Утросклон - Сэмюэль Гей

"Моему отцу" - было написано вверху. Монк испытал непрошеное чувство стыда за неискупленную перед Чиварисом вину.

МОЕМУ ОТЦУ

Тополя не было, было короткое зеленое бревнышко.

На бревнышке - несколько больших зеленых почек.

"Давай посадим бревнышко, вырастет тополь". Это сказал отец. Я не поверила. А тополь вырос. Это чуду подобно. Из почек на бревнышке проклюнулись четыре листочка... Мне было десять лет. Сейчас восемнадцать.

Я выросла и стала высокой. Тополек тоже вырос и стал выше дома. Его большие ветки стучат в окно. И солнца в доме нет, а только на крашеном полу светлые пятна света.

"Нет в доме солнца", - сказал отец, взял топор и вышел. Подошел к тополю, а он задрожал. Его листья и ветки вобрали в последнем дыхании весь ветер, все солнце, весь свет. Отец стоял перед большим тополем, худой и слабый. Седые виски, морщины на щеках. Потрогал сухой рукой зеленый ствол дерева, вздохнул.

Наверное, вспомнил коротенькое бревнышко и, наверное, удивился такому чуду и тому, что столько лет проШло. Все вспомнил. И пошел к дому. А тополь благодарно потянулся за ним листвой. Как собака...

Монк не стал больше читать. Слезы душили его, и он хотел освободиться от них в свободных рыданиях, но не смог, только в висках сдавило... Тяжело вздохнув, он бережно завернул серую тетрадку в толстую бумагу и спрятал подальше, как бесценное снадобье для души.

XI

Уже неделю Монк работал вхолостую. Все, что готовил он к печати, беспощадно летело в корзину и подвергалось унизительной критике. Монк не бунтовал в открытую и только чувствовал, что скоро нарыв отчаяния должен лопнуть. К писанию он охладел и лишь для очистки совести переделывал свои репортажи в десятый, двадцатый, сотый раз.

Как-то утром, придя на работу, он раскрыл свежий номер "Бодрости духа" и увидел на первой полосе броско поданный фельетон Сильвестра "Оптический шантаж". Решив, что это отголоски давней истории с чудозеркалом в комнате смеха, он стал внимательно читать, но с первых же строк вздрогнул и, не веря себе, поднес газету почти к самому носу. О ужас! В фельетоне шла речь о "некоей" Икинеке, которая вытачивает линзы для очков и под видом бескорыстной помощи третирует больного и честного человека. Едва прочтя эту гадость, Монк помчался искать Сильвестра. Тот дремал возле своего телефона видимо, ждал важного звонка.

- Привет, пропащая душа! - помахал лапой газетный волк, но тут же замолк. Его поразил вид Монка - бледный, с искаженным до неузнаваемости лицом.

- Что случилось? - всполошился Сильвестр. - Выпей воды.

- Идем к шефу... я кое-что скажу, - дрожашнми от злости губами с трудом выталкивал слова Монк, - Зачем? Ты можешь положиться на меня. Не буду хвастать, но в некоторых вопросах я...

- Идем! - почти закричал Монк.

Сильвестр пожал плечами и, покосившись на телефон, поднялся.

У редактора Монк старался быть спокойным. Но всей его выдержки хватило лишь на то, чтобы зловеще прошептать!

- Вы знали, что Икйнека, о которой написан сегодняшний фельетон, уже .несколько месяцев как умерла?

Судя по тому, как растерялись Сильвестр и Гарифон, Монк понял, что вопрос его совершенно лишний - ни черта они не знали.

- Так... - Монк перевел дух и не мог больше ничего сказать. Спазмы, как клещи, намертво перехватили горло.

Первым опомнился Сильвестр.

- Спокойно, спокойно, Монк. Когда я писал фельетон, я опирался на документальные факты. У меня есть письмо... Другое дело, что оно слишком долго пролежало в ящике нашего уважаемого шефа...

- Не забывайтесь, Сильвестр! - рявкнул редактор. - Не вас учить, что факты требуют проверки.

- Но вы сами сказали, что нужно срочно...

- Перестаньте препираться! - грубо оборвал Монк.

- А ты, собственно, чего так разволновался? - надменно спросил Гарифон. - Редакция допустила ошибку, редакция за нбе ответит.

Шеф решил взять инициативу в свои руки и все расставить по местам. Он отослал Сильвестра и пошел в атаку на Монка.

- Так что ты имеешь по поводу этой Кики... Ики...

- Я хорошо знал эту девушку, и все, о чем написал болван Сильвестр, полностью противоречит действительности!

- Ну, хорошо, я верю тебе, допустим, но что ты предлагаешь?

- Исправить ошибку и восстановить честное имя девушки. А Сильвестра наказать.

- Гм, опровержение... Это не выйдет, я себе не враг. А вот если передать ее родственникам некоторую еумму, так сказать, в порядке компенсации...

- Вы понимаете, что говорите?-вспыхнул Монк.Я раньше только догадывался, а сейчас удостоверился, что вы негодяй, подлый человек. Я ненавижу вас и вашу гнусную газету!

Вырвавшись из кабинета, Монк так трахнул дверью, что зеркальная табличка "Редактор" треснула пополам.

XII

Крокен, как обычно, беседовал с посетителями, восседая на своем высоком кресле. К середине дня ни с того ни с сего острой спицей зашевелилась в груди боль, и Крокен, взглянув в зеркало, увидел там серое, напуганное лицо. Этого было довольно, чтобы он незамедлительно закрыл кабинет и закончил прием.

Боль в груди не отпускала, и управляющий Биржей мужественно, без чьей-либо помоши пробирался осторожно вдоль стены к выходу, на свежий воздух. Конторские служащие, видя такое недомогание шефа, вызвались бежать за доктором или проводить Крокена домой, но он с сердитой гримасой категорично замахал руками. Он предпочел в одиночку превозмочь свою боль, чем выказывать перед подчиненными свою слабость. Управляющий выбрался в крохотный садик Биржи, добрел до скамьи и осторожно сел. Расслабился, и боль слегка отпустила. Это успокоило Крокена, и он окончательно отказался от намерения вызывать машину и ехать домой. В этом действии ничего для упрочения своего положения Крокен не видел - тут же всему городу станет известно, что управляющий Биржей страдает сердцем, и следовательно, а потому, к сожалению...

Пососав сладкую таблетку, Крокен раскинул руки вдоль деревянной спинки и блаженно прикрыл глаза; сердце успокоилось, но его тяжесть еще ощущалась в груди. Полуденная жара начинала спадать, яблони и липы уронили на восток бесформенные тени. Земля щедро отдавала тепло, и запахи трав и цветов невидимыми волнами зыбко плавали в воздухе. Вдалеке зеленели гребешки гор, манящие и недосягаемые, как райская благодать, и Крокену захотелось сродниться с ними, раствориться в их кудрявых кущах и исчезнуть из Ройстона, удалиться от дел - изнуряющих заседаний, приемов, бесед...

"Не так мы живем, не так, - скорбно думал управляющий. - Вот и сердечко заявляет о себе, бунтует..." Крокен помассировал левую половину груди и с опаской сделал глубокий вдох. Боли не было, и, успокоившись, Крокен затянулся пряным воздухом в полную силу легких. Как раз в этот момент он отчетливо услышал за спиной свое имя. Живо обернулся - никого.