Бей первым, Федя! Ветеринар. Книга первая - Василий Лягоскин

Машины Пончик менял часто – гораздо чаще, чем перчатки. Пончик вообще предпочитал владеть всем новым, необычным. Таким, чего больше не было ни у кого в Сибирске. Потому неделю назад Александр Золотов, в городе больше известный как Пончик, пересел с новенького «Порше» на еще более свежий «Мерседес». Просил у мамы «Мазератти», но получил отказ – обидный, хотя и вполне объяснимый.

– Ты где будешь на нем ездить, – прищурила тогда глаз мамаша, – по площади Ленина? В других местах и десятка метров не проедешь, застрянешь.

– Вот и заставила бы мэра отремонтировать дороги, – буркнул недовольный Пончик, – погонять с пацанами негде.

– Заставить можно, – расхохоталась мамаша, у которой мэр города ел с руки, как голодный щенок, – а на что тогда тебе новую машину покупать будем? Так что выбирай – или дороги для всех, или машину для тебя. Выбрал?

– Выбрал, – опять пробурчал сынок, и поспешно ретировался, сжимая в руки ключи от «Мерседеса».

Сейчас на нежнейшей коже заднего сидения германского внедорожника скромно сжимала колени Тусенька – «Мисс Сибирь – 2016», успевшая пару недель покататься на «Порше». После того, естественно, как его покинула предыдущая «Мисс». Как звали Тусеньку по паспорту, Пончик не знал – так же, как и других подробностей ее жизни. Он, к слову сказать, мало кем интересовался, кроме собственной персоны. Разве что здоровьем и благополучием своей матери. Да и то лишь потому, что сам от нее зависел. Полностью и во всем.

Саша Золотов, которого Пончиком прозвали еще в детстве, работать не любил и не умел. Все его сумасшедшие траты финансировала мама. «Мама» с большой буквы – именно так ее называли жители губернского Сибирска. Называли кто с ненавистью, кто с восторгом; многие со скрываемой завистью и совсем немногие с любовью.

Лишь единицы горожан – в большинстве своем людей не от мира сего – не относились к ней никак, потому что не подозревали о ее существовании. Словно их жизнь совсем не зависела от этой властной женщины. В последнем эти немногие счастливцы глубоко заблуждались. Потому что каждый вздох, не говоря уже о словах и деяниях Мамы, разносились по городу, словно волны неспокойного моря и отражались на судьбах всех ее жителей. Уже не первый год Сибирск, словно муха в паутине, покорно барахтался в щупальцах организованной, не совсем организованной и совсем уже дикой преступности. А во главе этого мира стояла, умело дергая за нужные ниточки, Людмила Золотова. На этих невидимых нитях болтались и губернатор, и депутаты всех уровней, милиция с прокуратурой, и даже отмороженные кавказские кланы, которых в этом сибирском городе хватало.

Знающие люди поговаривали, что сама Мама тоже имеет поводок; но тот тянулся так высоко, что туда простым смертным даже заглянуть было невозможно.

Одним из тех «счастливчиков», что позволяли себе роскошь жить, не подозревая о существовании всемогущей Мамы, был Федор Казанцев. В это теплое июньское утро его мысли были заняты лишь собственной персоной – той безрадостной перспективой, что ожидала его в ближайшем будущем. По собственным прикидкам Казанцева, по улицам Сибирска он мог спокойно расхаживать не больше суток. А если забьется в какой-нибудь укромный уголок, мог ждать там полиции еще пару дней. В собственных умениях скрываться на городских улицах, среди горожан, он был абсолютно честен с собой – их у него попросту не было.

Между тем судьба, так круто повернувшая течение его жизни этим утром, не пожелала дать даже такой передышки. Она неслась ему навстречу со скоростью чуть больше ста двадцати километров в час, управляемая пухлыми ручками Пончика. Больше выжимать Золотов на своей обновке не решался даже тут, на центральном проспекте Сибирска.

Впрочем, они вполне могли, и должны были разминуться. В тот момент, когда Федор достиг перекрестка улицы Ермака с центральным городским проспектом, светофор услужливо зажег ему зеленый свет, одновременно заставив Золотова утопить педаль тормоза. Может быть, он бы и хотел сейчас наплевать на всех, как московские мажоры; он тоже никого не боялся в городе. Кроме Мамы, конечно. А ей – это он тоже знал – тут же донесут, что сыночек позволил себе гонять на красный свет. Мама на работала в «Лукойле»; она была покруче – в том числе и в отношении собственного чада. Нажимая на педаль тормоза, Пончик невольно вспомнил, как неделю назад любимая мамочка за подобное вот приключеньице сняла с него фирменные штанишки, и…

Золотов метнул взгляд на зеркало, туда, где видел кукольное личико Тусеньки; убедился, что мимолетных терзаний на его лице она не отметила и повернул голову, чтобы хищно улыбнуться. Он увидел нескладную фигуру Казанцева, который ступил на «зебру», помахивая тяжелым дипломатом. Пончик отпустил педаль тормоза; легкое нажатие на соседнюю педаль заставило «Мерседес» дернуться вперед, так что сверкнувший на солнце бампер остановился в считанных сантиметрах от бедра застывшего на месте Федора.

