Утросклон - Сэмюэль Гей

Это был Грим Вестей. Он выхватил у Монка кирку и отбросил ее в сторону. Лампочка, укрепленная над козырьком каски рудокопа, высвечивала нахмуренный лоб и колючие глаза.

- Довольно баловаться, дружок, - грубо сказал он. - Не твое это дело...

И тогда Монк закричал что-то в ярости. Он не помнил точно слов, какие вырвались у него, обессиленного и злого, но смысл был таков, что его, Монка, это дело, ибо он - репортер, и его долг - написать всю правду,

- Ты не напишешь, - сказал Грим.

- Напишу! Все напишу про вас, кротов подземельных!

У Грима Вестена окаменели скулы. Он молча развернул Монка к выходу и дал ему пинка коленом. Тот упал на руки и с трудом.поднялся.

Монк близко увидел свирепое лицо Грима Вестена, даже сквозь глиняную маску это было заметно.

- Ты паршивый щенок! - кричал Грим. - Благодетель!.. Несешь беду... Борец за справедливость... Полицейский наушник...

Монк слушал эти несправедливые обвинения в свой адрес и сейчас, в этом тесном подземелье, понял, что между ним и Гримом Вестеном уже ничего нет общего, что последняя нить прошлого, связывавшая их, окончательно оборвалась. Море, "Глобус" - все это покрылось дымкой забвения, Монк осознал, что людей недолго может связывать прошлое, если их не объединяет настоящее.

Он не обиделся на брань Грима, хотя, честно говоря, и не понимал причины такой ярости спокойного и сильного человека, каковым был Грим Вестей. Монк отряхнул ладони и, не оборачиваясь, стал выбираться к выходу.

Чем ближе продвигался он впотьмах к свежему шдуху и свету, тем очевидней становилась правота Грима Вестена. Бывший штурман "Глобуса" чутко угадал метания Монка в поисках добра, его жалкие попытки приносить пользу всем, а в итоге - никому.

От таких несоразмерных замыслов только страдали живые люди, которые были рядом с ним: Икинека, Лобито, Чиварис, Бильбо... Монк хотел достичь сияющей золотой вершины всеобщего счастья и не замечал самородков у своих ног, потому что взор его был устремлен ввысь. "Отец тоже искал страну всеобщего счастья - Утросклон, - подумал Монк, - но он в этих поисках не причинял боли ближним. Грим прав, я самонадеянный, бездарный выскочка".

Из шахты Монк вышел стариком, прожившим долгую жизнь, - так он был опустошен и устал...

Дома он нашел записку от курьера. Его искал редактор.

- Пошли все к черту, - выругался Монк и рухнул в изнеможении на диван.

Встреча с Гримом в ночной черноте забоя подломила силы и веру Монка, но за те два дня, что скитался он по задворкам Ройстона, он многое приобрел.

Он был переполнен увиденным, голова его раскалывалась, блокнот распух от записей. Нужно было разрядиться, выплеснуть на бумагу всю правду, всю свою боль. И только тогда Монк имел право жить дальше на земле.

Кошмары, сказочные видения, похожие на бред, кружились в голове, пока он лежал: то ли сон, то ли игра возбужденного мозга...

Он встал, не зная, сколько времени пролежал так в бессильной попытке уснуть. За окном было темно.

Умывшись ледяной водой, Монк сел за стол, достал стопку чистой бумаги, и перо его, уткнувшись в задумчивости в угол листа, быстро взяло разбег.

Монк писал. Писал не отрываясь, не заботясь о том, как согласуются между собою слова, как выстраиваются фразы. Он писал легко и свободно, и это было высшее вдохновение творчества: высказать то, что не дает есть, спать, ходить, просто жить.

С каждой исписанной страницей будто легче становилось дышать, и Монк спешил вздохнуть полной грудью. Он писал о том старике, которого заживо похоронили родственники, о Льюзи, зарабатывающей на жизнь своею молодостью, о рудокопах, о всех потерянных на земле людях, которые до могилы вынуждены нести свой тяжкий груз - собственную жизнь, пустую и не нужную никому, "Правду, правду и только правду", - стучал в мозгу неутомимый мотор и приводил в действие все нервы Монка.

На рассвете, возбужденный лихорадочным трудом и ничуть не уставший, Монк поставил последнюю точку. Он вышел на кухню, напился воды из ведра, потом снова вернулся к столу и, прочитав написанное, с удивлением заметил, что ничего поправлять и переписывать не надо. Слова легли четко, компактно, как патроны в обойме, и каждое било в цель.

Как никогда прежде, спешил сегодня Монк в редакцию. Он то и дело ощупывал карман - не обронил ли статью. Ранний морской ветерок развевал его волосы, освежал лицо, и он вновь чувствовал себя сильным, и рядом с ним гордо шествовали незримые спутницы - Надежда и Уверенность. Так было уже однажды, когда хмурым слякотным днем Монк бодро вышагивал на Биржу свободного труда. Он забыл про урок, который получил в тот раз от жизни. Сейчас Монк опять был молодым, а потому всемогущим. Главное, чего он хотел, - помочь людям, облегчить их страдания, изменить существующий порядок вещей. Монк понимал, что теперь наступил подходящий момент доказать Гриму, что он не болтун.

Его воображение рисовало последствия выхода в свет статьи: состоится экстренное заседание муниципального Совета, приедет правительственная комиссия, дачнется разбирательство... Его статья наделает много шуму и взбудоражит весь город. Вот тогда он будет на коне, тогда он утрет нос этим продажным писакам и Сильвестру в первую очередь.

Без робости вошел он к редактору в кабинет в со значением положил перед ним свой труд.

- Что это? - вскинул голову редактор и удивленно посмотрел на Монка.

- Здесь то, что надо. Из самых первых рук, прочитайте, - стараясь быть спокойным, сказал Монк и торжественно удалился.

У себя в кабинете он затих в ожидании, что его скоро позовет шеф. Несколько раз трезвонил телефон, но Монк не поднимал трубку. Ему не хотелось распыляться. Он готовился к самому нелицеприятному разговору с редактором и подбирал доводы, согласно которым его статья должна была как можно скорее увидеть свет.

Время шло, но его не звали. Монк уже волновался, удивляясь такой нерасторопности редактора. Только в середине дня в кабинет заглянул рассыльный!

- К шефу!

Наконец-то!

... Заметно волнуясь, Монк предстал перед начальством. Гарифон читал полосу завтрашнего номера газеты и не замечал Монка. Тот терпеливо стоял, ожидая знака внимания. Редактор поправил какое-то слово и принялся читать дальше. Тогда Монк без приглашения сел в кресло. Гарифон, по-прежнему пробегая глазами строчки, спросил, будто обращаясь к самому себе;

- Мне интересно знать, подготовлены ли письма к печати?

Не получив ответа, он сверкнул глазом на Монка.

- Да, письма, те самые, что я давал тебе на прошлой неделе?

Монк молчал, потому что писем никаких ему не давали, и это была обычная причуда Гарифона - когда надо было придраться, он выдумывал всякую ерунду.