Черная вдова - Анатолий Безуглов

Глеб не понимал, зачем это ему может понадобиться. Вот сойтись бы поближе с Решилиным - знаменитость!

- Ну, если ты советуешь, постараюсь, - ответил он.

Поплыли к мосткам.

С участка тянуло дымком: Алик приступил к своим обязанностям. Решилин, сидя в шезлонге, рассматривал цветные фотографии, которые передавал ему Петр Мартынович, извлекая из старенького портфеля. Жоголь, стоя сзади художника, тоже с интересом смотрел на снимки.

Феодот Несторович хмурился, вздыхал, недобро качал головой. Глеба разбирало любопытство, но из деликатности он оставался в сторонке.

- Варвары мы, что еще сказать, - мрачно произнес художник, отдавая Вике просмотренные фотографии.

Теперь и Ярцев мог видеть, что так возмутило Решилина.

Церковь с облупившимися стенами и обшарпанными куполами. Звонница без колоколов. Затем - росписи внутри храма. Они являли печальное зрелище: сохранились немногие, остальные были изуродованы временем и рукой человека. Особенно резанул снимок, на котором виднелась корявая надпись: "Тут был Костя Томчук"... Прямо на фигуре какого-то апостола.

Дальше шли на фотографиях увеличенные фрагменты - лики святых, части их одежды, пейзажа.

- Слава богу, с мертвой точки уже сдвинулось, - сказал Петр Мартынович. - Здание начали реставрировать, а вот с росписями загвоздка.

- Средств нет? - спросил Решилин.

- Деньги-то выделили, но не могу найти подходящих мастеров. Понимаете, Феодот Несторович, здесь нужна не просто имитация древних живописцев. Так ведь у нас обычно принято считать реставрацию. Я против такого подхода категорически! Чтобы восстановить эту красоту, нужен истинный художник, знаток! Это же памятники четырнадцатого века - расцвет русской иконописи. Вот, посмотрите...

Петр Мартынович достал новый снимок.

Решилин долго смотрел на него и наконец тихо, торжественно произнес:

- Господи, да этому творению цены нет!

Все сгрудились вокруг него, глядя на чудом сохранившееся изображение святого.

- Вот-вот! - заволновался Петр Мартынович. - И я говорил! Может быть, даже сам Андрей Рублев!

- Ну что вы, какой Рублев, - замотал головой Решилин. - Санкирь! Обратите внимание на густо-оливковую гамму.

- А что такое санкирь? - полюбопытствовал Жоголь.

- Основной тон лица, - пояснил художник. - А их черты? Резкие, суровые. И все цветовое решение... Видите, как контрастируют темно-желтые и темно-синие одежды с широкими золотыми пробелами ярко-красных и зеленых тонов ореола. Конечно, не Рублев! У него другая манера письма - мягкая, воздушная, утонченная. Вспомните хотя бы его "Троицу", "Спас в силах"...

- Так чья же это работа, как вы думаете? - Петр Мартынович глядел на художника, как на оракула, не скрывая благоговения.

- Скорее всего, Даниил Черный, - отстранил от себя снимок Решилин. Тоже, скажу я, талантище! Мастер от бога! Они были друзьями с Рублевым. Вместе расписывали храмы. Некоторые источники утверждают, что он был учителем Андрея, как старший по возрасту...

Вербицкая вернула Петру Мартыновичу фотографии. От волнения тот никак не мог засунуть их в портфель.

- Феодот Несторович, дорогой, как же отдавать в руки каким-то ремесленникам такое сокровище? А ежели испортят? Может, посоветуете, кого пригласить?

- Надо подумать, - ответил Решилин.

- А сами? - Во взгляде Петра Мартыновича была мольба и надежда. Лучше вас никто не справится! Заплатим хорошо, а уж...

- При чем тут оплата? - перебил его художник. - Вот если бы Рублев! Он мне ближе. Да что там ближе - чувствую каждый его мазок, каждую линию.

Разговор неожиданно был прерван.

- Небось проголодались? - появилась из кустов Ольга. - Просим к столу. И поживее, шашлык ждать не может.

Повторять не пришлось - все дружно потянулись на участок.

Возле времянки был накрыт стол: свежие помидоры, огурчики, редиска, зеленый лук и разнообразная пахучая зелень. Глеб отметил, что из деликатесов, привезенных Жоголем, ничего не подали. Зато крепкие и прохладительные напитки имелись в изобилии.

Чуть в стороне стояло небольшое сооружение из красного кирпича с невысокой трубой, напоминавшее камин. В нем и готовился над раскаленными углями шашлык. Запах дыма и жареного мяса плыл в воздухе. У Глеба засосало в желудке.

Возле очага священнодействовал Алик, время от времени переворачивая шампуры. Тут же на корточках сидел Тимофей Карпович. Он брал из кучи поленья и перешибал ребром ладони, словно это были лучины.

- Ну, силен мужик! - тихо прошептал на ухо Вике Ярцев.

