издатель предоставляет незадолго до выхода книги. Так ведь, Рене?»

Никто не заметил, в какой именно момент шея Од покраснела и стала надуваться, словно воздушный шар. Маленькая женщина ворчит, как раненый зверек, судорожно стучит по своему инвалидному креслу, рискуя из него вывалиться. Габриэль бледнеет, вскакивает с места. Он сжимает ладонями побагровевшее лицо, хочет прижать его к своему плечу, но раз за разом голова Од выскальзывает из его рук. Од сопротивляется, стучит все сильнее. Бланш бросается к ней.

«Не напрягайтесь, Од! Вы слишком сильно тянете свой аппарат, механизм может сломаться и поранить вам губы. Что случилось? Что не так? Это рассказ Рене вас так взволновал?»

Од отбивается от рук Габриэля, вынуждает его отступить. Она умоляюще смотрит на Бланш и внезапно принимается кивать, как щенок, все быстрее и быстрее, старательно щелкая языком во рту, широко раскрывая рот и стискивая челюсти со звуком кланк, кланк, кланк. Бланш пытается найти объяснение.

«Вы… хотите сказать, что умели печатать на машинке? Так, Од?»

Снова раздается ворчание. Не такое сильное, как прежде. Бланш неотрывно смотрит на Од. Опять слышится кланк, кланк, кланк.

«Похоже, речь идет не о вас. Тогда о ком же…»

Од делает вид, что качает младенца на руках.

«Ваша мама? Нет. Кто-то рядом. Рядом с ней… Ваш папа? Почему вы теперь размахиваете руками, что это означает, взмахи все шире… Это мотор… Он гудит… Станок, много станков, шумно, должно быть, это типография. Поняла: ваш отец печатал книги, газеты!»

Удовлетворенное ворчание. Од откидывается на спинку кресла с обессиленной улыбкой. Как урчащий кот. Но владелица книжного магазина, сидящая у другого края стола, не собирается никому уступать слово. Она энергично стучит по столу обеими руками, требуя, чтобы все вернулись к ее рассказу. Это творческая мастерская – или что?

Итак, возвращаемся в Канны, к витринам «Горизонта».

«Вас это позабавит, Станислас, – Рене вспоминает, как однажды утром в магазин зашел Шарль Азнавур. Он хотел купить бумаги марки „Лало“[6], чтобы писать свои песни. Она была со многими знакома, любила общаться, смеяться, спала совсем немного. Спустя несколько лет книги заполнили почти все пространство магазина, от пола до потолка».

Вокруг овального стола кружит один и тот же вопрос: она сохранила эти книги?

«Рене отвечает, что в библиотеке дома престарелых можно найти последние сборники „Плеяды“[7], принадлежавшие ей. Чоран, Грак[8] и почти вся „Человеческая комедия“ Бальзака. Ничего страшного, Саша, если вам незнакомы эти книги. Рене говорит, что я могу почитать вам отрывки из них, она выберет свои любимые, да, мы обязательно это сделаем… Мне как раз вспомнился небольшой отрывок из бальзаковского романа „Дом кошки, играющей в мяч“, который мне очень нравится. Улыбайтесь, Сюзетт. На самом деле, кот в этом романе – вывеска магазина текстильных товаров. Там продают ткани в рулонах, ленты в метрах, и под кипами шерсти зреет история любви, истеричной, изворотливой и совершенно безнадежной…»

Од одобряет эти слова, снова колотя кулаками по подлокотникам кресла, стуча подошвами ботинок по подножке, ворча от удовольствия. Габриэль передразнивает ее воркование и всех смешит, Виктор принимается петь, а Бланш обещает своей чрезмерно возбужденной аудитории в следующий раз принести роман на занятие мастерской. Словно возвещая конец перемены, на них обрушивается резкий голос Рене:

«Маленькая идиотка!»

Рене не согласна с Бланш, совершенно не согласна.

«Истина состоит в том, – медленно произносит хозяйка книжного магазина, – что любовь никогда не может быть безнадежной. Потому что только она делает нас живыми. Только она».