– Ха-ха-ха, – радостно заржал Пончик, – гляди, Тусь, кузнечика чуть не раздавили, с дипломатом.

Туся к его веселью присоединиться не успела. Казанцев, который через открытый люк иномарки расслышал каждое слово Золотова, как если бы тот стоял рядом, поступил совсем не так, как должен был поступить, и как поступил бы еще вчера. Теперь же он кивнул, словно благодаря Пончика за напоминание о чемоданчике, оттягивающем ладонь, приподнял его перед глазами, оценивая вес, и обрушил этот переносной сейф, обтянутый натуральной кожей черного цвета, на ветровое стекло золотовской обновки. Для этого ему пришлось согнуться под прямым углом, да еще вытянуть далеко вперед правую, ударную руку. Поэтому первый удар получился смазанным. Он лишь заставил «Мерседес» немного содрогнутся, а его хозяина прикусить язык.

Однако Пончик боли во рту не успел почувствовать. Длинная рука «кузнечика» описала еще один полукруг и дипломат врезался в стекло уже золоченым уголком, отчего прозрачный лоб иномарки покрылся густой паутиной трещин. В его центре – в том самом месте, куда пришелся удар Фединого оружия – теперь красовалось большое серое бельмо.

Золотов попытался зарычать. Однако при ста сорока килограммах живого веса он обладал достаточно тонким голосочком; рык получился совсем не грозным и сразу перешел в кашель. Так что из автомобиля он полез, сипя и давясь дыханием. Зато с пистолетом в руках. Двигатель «Мерса» продолжал мягко урчать; дверца беззвучно открылась и грузная фигура Пончика почти вывалилась на асфальт.

И опять Федор поступил несообразно ни своему, ни Сашкиному разумению. Ему бы бежать сейчас, петляя и уворачиваясь от пуль, а он уже обогнул переднее крыло автомобиля с застывшей ухмылкой на губах и оказался перед открывающейся дверцей. Затем он зачем-то подпрыгнул (подсмотрел в каком-то фильме, наверное) и пнул в нее подошвой сорок шестого размера. Эх, если бы он попал в нужную точку; да будь у него на ноге не растоптанная кроссовка, а кирзовый сапог; наконец – окажись под ударом не мягкая дверца чуда немецкого автопрома, а стальная плита, заменяющая дверцу в армейском «Урале»… да хотя бы и в «Запорожце»!

Тогда бы у Федора стало одной неотложной проблемой меньше. А может, наоборот, больше. Зато у Золотова проблем бы не было больше совсем. Пока же его, испуганного, и одновременно озверевшего от ярости, мягко втолкнуло обратно в салон, заставив жирный, никогда не знавший морщин лоб слегка покраснеть в месте удара. Мозги Пончика слегка встряхнулись, и оттого ярость сразу же стала холодной и расчетливый. Но опаска осталась. Из автомобиля полез совсем другой человек – осторожный, готовый немедленно выстрелить во все, что попыталось бы еще раз коснуться его самого или автомобиля.

Но стрелять было не в кого. Обидчик исчез, спрятался за подъехавшим на соседнюю полосу ЗИЛом с большой цистерной, от которой ощутимо тянуло свежевыгребенным дерьмом. Федор в это мгновение безуспешно дергал за ручку дверцы ЗИЛа с противоположной стороны. За его попытками абсолютно безучастно наблюдал водитель – судя по широченным плечам и лицу с квадратной челюстью, мерно жующей жвачку – человек геркулесовой силы. Казанцеву запрыгивать на подножку кабины не было необходимости: при его росте он и с асфальта смотрел почти прямо в глаза водиле. Смотрел сквозь стекло. Смотрел умоляюще. В это стекло он даже не подумал замахнуться дипломатом. Сейчас он скулил, словно не было несколько мгновений назад дерзких ударов:

– Слышь, друг, открой!.. Слышь – подбрось куда подальше… Я… все что хочешь… Вот, – потряс он дипломатом перед физиономией, ухмыльнувшейся за стеклом, – все отдам…

Водитель продолжал все так же мечтательно валять во рту жевательную резинку; он словно репетировал для телевизионной рекламы. Но одного едва различимого кивка головы в сторону стало достаточным для Казанцева. Он понял – водитель дверцу не откроет. Во всяком случае, для него.