Гнев - Александр Хамадан
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Накамура представил себе прибытие в Харбин, атаку репортеров, щелканье фотоаппаратов, рукоплескания японских резидентов. Он позаботился о встрече, послав друзьям подробную телеграмму.
Встреча, как и ожидал Накамура, была пышной. Сотни японцев, выстроившись на перроне, приветственно помахивали флажками. Целый рой репортеров и фотографов осаждал поручика и платформу Друзья пожимали Накамура руки, похлопывали его по плечу, называли героем, вестником победы. Всю дорогу к штабу они кричали: «Банзай! Банзай!»[1].
Отряд Накамура разместился на двух грузовиках. На одном — солдаты и поручик, на другом — головы. Перед штабом солдаты и поручик спрыгнули с грузовика. На улицу вышел командир дивизии. Накамура подхватил саблю и заторопился ему навстречу. Солдаты, выстроившись у грузовиков, взяли на-караул. Накамура, вытянувшись, рапортовал генералу. Генерал равнодушно слушал, но когда Накамура визгливо доложил, что военные трофеи в виде отрезанных партизанских голов доставлены с поля сражения в количестве семидесяти девяти штук как вещественное доказательство, генерал оживился. Он удивленно повел бровью и направился к автомобилям. Поручик забежал вперед, изгибаясь и оглядываясь, подскочил к грузовику и угодливо откинул заднюю стенку.
На генерала, на толпу, на солдат смотрели мертвые головы партизан. Серые лица, открытые закатившиеся глаза, измазанные в крови щеки, лбы, носы, высунутые опухшие языки.
Генерал засмеялся и, обращаясь к поручику, просипел:
— Э… Сонобэ все такой же шутник!
Накамура нашел момент наиболее благоприятным и позволил себе, подобострастно улыбаясь, заметить:
— Это мое предложение. Идея отрезать головы возникла у меня.
— Э-. великолепно, поручик, великолепно!.. Истребление непокорных — долг японских офицеров.
Вечером полупьяный Накамура лежал на толстых цыновках в чайном домике. Его окружали собутыльники и гейши[2]. Он без умолку рассказывал им о последнем сражении:
— Никакого выхода у нас не было. Мы должны были победить или умереть. Я повел солдат в атаку. Завязался горячий бой. Вокруг меня громоздились горы трупов. Я и мои солдаты дрались, не щадя себя. Я бросался в самые опасные места, рубил, стрелял…
* * *Цин вполз в лагерь Чжао Шан-чжи на животе. Израненные, опухшие ноги уже не могли нести его тело. Он долго бродил в сопках, выискивая лагерь. Он шел быстро, временами бежал. Всю ночь он не останавливался на отдых — только бы скорее найти Чжао и рассказать ему все.
Слушая Цина, Чжао все ниже опускал голову. Цин рассказывал торопливо и подробно.
Лагерь снялся в несколько минут. Три тысячи партизан были разбиты на три колонны. Получив приказ, они быстро скрывались в сопках, торопясь на выручку к друзьям. В пути Чжао Шан-чжи узнал страшную новость. Путевой сторож, видевший платформу, на которой лежали отрубленные головы, прибежал рассказать об этом партизанам. Чжао застонал и присел на корточки. Партизаны засыпали сторожа вопросами, и он поведал им о страшной судьбе отряда Суна. Войны сжимали оружие, потрясали им в воздухе и посылали японцам проклятия. Ярость душила людей… Мужественные бойцы плакали, не стыдясь своих слез.
К полудню колонны Чжао окружили район, в котором находился отряд полковника Сонобэ. Чжао готовился нанести японцам удар поздно ночью, чтобы застать противника врасплох и не позволить ему пустить в ход военную технику. Он удерживал своих бойцов, рвавшихся в бой.
— Братья, они не уйдут! Они навсегда останутся здесь. Ночью мы возьмем их в кольцо и задушим.
И партизаны ждали. Они нетерпеливо выползали на гребни сопок и смотрели вдаль, туда, где в наступавшей темноте редкими огоньками обозначался японский лагерь.
* * *В большой палатке штаба полка собрались офицеры. Пришел и полковник Сонобэ. Потирая руки, он устроился на самом удобном месте, которое уступил ему капитан Ягуци. Беседа, прерванная появлением полковника, возобновилась.
— Я думаю, если позволит господин полковник, — продолжал замолчавший было Ягуци, — что наши операции в этом районе закончены. Вчера мы, несомненно, истребили шайку Чжао Шан-чжи. Я всегда считал, что у него имеется всего несколько десятков человек.
— Вы убеждены, что это был Чжао Шан-чжи? — спросил полковник.
