Поэзия Серебряного века (Сборник) - Сборник
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Николай Минский
(1855–1937)Николай Максимович Минский (Виленкин) часто переживал в своем творчестве полную переоценку ценностей. В ранний период под влиянием народничества в его стихах звучали гражданские мотивы. Затем он стал приверженцем “нового искусства”, теоретиком и практиком декадентства; потом перешел к богоискательству, активно участвуя в религиозно-философских собраниях. В 1905 г. Минский становится редактором большевистской газеты “Новая жизнь”, пишет “Гимн рабочих” (“Пролетарии всех стран, соединяйтесь!”). Но вскоре распадается и этот альянс.
Для поэзии Минского, независимо от того, на каком этапе творческих исканий он находился, характерна тяга к излишней аллегоричности и риторике. При всей искренности и одаренности поэта, стихи его, за небольшим исключением, излишне холодны и рассудочны.
ПоэтуНе до песен, поэт, не до нежных певцов!Ныне нужно отважных и грубых бойцов.Род людской пополам разделился, —Закипела борьба. Всякий стройся в ряды,В ком не умерло чувство священной вражды.Слишком рано, поэт, ты родился!Подожди, – и рассеется сумрак веков,И не будет господ, и не будет рабов, —Стихнет бой, что столетия длился.Род людской возмужает и станет умен,И спокоен, и честен, и сыт, и учен —Слишком поздно, поэт, ты родился!
(1879)* * *Как сон, пройдут дела и помыслы людей.Забудется герой, истлеет мавзолейИ вместе в общий прах сольются.И мудрость, и любовь, и знанья, и права,Как с аспидной доски ненужные слова,Рукой неведомой сотрутся.
И уж не те слова под тою же рукой —Далеко от земли, застывшей и немой, —Возникнут вновь загадкой бледной.И снова свет блеснет, чтоб стать добычей тьмы,И кто-то будет жить не так, как жили мы,Но так, как мы, умрет бесследно.
И невозможно нам предвидеть и понять,В какие формы Дух оденется опять,В каких созданьях воплотится.Быть может, из всего, что будит в нас любовь,На той звезде ничто не повторится вновь…Но есть одно, что повторится.
Лишь то, что мы теперь считаем праздным сном —Тоска неясная о чем-то неземном,Куда-то смутные стремленья,Вражда к тому, что есть, предчувствий робкий светИ жажда жгучая святынь, которых нет, —Одно лишь это чуждо тленья.
В каких бы образах и где бы средь мировНи вспыхнул мысли свет, как луч средь облаков,Какие б существа ни жили, —Но будут рваться вдаль они, подобно нам,Из праха своего к несбыточным мечтам,Грустя душой, как мы грустили.
И потому не тот бессмертен на земле,Кто превзошел других в добре или во зле,Кто славы хрупкие скрижалиНаполнил повестью, бесцельною, как сон,Пред кем толпы людей – такой же прах, как он —Благоговели иль дрожали, —
Но всех бессмертней тот, кому сквозь прах землиКакой-то новый мир мерещится вдали —Несуществующий и вечный,Кто цели неземной так жаждал и страдал,Что силой жажды сам мираж себе создалСреди пустыни бесконечной.
(1887)Два путиНет двух путей добра и зла,Есть два пути добра.Меня свобода привелаК распутью в час утра.И так сказала: «Две тропы,Две правды, два добра.Их выбор – мука для толпы,Для мудреца – игра.То, что доныне средь людейГрехом и злом слывет,Есть лишь начало двух путей,Их первый поворот.Сулит единство бытияПуть шумной суеты.Другой безмолвен путь, суляЕдинство пустоты.Сулят и лгут, и к той же мглеПриводят гробовой.Ты – призрак Бога на земле,Бог – призрак в небе твой.Проклятье в том, что не даноЕдиного пути.Блаженство в том, что все равно,Каким путем идти.Беспечно, как в прогулки час,Ступай тем иль другим,С людьми волнуясь и трудясь,В душе невозмутим.Их счастье счастьем отрицай,Любовью жги любовь.В душе меня лишь созерцай,Лишь мне дары готовь.Моей улыбкой мир согрей.Поведай всем, о чемС тобою первым из людейШепталась я вдвоем.Скажи: я светоч им зажгла,Неведомый вчера.Нет двух путей добра и зла.Есть два пути добра».
