Тир-на-нОгг - Дейв Хатчинсон

— Ты действительно так думаешь, да? — сказала она с тяжелым сарказмом в голосе. — Только по соглашению с его банкирами, сделанными до того, как он исчез, большая часть денег отошла нашему главному конкуренту.

Я понимал, что совершаю ошибку, однако все равно засмеялся.

— Думаю, что им очень нужны эти деньги, да?

— Да.

И впервые за много дней мы встретились глазами. У нее прелестные глаза редкостного цвета зелени глубокого моря, который можно видеть лишь на самом краю бесконечности, когда держишь два зеркала, повернутые друг к другу. В одном глазу или в обеих могли стоять камеры-импланты, невозможно было сказать.

Она вздохнула и отвернулась.

— Пошли наверх, Мартышка. Я хочу преподать тебе урок географии.

— Урок чего? — переспросил я, следуя за ней.

Поднявшись в нашу комнату, Бенедикта выволокла из-под кровати свой большой металлический чемодан и провела карточкой-ключом по слоту на боку. Потом она поставила его на подушку, накрутила комбинацию цифр, щелкнула креплениями, подняла крышку.

— Урок географии, Мартышка, — сказала она. — Я хочу показать тебе, где ты находишься.

— Я и так знаю, где я нахожусь, — ответил я.

Глядя в чемодан, она сказала:

— У тебя нет никакого представления о том, где ты находишься. Подойди сюда.

Я шагнул и встал рядом. В чемодане, гнездясь в пенопласте, лежали платы, приборы, консоли, палмтопы, саткомы, коннекторы, алфавитно-цифровые клавиатуры, зонтичная антенная тарелка, тонкие, как бумага, поликарбонатные плоские экраны, скатанные в трубочку, словно плакаты, яркие шпуры оптической ленты. Технологический дизайн, коллективное бессознательное нашей эпохи.

Она достала одно устройство: вещицу размером в старомодную портативную пишущую машинку и толщиной в роман в мягкой обложке. Она казалась гораздо менее хитроумной всех ее игрушек: клавиатура, срабатывающая от прикосновений, небольшие LCD-панели, крошечный интегральный экран, разъемы ввода-вывода.

— Знаешь, что это?

— Это не логично, шеф, — с мрачным юмором пробормотал я, пытаясь игнорировать гнусное ощущение, пробежавшее по позвоночнику.

Она не побеспокоилась даже взглянуть на меня.

— Это портативная панель для взлома.

— Да? Зачем ты это привезла?

— Хей среди прочих вещей взял с собой из Грантбриджа одну из таких штучек, — сказала она, что не было ответом на мой вопрос.

— Зачем?

— Ну, если б мы знали… — Она положила устройство обратно в гнездо чемодана, и вынула другой объект: матово-черную штуку, оформленную в виде старомодной перечной мельницы с пистолетной рукояткой. Даже я знал, что это такое. Она сделала шаг назад и направила его на меня: — Я не шучу, Мартышка.

Широкое дуло пистолета было усеяно сотнями маленьких отверстий. Я пожал плечами:

— Я тоже.

Бенедикта улыбнулась и достала из чемодана кассету.

— Он не заряжен, Мартышка.

Она со щелчком вставила кассету где-то сбоку на пистолете и повращала ствол, пока он не защелкал.

— Вот теперь он заряжен. — И она нацелила его в мою голову. — В автоматическом режиме, — сказала она, глядя на меня вдоль толстого ствола, — эта штучка опустошает кассету из двух тысяч стрелок всего за секунду. На таком расстоянии этого более чем достаточно, чтобы полностью испарить твою голову.

— Когда я был молодым, девочки играли в куклы, — сказал я, не в силах оторвать глаз от маленьких дырочек.

— Что ж, слава богу, те дни миновали. Где он, Мартышка?

— Не знаю.

— Конечно же, ты знаешь. Ты его лучший друг. Он всегда говорил о тебе.

— Я польщен.

Она тонко улыбнулась.

— Ты ведь старый, Мартышка. И Хай тоже старый. Старики держатся вместе.

— Ты не можешь их винить, если мир управляется людьми, вроде тебя.

Она снова крутнула ствол.

— В одиночном режиме, — сказала она, — он стреляет иглой с кончиком, смоченным в батратоксине. Знаешь, тот, что из кожи ядовитых лягушек?

— Только ты можешь так шутить, Бенедикта.

— У некоторых очень странное чувство юмора, — сказала она с легкой улыбкой. — Какое у тебя?

— Мое превосходное. Такие шутки я всегда считал развеселыми.

Она наклонилась вперед и приставила дуло к моей шее.

