Фантастическое путешествие II - Айзек Азимов

С внутренним содроганием Моррисон снова включил компьютер. Спустя некоторое время он сказал:

— Я уловил волны, но они не настолько сильны, как при нашем проникновении сюда.

— А волны, идущие с других сторон, они сильнее, чем эти?

— Те, которые идут сверху, не намного, но я должен еще раз предупредить, что способность моего прибора определять направление волн весьма примитивна.

— Да, точно так же, как и корабль, который вы постоянно критикуете. А по мне, Наталья, произошло следующее. Когда мы приближались к этому месту, мы уловили и зафиксировали нейрон, который находится прямо над глией. Глия перед нами. И своими большими размерами она закрывает от нас нейрон. Вот почему волны мыслей улавливаются сейчас очень слабо.

— В таком случае, — вставила Баранова, — мы должны попытаться пробраться через глию к нейрону...

— И в таком случае, — продолжил Конев, — я еще раз повторяю, что нам следует увеличиться в размерах. При наших размерах молекулы глюкозы расстояние, которое нам потребуется пройти, измеряется сотней километров. Если мы увеличимся в десять раз, допустим, до размеров и массы небольшой белковой молекулы, расстояние уменьшится соответственно до десяти — пятнадцати км.

И тут раздался негромкий голос Калныни, как будто все сказанное ею не имело никакого отношения к происходящему:

— Нам следует оставаться таких размеров, как и сейчас. Если мы хотим попасть в нейрон.

Воцарилась тишина. И после небольшой паузы, чтобы его слова не казались прямым ответом на предложение Калныни, Конев сказал:

— Конечно. Потом, когда мы доберемся до нейрона, мы изменим свой размер, насколько будет нужно.

Баранова вздохнула, казалось, она никак не могла решиться на что-то определенное.

Конев, с несвойственной ему мягкостью, продолжал:

— Наталья, мы временно изменим размеры. Мы не можем больше оставаться размером с молекулу глюкозы.

— Мне совсем не нравится перспектива применения деминимизации чаще, чем это требуется, — возразила Баранова.

— Но мы просто обязаны, пойми! Мы не можем упускать несколько часов, чтобы обогнуть клетку. А деминимизация на данном этапе лишь в десять раз на немного изменит абсолютные затраты энергии.

— А что, если, начиная процесс деминимизации, мы тем самым спровоцируем взрывоопасную, не поддающуюся контролю ситуацию? — поинтересовался Моррисон.

— Да, с интуицией у вас все в порядке, — заметила Баранова. Ничего не зная о теории минимизации, вы попали в самую точку. Если процесс пошел, то лучше его не останавливать. Всякая попытка остановки таит в себе определенный риск.

— Но то же самое можно сказать и о наших размерах с молекулу глюкозы. Оставаться дольше, чем это нужно, рискованно, — сказал Конев.

— Верно, — кивнула Баранова.

— Тогда, может, поставить вопрос на голосование и прийти к действительно демократическому решению? — предложил Дежнев.

Баранова резко дернулась, в ее глазах вспыхнули непонятные огоньки. Она плотно сжала губы и сказала:

— Нет, Аркадий. Вся ответственность за принятие решений на мне. И я решаю увеличить размеры корабля. — Затем, немного сбавив пафос, продолжила: — Можешь пожелать мне ни пуха ни пера.

— Почему бы и нет, — ответил Дежнев. — Тогда и всем нам удачи!

Баранова склонилась над контрольными приборами. Моррисон пытался внимательно следить за ее действиями, но вскоре это ему надоело. Хотя ему все хорошо было видно, он абсолютно ничего не понимал. Да и шея начала болеть от постоянного напряжения. Он повернулся и заметил, как Конев поглядывал на него через плечо.

— Кстати, об этом улавливании скептических волн... — обратился к нему Конев.

— Что об улавливании скептических волн? — не понял Моррисон.

— Когда мы пробирались сквозь чащу коллагеновых зарослей... — он замялся.

— Да, да, и что же?

 — У вас, как бы это выразиться... у вас не возникло никаких образов?

Моррисон вспомнил нежный образ Софьи Калныни. Теперь ничего подобного не происходило. Как ни пытался он представить себе ту картину, никакого ответного чувства не возникало. По-видимому, образ возник под сильным влиянием концентрированных скептических волн. Однако Моррисон не собирался обо всем этом поведать Коневу или еще кому-нибудь. Он медлил:

— А почему, собственно говоря, у меня должны были возникнуть образы?

— Потому, что так происходит, когда анализируешь скептические волны нормальной интенсивности.

— Вы полагаете, что такой анализ во время минимизации увеличивает их интенсивность? А это, в свою очередь, влияет на мощность возникновения образов?

— По-моему, вполне логично. Ну так что, появлялись какие-нибудь образы в вашем воображении или нет?

Моррисон вздохнул и произнес:

— Нет.

Конев продолжал смотреть на него через плечо (под его взглядом Моррисон чувствовал себя не- , сколько неловко) и затем вдруг тихо сказал:

— А у меня — да.

— У вас? — глаза Моррисона раскрылись от удивления. Он переспросил: — И что же вы видели?

— Немного. Но я думал, что вы это почувствуете более отчетливо. Ведь вы же управляли и манипулировали компьютером, и он, наверно, более адаптирован к вашему мозгу, чем к моему.

— Так что, что вы видели? Вы можете описать?

— Что-то, похожее на вспышку. Оно появилось и тут же исчезло. Мне показалось, что я видел человеческие фигуры, а одна выше остальных.

— Как вы это объясните?

— Видите ли, у Шапирова есть дочь, которую он обожает. А у дочери двое детей, которых Шапиров просто боготворит. Я представил себе, что, находясь в коме, он, возможно, думает о них или просто вспомнил их в этот момент, а может, у него просто возникли галлюцинации. Кто знает, что происходит с человеком, когда он в коме.

— А вы знаете его дочь и внуков? Вы что, узнали их?

— Я видел их смутно, как будто через полупрозрачное стекло в сумерках. Это все. — Конев казался расстроенным. — Я надеялся, вы рассмотрите их лучше меня.

Размышляя над сказанным, Моррисон ответил:

— Нет, я не то что не видел, но даже не почувствовал ничего.

— Конечно, когда мы будем в самом нейроне, все наши ощущения обострятся. В любом случае, мы должны не только улавливать образы, но пытаться услышать слова, — продолжал Конев.

— Но я никогда, за все время исследований, не услышал и слова, — произнес Моррисон.

— Конечно, какие слова, если вы всю жизнь ставили опыты на животных. А они, как известно, не разговаривают, — сказал Конев.

— Да, верно. Хотя однажды мне удалось провести несколько опытов на человеке. Правда, я никогда никому об этом не говорил. Так вот, тогда я тоже ничего не услышал и не увидел, — ответил Моррисон.