Спины выпрямляются, тела электризуются. Дух желания витает над столом: его сила притяжения непреодолима, и возраст ничего не меняет. Все хотят знать больше.

И тогда Рене рассказывает, что до того, как переехать в дом престарелых, она сожгла письма единственного мужчины, которого безумно полюбила в Каннах, когда ей было пятьдесят четыре года. Он сгорел от рака печени, всего за восемь недель. Она может по памяти рассказать содержание этих писем слово в слово, их пылкость живет в ее сердце, и она до сих пор помнит их запах.

«Нет, Жанна, я не вижу злости на ее лице. Это нечто другое. Если бы сидели ближе, вы бы услышали, как Рене добавляет, что сердце, тело и память тесно взаимосвязаны. В конечном счете мы всегда сжигаем любовь, и виной тому наша пресыщенность ею, или ее недостаток, или сожаление, или еще терзающее нас желание… И наши сердца покрываются слоем пепла, который взлетает при воспоминаниях. Рене говорит, что мы очень рано закрываем глаза во время объятий. Мы смотрим на лицо, охватываем его руками, касаемся губами и закрываем глаза. Возможно, потому, что боимся увидеть на нем печать смерти вместо удовольствия? На этом у вас все, Рене».

Они избегают взглядов друг друга. Саша, Габриэль, Станислас, Жанна, Сюзетт, Виктор и Од… Их плечи снова опустились.

«Я тоже устала. Всем приятного аппетита. До свидания, да. До следующей встречи».

Бланш не понимает, почему все развивается настолько быстро. Сначала в грузовике в тот вечер, когда старики дремали после ужина в «Роз», затем эта невероятная акробатика у нее дома, спустя всего несколько дней. А сейчас они находятся в гостиничном номере, в нескольких улицах от дома престарелых, близится вечер, и в его руках она забывает обо всем. Она думает: «Держи меня, да, вот так, мой подбородок в твоей ладони, моя щека, все мое лицо, словно цветок, в твоей широкой руке, и пряди волос, скользящие между твоих пальцев. Теперь твои пальцы пробегают по всему моему обезумевшему телу, ты сжимаешь груди всей пятерней, а я уже представляю, как ты уйдешь…

Ты знаешь, что меня еще никто никогда так не оставлял?»

Бланш переворачивается на живот, утыкается лицом в мягкую подушку, и ее ягодицы тянутся вверх, словно подсолнух к солнцу. Он прижимается к ней, и вот они уже падают в пропасть, цепляясь друг за друга, стиснув зубы, напрягая тела, распахнув сердца. Мужчина тянет ее за светлые волосы, целует в макушку. Они со стоном валятся на кровать, отрываются друг от друга. Два взмокших тела на простынях, твоя рука в его руке. Она видит, что он смотрит в другую сторону. Но, удивительно, ее это совсем не расстраивает.

«Послушайте, хочу вас кое о чем попросить, это потребуется для нашей следующей встречи: я бы хотела, чтобы вы принесли на занятие какой-нибудь предмет, совсем небольшой, из вашей комнаты. Нет, ничего из ряда вон выходящего, какую-нибудь личную, повседневную вещь, с которой у вас связаны приятные воспоминания.

Понимаю, что в комнате площадью тринадцать квадратных метров мало что умещается. Но все же постарайтесь. Подумайте. И потом мне расскажете».

Дверь закрывается за семью шаркающими ногами фигурами и крошечной старушкой, сгорбившейся в инвалидном кресле. На сегодня занятия окончены. Ее подопечные направляются в столовую, расположенную в конце длинного коридора. А она выходит на улицу, дрожа от нетерпения, поскольку сгорает от желания снова увидеть его. Восемь твоих учеников заперты в стенах дома престарелых, а ты просишь их выбрать какой-то предмет из их повседневной жизни. Правда состоит в том, что ты уже забыла о своей просьбе, ты мчишься под полуденным солнцем, твое сердце пылает в груди, твои сандалии никогда еще не были такими легкими, ты сгораешь от нетерпения как можно скорее оказаться в его объятиях.