— Только эти головорезы могут так драться. И заметьте, господин полковник: главарь был худой и высокий. Нам так и описывали Чжао Шан-чжи. Здесь больше делать нечего. Хорошо бы вернуться в Харбин, отдохнуть. Да и солдаты устали. Ведь уже третий месяц мы в походе…
— Завтра утром я жду поручика Накамура из Харбина, — прервал его Сонобэ, — Он, очевидно, привезет новые приказы из штаба. Быть может, нам действительно дадут небольшой отдых. Но сегодня я хотел бы поговорить с вами о других делах, господа. Мне известно, что у некоторых солдат появились нехорошие настроения, в частности, в вашей роте, капитан Ягуци. Есть сведения о том, что солдаты не желают воевать. Правда, таких очень мало — два-три. Я обращаю на это внимание офицеров. Час назад, — вам это еще неизвестно, капитан, — рядовой вашей роты Кикуци повесился в лесу. Он оставил солдатам записку. Вот она. Я прочту.
Полковник помолчал и посмотрел на офицеров маленькими злобными глазами, заплывшими жирком.
— Он пишет: «Я не хочу больше воевать. Солдаты, вы убиваете неповинных! Мы ведем в Манчжурии войну против беззащитного населения. Солдаты, вы все знаете меня: я — Кикуци из деревни Оно, уезда Кива, префектуры Нарасино, рядовой второго взвода третьей роты. Я протестую против этой хищническом воины, которой не кочет наш народ. Товарищи солдаты, бросайте оружие, требуйте отправки домой, на родину! Своим поступком я хочу обратить ваше внимание на недостойную войну, которую наша армия ведет против беззащитного народа».
Сонобэ кончил читать. В палатке воцарилась глубокая тишина. Ягуци побледнел.
— Господа офицеры, — продолжал полковник, — эту записку нашли у рядового Ногуци. Он читал ее солдатам третьей роты. И когда его схватили, он заявил, что вполне разделяет взгляды Кикуци. Я приказал расстрелять рядового Ногуци. Предупреждаю офицеров, что за малейшее ослабление дисциплины буду предавать их военному суду. Каждого солдата с такими опасными мыслями надо расстреливать на глазах у остальных.
Офицеры расходились из штабной палатки молча и суетливо…
* * *С трех сторон массами надвигались партизаны на японский лагерь. Бесшумно, на животах и на коленях, двигались бойцы в густой темноте. Они ранили руки, ноги и лица о кустарник и острые камни. Впереди отряды разведчиков снимали японских часовых.
И сразу, словно бурная река прорвала плотину, партизаны ворвались в японский лагерь. Неистовый рев и разрывы гранат наполнили воздух. Партизанские гранатометчики рвались к центру лагеря. Застигнутые врасплох японцы отчаянно защищались. Пулеметная рота открыла бешеный огонь. Но партизаны все прибывали и прибывали. Они вырастали из темноты ночи, страшные и яростные; Они были всюду, окружая и уничтожая японцев. Зазывая об опасности, они бросались под пулеметные струи. Раненные, они подползали к пулеметчикам, хватали их за горло, валили на землю и душили.
Сражение закончилось только к утру. Весь лагерь был в руках партизан. Не ушел ни один враг.
Чжао Шан-чжи, боевой вожак партизанских колонн, лежал на носилках, принесенных из лагерного лазарета. Он был ранен. Превозмогая боль, он отдавал приказы, улыбался бойцам. Партизаны подсчитывали боевые трофеи — орудия, пулеметы, винтовки, гранаты. Чжао Шан-чжн довольно улыбался. Рана заживет, и он опять пойдет во главе своей бесстрашной армии навстречу суровым боям.
Расталкивая бойцов, к носилкам подошел командир разведывательного отряда с залитым кровью узелком б руке. Переведя дыхание, он доложил командиру:
— Мы обнаружили японский взвод, который обстрелял нас. Он возвращался со станции. Это, очевидно, и есть тот отряд, который отвез головы партизан в Харбин. Я должен был принять бой, и мы уничтожили отряд. Долго искали офицера, наконец нашли. Он целовал мне ноги, хватал за руки, давал деньги, просил пощады Я отрубил ему голову. Вот она!
И разведчик, развернув узелок, высоко поднял отрубленную голову. Застывшие губы скривились в жалкой гримасе. Открытые глаза еще горели диким страхом. Это был единственный раз, когда самурай Накамура видел манчжурских партизан так близко…
Отряд О Лан
Могучий весенний дождь напоил землю. По дороге струились ручейки. Они бежали к обрыву, где, пенясь, шумела река. Земля цвела, наполняя воздух густым запахом весны. Ветер разгонял тучи. Солнце заходило.
По дороге бегали взапуски полуголые ребятишки. Их радостные крики неслись вперегонки с ручейками к реке. Из глиняной фанзы вышла женщина. Домотканый халат плотно охватывал ее крепкое тело; черные, загорелые ноги были оголены почти до колен. Она вышла на середину дороги и, обернувшись к реке, остановилась. Далеко, у обрыва, мелькали детские фигурки. О Лан приложила ко рту руки, сложенные трубочкой.