Поезд на Ленинград - Юлия Ли

дул изо всех сил, пока не онемели губы. В ушах звенело, закружилась голова. Никто не явился. Он глянул за плечо на притихших пленников, в недоуменном ожидании глядящих на новенького, который так отчаянно пытался спастись.

Недолго ему оставалось сохранять бодрость духа.

Свистел он на все лады полчаса точно, если не час, – безуспешно. Свистел, пока не потерял силы, не опустился на колени на пол рядом с решеткой, продолжая держать в одной руке свисток, другой – цепляясь за прут решетки, чтобы не упасть окончательно. И все же сдаваться он был не намерен, делал паузы на передышку и принимался за свое пронзительное оружие вновь. Ревотряд его не бросит, почуяв неладное, попробует подойти ближе и найдет, как вызволить командира из атаманского плена.

Внезапно в глубине, где был продух, раздался знакомый звук, будто спускались по лестнице. Шаг, шаг, шаг… Феликс быстро спрятал свисток в сапог и отполз к чахоточной. Она всполошилась, приподнялась на локте и все хрипела странное: «Ильзарив, ильзарив, ильзарив!» Не сразу Феликс понял, что это по-французски – «ils arrivent», что значило – «они идут». Он не стал спрашивать, кто же это идет. И так было ясно, что атаманская свора, вероятно, привлеченная длительным свистом из-под земли, явилась покарать нарушившего их покой. К решетке двигалось облако света.

Через минуту появились тени, заскрипели ставни и замки, в темницу вошли человек десять, все с обрезанными берданками, наставили короткие дула на пленников, тотчас павших ниц на землю. Один из тюремщиков схватил за шиворот первого попавшегося, поставил трясущегося лицом к стене. Феликс не успел понять, что происходит, как избранника уложили выстрелом в затылок. Вновь послышались шаги – тяжелые, шаркающие, точно шел хромой, – и к решеткам приблизился человек в прорезиненном фартуке, надетом на голый торс, под фартуком были только галифе и высокие сапоги. Тело у него было рыхлое и белое, как личинка. В руках он нес какие-то инструменты, не то ножи, не то крюки – что-то железное и острое.

Но взгляд Феликса был прикован к лицу. В свете нескольких керосиновых фонарей оно выглядело ужасающим. Блестящий изогнутый череп с внушительной вмятиной, искаженные не то травмой, не то психическим нездоровьем черты лица, черные тени под глазами с пустым взглядом машины, уехавшие вниз уголки болезненно приоткрытого рта.

Этот Франкенштейн со вдавленным черепом перенес в одну огромную лапищу охапку инструментов, другой подцепил застреленного за шиворот и поволок куда-то вглубь погреба, исчезнув из поля зрения за простенком с аркой. Его тень длинным черным языком расползлась по полу до самой решетки. Было видно, как она шевелится от его движений. С минуту Феликс сидел неподвижно – он был единственным, кто не пал ниц, подобно мусульманину во время намаза, долго приходил в себя и слышал только ужасающий гул выстрела, все еще звеневший в ушах. Но когда гул рассеялся, послышались лязг и скрежет, точно крутили лебедку с цепями.

Снедаемый одновременно и любопытством, и страхом, Феликс пополз к простенку, за которым исчез монстр. Но лучше было этого не делать.

Подвешенный за ноги цепями к крюку мертвый пленный свисал всей тяжестью тела к полу вниз головой, руками касаясь земли. Методичными движениями монстр сдирал с него одежду, рассматривал ее на свет, какую-то отдавал в руки одного из солдат, совсем негодную сбрасывал в угол. Цепи слегка поскрипывали под покачивающимся белесым телом жертвы. Лишив его одежды, которую долго и кропотливо сортировал, монстр откуда-то подцепил ногой таз, подпихнул его под голову жертвы и поднял с пола тесак.

Феликс в ужасе понял, каким будет его следующее действие, и как ужаленный дернулся обратно в свой угол.

Темница наполнилась звуками капающей в железный сосуд жидкости.

Зачем? Зачем была им кровь? Феликс терялся в догадках, что это за чудовищный ритуал?

Послышался скрежет, видимо, мясник стал точить об обломок кирпича свой тесак. Неужели он будет вспарывать кожу? Так, как это делают в самой обычной мясной лавке? Или охотники на привале? Феликс не раз видел, как сдирают шкуру с оленя или кабана… Сначала делают надрез на шее, сливают кровь, потом несколько длинных на туловище, с обескровленного тела кожа сходит, как обычная одежда. Давясь ужасом, Феликс отгонял видения, которые подсовывало его проклятое воображение. Пред глазами то и дело возникало повисшее на крюке нечто, обтянутое в мышечный корсет, видно каждую жилу, каждое волокно красно-белого цвета.

По теням, плясавшим на полу, он понял, что мертвеца с крюка вскоре сняли, уложив прямо на земляной пол. Мясник взялся за топор. Феликс зажмурился, когда тот замахнулся. Но звук… этот звук он будет помнить до конца своих дней.

Потом мясник долго – невозможно долго – возился, шурша и кряхтя, и вышел, держа в обеих руках по несколько наполненных чем-то холщовых мешков с красными разводами. Пришедшие с ним солдаты стояли с берданками и молча ждали, им не приходилось даже вскидывать ружья на пленников – те сидели так тихо, что можно было подумать, что их превратили в каменные изваяния. Солдаты механически последовали за ним, заперли двери и унесли с собой свет.

Оцепеневший Феликс, не дыша, продолжал сидеть, прижавшись к стене, еще с четверть часа. Ладони он вжимал в землю, будто боясь ее потерять, но не чувствовал кожей ее прохладного прикосновения, свело скулы, лоб пылал, а по спине стекали струйки пота.

Из ступора его вывело внезапное шевеление среди пленников. Послышался странный звук, будто лакала собака, – наверное, кто-то подполз к тазу с кровью. Краем глаза Феликс заметил, как мимо кто-то проходил – очевидно, самый смельчак. К нему потянулись второй, третий, четвертый… Вскоре у таза собрался весь тюремный состав, кроме больной француженки и Феликса – он продолжал с леденящим ужасом прижиматься к стене в своем углу. Мясник, наверное, оставлял им какие-то непригодные части. Камеру наполняли прихлебывания, шамкающие и чавкающие звуки, от которых у Феликса холодело сердце, темнело в глазах и едва не вывернуло наизнанку. Он заметался из стороны в сторону, сжимая руками рот. Растущая паника захватила все его существо, он не выдержал, издав громкий вскрик существа, предчувствующего свою страшную участь. Это была единственная пища пленников. Им не приносили даже воды. Вот почему они такие… одичало притихшие.

Когда первая волна приступа отчаяния сошла, в голову явилась здравая мысль, и он невольно посмотрел на больную. А как же она? Как она выживала все это время, не имея сил подойти к кормушке. Он подполз к ней, снял бекешу, стал внимательно изучать: густо перемазанное застаревшей кровью платье, под ногтями чернота, рот и щеки в разводах – значит, двумя-тремя днями назад