— Например, вонзить кирку в сердце, Мартышка, — пробормотала она, следя за моим лицом.

И на мгновение страшное ощущение охватило меня. Непристойное ощущение. Я снова посмотрел в эти глаза цвета бездонного океана, и на мгновение понял, что могу влюбиться в нее, даже если она угрожает мне ядом, выделенным из кожи лягушек, даже если она презирает меня за все то, чем я являюсь, а она нет, за то, что я старый, сломленный, за то, что я британец. Я мог бы влюбиться в это красивое дитя более молодой культуры, эту ведьму темных технологий, мог бы встроить свою любовь в могучее колесо и броситься под него.

Я чувствовал, как капли пота проступают вдоль моей далеко отступившей линии волос и начинают путешествие вниз по лбу. Она весьма мила, когда так свободно обращается со своим оборудованием. Соблазнительна. Я мог бы сказать ей о своих чувствах, а она могла бы пристрелить меня прямо здесь, прямо сейчас, из одного только изумления, из одного отвращения…

— Бенедикта, — с усилием произнес я, — вбей в свою башку — у меня нет того, что ты хочешь. Я преподаватель, и это все. Я преподаю свою программу, а по дороге пытаюсь научить детей, как быть хорошими людьми. И это все.

Она удостоила меня одним из своих холодных, без всякого выражения взглядов.

— Жалко, что никто не позаботился научить тебя самого, как быть хорошим человеком.

— Пардон?

— За год до того, как ушел, Хей дважды пробовал позвонить тебе, и оба раза ты послал его куда подальше. У нас ведь есть записи. Не слишком милый способ обращаться со старым другом, Мартышка.

Я догадался, что именно поэтому они заявились ко мне.

— Не слишком-то вежливо — подслушивать чужие телефонные разговоры.

Она рассмеялась над такой причудливой концепцией вежливости и вытащила кассету из пистолета.

— Прорва людей ищет Хея. — Она убрала оружие и кассету в чемодан и закрыла крышку. — Не у всех такое чувство юмора, как у меня.

Я вдруг понял, что дрожу.

— Ну, будем надеяться, что мы найдем его первыми.

— И лучше тебе надеяться, чтобы это оказалось правдой. Хей не переметнулся на другую сторону — мы бы узнали, если б он объявился в какой-то чужой организации. Он озверел. Как бешеный слон, понимаешь? Как тигр. Нам надо остановить его, прежде чем он не сотворил какую-нибудь глупость.

— А кто остановит тебя, прежде чем ты не сотворишь какую-нибудь глупость?

Запихивая чемодан обратно под кровать, она снова улыбнулась мне той же тонкой улыбкой:

— Совсем никто. Приятно, правда?

Думаю, это и есть прогресс. Двадцать лет назад, когда японцы записали личность орангутанга в тысячу с лишним терабайт, устройство для записи помещалось в небольшой автомобиль. Теперь его можно положить в чемодан. Я предвижу день, когда его можно будет унести с собой в кармане.

Однако, очевидно, при этой процедуре все еще нет способа избежать травмы. Применяемая электрохимическая стимуляция либо прямо убивает субъекта, либо оставляет его с серьезно поврежденным мозгом. По этой причине данная техника применяется либо к людям, которые в любом случае уже умирают, либо, как во многих штатах Америки, в качестве наказания за серьезные преступления, связанные с убийством. Дистилляция личности. Взлом. Вместо того, чтобы сажать людей на электрический стул, они просто записывают их личность и кладут на полку.

Как-то раз в институте у нас появился такой взломщик, данный взаймы, как составная часть научного проекта. Будучи любопытным, я воспользовался возможностью и спустился в лабораторию посмотреть.

Железо оказалось неинтересным, похоже на обычную голограммную консоль, подключенную к парочке безликих маленьких ящиков, а в них заключалась личность десятилетней девочки-датчанки, умиравшей от лейкемии. Отец был богатым промышленником и, чтобы не потерять свою маленькую девочку навсегда, он ее взломал.

Невозможно пересказать, чем это оказалось в действительности монструозно хитроумная запись. Фактически я говорил с реальной девочкой, словно мы вели разговор, сидя рядом. Английским девочка владела великолепно, хотя говорила с акцентом; в своей реальной жизни по-английски она говорить не умела, однако к результату взлома была добавлена вторичная программа обучения языку.

Мы разговаривали долго. Так долго, что я прозевал свою очередную лекцию. Но я не могу в точности вспомнить, о чем же мы толковали, только помню, что для меня этот разговор оказался одним из самых тягостных и огорчительных переживаний в жизни. Если бы я был отцом этой девочки, думаю, я бы лучше дал умереть ей естественной смертью.