(1900)* * *О, этот бред сердечный и вечера,И вечер бесконечный, что был вчера.
И гул езды далекой, как дальний плеск,И свечки одинокой печальный блеск.
И собственного тела мне чуждый вид,И горечь без предела былых обид.
И страсти отблеск знойный из прежних лет,И маятник спокойный, твердящий: нет.
И шепот укоризны кому-то вслед,И сновиденье жизни, и жизни бред.
(1901)Иннокентий Анненский
(1855–1909)Иннокентий Федорович Анненский в течение многих лет преподавал древние языки, античную литературу, русский язык и теорию словесности. Столь обширные познания отложили несомненный отпечаток на его творчество. Он выступал как литературный критик, плодовитый переводчик. Написал несколько трагедий на сюжеты античной истории.
Хотя Анненский и не был символистом в полном смысле слова, его поэзия развивалась в русле русского декадентства начала XX века. В ней отразился глубокий разлад поэта с действительностью, ощущение трагического одиночества. Для поэта характерна предельная искренность, умение точно передать настроения, вызванные острым, порой болезненным восприятием явлений жизни, изображение сложного мира человеческой души, философское осмысление вопросов бытия. Не только символисты, но и акмеисты считали Анненского своим наставником.
Среди мировСреди миров, в мерцании светилОдной Звезды я повторяю имя…Не потому, чтоб я Ее любил,А потому, что я томлюсь с другими.
И если мне в сомненье тяжело,Я у Нее одной ищу ответа,Не потому, что от Нее светло,А потому, что с Ней не надо света.
1909Из “Трилистника сумеречного”2Тоска мимолетностиБесследно канул день. Желтея, на балконГлядит туманный диск луны, еще бестенной,И в безнадежности распахнутых окон,Уже незрячие, тоскливо-белы стены.
Сейчас наступит ночь. Так чёрны облака…Мне жаль последнего вечернего мгновенья:Там все, что прожито, – желанье и тоска,Там все, что близится, – унылость и забвенье.
Здесь вечер как мечта: и робок и летуч,Но сердцу, где ни струн, ни слез, ни ароматов,И где разорвано и слито столько туч…Он как-то ближе розовых закатов.
19043Свечку внеслиНе мерещится ль вам иногда,Когда сумерки ходят по дому,Тут же возле иная среда,Где живем мы совсем по-другому?
С тенью тень там так мягко слилась,Там бывает такая минута,Что лучами незримыми глазМы уходим друг в друга как будто.
И движеньем спугнуть этот мигМы боимся, иль словом нарушить,Точно ухом кто возле приник,Заставляя далекое слушать.
Но едва запылает свеча,Чуткий мир уступает без боя,Лишь из глаз по наклонам лучаТени в пламя сбегут голубое.
Из “Трилистника соблазна"2Смычок и струныКакой тяжелый, темный бред!Как эти выси мутно-лунны!Касаться скрипки столько летИ не узнать при свете струны!
Кому ж нас надо? Кто зажегДва желтых лика, два унылых…И вдруг почувствовал смычок,Что кто-то взял и кто-то слил их.
“О, как давно! Сквозь эту тьмуСкажи одно: ты та ли, та ли?”И струны ластились к нему,Звеня, но, ластясь, трепетали.
“Не правда ль, больше никогдаМы не расстанемся? довольно?..”И скрипка отвечала да,Но сердцу скрипки было больно.
Смычок все понял, он затих,А в скрипке эхо все держалось…И было мукою для них,Что людям музыкой казалось.
Но человек не погасилДо утра свеч… И струны пели…Лишь солнце их нашло без силНа черном бархате постели.
МинутаУзорные ткани так зыбки,Горячая пыль так бела, —Не надо ни слов, ни улыбки:Останься такой, как была;
Останься неясной, тоскливой,Осеннего утра бледнейПод этой поникшею ивой,На сетчатом фоне теней…
Минута – и ветер, метнувшись,В узорах развеет листы,Минута – и сердце, проснувшись,Увидит, что это – не ты…
Побудь же без слов, без улыбки,Побудь точно призрак, покаУзорные тени так зыбкиИ белая пыль так чутка…
ДвойникНе я, и не он, и не ты,И то же, что я, и не то же:Так были мы где-то похожи,Что наши смешались черты.
В сомненьи кипит еще спор,Но, слиты незримой чертою,Одной мы живем и мечтою,Мечтою разлуки с тех пор.