- Не бойся, не услышит, - сказала Вика. - Тимоша глухонемой. С рождения. Понимает только по губам.

- Откуда он?

- Так это же муж Ольги.

Сели за стол. Тут же возле Решилина устроились на траве все три собаки, глядя хозяину прямо в глаза.

- Смотрите-ка, вот преданность! - умилился Петр Мартынович.

- Просто мяса ждут, - усмехнулся Жоголь, тем временем наполняя рюмки и бокалы. Себя он пропустил - за рулем, Решилина тоже обошел: перед художником Ольга поставила стакан молока. Петр Мартынович осторожно поинтересовался, почему хозяин не хочет выпить с гостями рюмочку.

- Указ чтит, - поддел Решилина Жоголь. - Антиалкогольный.

- У меня свой указ, - сказал художник. - От давних, славных времен. Помните, Петр Мартынович, какой обет давали иконописцы: когда творишь, не смеешь сквернословить, к зелью прикасаться и вообще иметь дурные мысли...

- Как же, как же, читал, - закивал тот. - Отсюда такой свет в их работах. Благолепие.

- И сила божеская, - как-то подчеркнуто значимо произнес Решилин. Сила, которая творила чудеса! Останавливала и обращала вспять врагов.

- Вы имеете в виду Владимирскую богоматерь? - не удержавшись, осмелился вставить свое слово Ярцев.

- Да, пример, пожалуй, самый яркий, - сказал художник. Знаменательное событие.

- Какое событие? - встрепенулась Вика.

- Да, какое же? - тоже заинтересовался Жоголь.

- Глеб, вы, кажется, историк, - посмотрел на Ярцева Решилин. Наверное, можете рассказать подробнее моего.

Взоры всех обратились на Глеба.

- В общем, это для ученых до сих пор загадка, - немного робея, начал он. - Видите ли, еще с двенадцатого века в Успенском соборе Владимира пребывала чудотворная икона. Очень почитаемая святыня Северо-Восточной Руси. Называлась она Владимирская богоматерь. И вот в тысяча триста девяносто пятом году, когда над Москвой нависла смертельная угроза - на престольную в это время надвигались орды Тамерлана, - великий князь Московский по совету митрополита Киприана решил перенести икону в столицу. Заметьте, враг уже захватил Елец... И как только Владимирскую богоматерь доставили в Москву, Тамерлан ни с того ни с сего вдруг повернул назад и ушел в степи. Понимаете, без всякой объяснимой причины! Для историков во всяком случае.

- Почему же необъяснимой, - слегка улыбнулся Феодот Несторович. Святая Мария всегда почиталась как заступница русского народа. Так и говорили тогда - крепкая в бранях христианскому роду помощница...

Ярцев хотел было возразить, что скорее всего поведение Тамерлана объяснялось куда более прозаически - например, болезни, падеж лошадей или смута, да мало ли что еще - просто об этом не имелось пока документов и свидетельств. Но не решился.

Да и всеобщее внимание переключилось на подошедшего Алика. Блюдо с шампурами, на которых еще шипело с румяной корочкой мясо, исходящее немыслимым ароматом, водрузили на середину стола.

Первый бокал подняли за Еремеева, что тот воспринял как должное. А похвалу Алик действительно заслужил: шашлык был нежный, сочный, прямо губами можно было жевать.

Ярцев отметил, что Тимофей Карпович не сел за общий стол, продолжая возиться у очага. Что касается Ольги - она все время была на ногах: то хлеба подрежет, то поднесет еще из дома овощей, на которые напирали гости, то, убрав использованные бумажные салфетки, положит новые. Освободившиеся шампуры она мыла в тазике, а Еремеев тут же насаживал новую порцию мяса.

Глеб почувствовал, что тяжелеет, грузнеет от сытной еды. Да и вино действовало расслабляюще. Впрочем, остальных тоже, видимо, разморило. Феодот Несторович и Петр Мартынович ударились в воспоминания.

- Трудные времена выпали на вашу юность, ой нелегкие, - качал головой Петр Мартынович. - Послевоенная разруха...

- Знаете, теперь трудности как-то забылись, осталось только светлое, с ностальгической грустью произнес хозяин. - Иной раз думаю: самые лучшие годы жизни...

- Вот-вот, молодость! Ей все нипочем! Смотрел я на вас, худых, в заплатанных штанах, и так вас жалко было. Вспоминаю дни, когда выдавали месячный паек... Вот праздник был! Не забыли?

- Еще бы! У меня до сих пор во рту вкус того черного хлеба с мякиной, яблочного повидла. А уж омлет из американского яичного порошка! Деликатес! Дня три стоял пир, а потом снова впроголодь. И ничего! Радовались жизни, с девчонками в кино, на танцы бегали. Вот с одежкой была сущая беда. Но голь, как говорится, на выдумки хитра. Недостающие детали одежды дорисовывали прямо на голом теле. Хорошо художники. Получалось очень даже натурально: носки, тельняшка... Правда, завхоз страшно ругался, что краски изводим, не хватало для занятий.