Горячешный сон волновалОбманом вторых очертаний,Но чем я глядел неустанней,Тем ярче себя ж узнавал.
Лишь полога ночи немойПорой отразит колыханьеМое и другое дыханье,Бой сердца и мой и не мой…
И в мутном круженьи годинВсе чаще вопрос меня мучит:Когда наконец нас разлучат,Каким же я буду один?
Бабочка газаСкажите, что сталось со мной?Что сердце так жарко забилось?Какое безумье волнойСквозь камень привычки пробилось?
В нем сила иль мука моя,В волненьи не чувствую сразу:С мерцающих строк бытияЛовлю я забытую фразу…
Фонарь свой не водит ли татьПо скопищу литер унылых?Мне фразы нельзя не читать,Но к ней я вернуться не в силах…
Не вспыхнуть ей было невмочь,Но мрак она только тревожит:Так бабочка газа всю ночьДрожит, а сорваться не может…
Из “Трилистника осеннего”2АвгустЕще горят лучи под сводами дорог,Но там, между ветвей, всё глуше и немее:Так улыбается бледнеющий игрок,Ударов жребия считать уже не смея.
Уж день за сторами. С туманом по землеВлекутся медленно унылые призывы…А с ним все душный пир, дробится в хрусталеЕще вчерашний блеск, и только астры живы…
Иль это – шествие белеет сквозь листы?И там огни дрожат под матовой короной,Дрожат и говорят: “А ты? Когда же ты?” —На медном языке истомы похоронной…
Игру ли кончили, гробница ль уплыла,Но проясняются на сердце впечатленья;О, как я понял вас: и вкрадчивость тепла,И роскошь цветников, где проступает тленье…
ЛистыНа белом небе все тусклейЗлатится горная лампада,И в доцветании аллейДрожат зигзаги листопада.
Кружатся нежные листыИ не хотят коснуться праха…О, неужели это ты,Все то же наше чувство страха?
Иль над обманом бытияТворца веленье не звучало,И нет конца и нет началаТебе, тоскующее я?
Из “Трилистника из старой тетради”3Старая усадьбаСердце дома. Сердце радо. А чему?Тени дома? Тени сада? Не пойму.
Сад старинный, всё осины – тощи, страх!Дом – руины… Тины, тины что в прудах…
Что утрат-то!.. Брат на брата… Что обид!..Прах и гнилость… Накренилось… А стоит…
Чье жилище? Пепелище?.. Угол чей?Мертвой нищей логовище без печей…
Ну как встанет, ну как глянет из окна:“Взять не можешь, а тревожишь, старина!
Ишь затейник! Ишь забавник! Что за прыть!Любит древних, любит давних ворошить…
Не сфальшивишь, так иди уж: у меняНе в окошке, так из кошки два огня.
Дам и брашна[24] – волчьих ягод, белены…Только страшно – месяц за год у луны…
Столько вышек, столько лестниц – двери нет…Встанет месяц, глянет месяц – где твой след?..”
Тсс… ни слова… даль былого – но сквозь дымМутно зрима… Мимо, мимо… И к живым!
Иль истомы сердцу надо моему?Тени дома? Шума сада?.. Не пойму…
Из “Трилистника шуточного”1Перебой ритмаСонетКак ни гулок, ни живуч – Ям —– б, утомлен и он, затихСредь мерцаний золотых,Уступив иным созвучьям.
То-то вдруг по голым сучьямПрозы утра, град шутих,На листы веленьем щучьимЗа стихом поскачет стих.
Узнаю вас, близкий рампе,Друг крылатый эпиграмм, Пэ —– она[25] третьего размер.Вы играли уж при мер —– цаньи утра бледной лампеТанцы нежные Химер.
* * *Когда б не смерть, а забытье,Чтоб ни движения, ни звука…Ведь если вслушаться в нее,Вся жизнь моя – не жизнь, а мука.
Иль я не с вами таю, дни?Не вяну с листьями на кленах?Иль не мои умрут огниВ слезах кристаллов растопленных?
Иль я не весь в безлюдье скалИ черном нищенстве березы?Не весь в том белом пухе розы,Что холод утра оковал?
В дождинках этих, что нависли,Чтоб жемчугами ниспадать?..А мне, скажите, в муках мыслиНайдется ль сердце сострадать?
Федор Сологуб
