Клуб радости и удачи - Эми Тан

— Эта молодая женщина — служанка второй супруги. А вон там — это никто, просто дочь помощника повара. Этот мужчина ухаживает за садом.

Потом мы начали подниматься по лестнице. Дошли до верхней площадки и попали в еще одну просторную гостиную; потом повернули налево, прошли по широкому коридору, миновали одну комнату и вошли в следующую.

— Это комната твоей мамы, — с гордостью сказала мне Ян Чань. — Здесь ты будешь спать.

И первая вещь, которую я заметила, — она сразу же бросалась в глаза — была великолепная кровать. Она была тяжелой и легкой одновременно: нежный розовый шелк и массивное темное лакированное дерево, украшенное резными драконами. Четыре колонны поддерживали шелковый полог, и с каждой из них свешивался длинный шелковый шнур для подвязывания внутренних занавесов. Ножки кровати имели форму подогнутых львиных лап, отчего создавалось впечатление, что под кроватью скрывается настоящий лев, придавленный ее весом к полу. Ян Чань показала мне маленькую приступочку, с помощью которой можно было забраться на кровать. Упав на шелковое покрывало, я рассмеялась, ощутив, насколько мягкий под покрывалом матрас: раз в десять толще того, что был у меня в Нинбо.

Восседая на этом ложе, я почувствовала себя настоящей принцессой и с восхищением принялась рассматривать все остальное. Застекленная дверь вела из комнаты на балкон. Перед этой дверью стоял круглый столик из такого же дерева, что и кровать. Его также поддерживали изогнутые львиные лапы, а вокруг стояло четыре стула. Слуга уже поставил на столик чай, принес сладкое печенье и теперь разводил огонь в хоулу, маленькой угольной печурке.

Надо сказать, что дом моего дяди в Нинбо назвать бедным было никак нельзя. Дядя был по-настоящему зажиточным человеком. Но этот дом в Тяньцзине просто поражал воображение. И я подумала, что мой дядя ошибался: в том, что мама вышла замуж за У Циня, не было ничего позорного.

Мои размышления были прерваны неожиданными звуками — кланг! кланг! кланг! — за которыми последовала музыка. На противоположной стене висели большие деревянные часы, украшенные резьбой, изображавшей медведей в лесу. Дверка в часах распахнулась, и оттуда выскочила крошечная комнатка, полная людей. Там был сидевший за столом бородатый мужчина в остроконечной шапочке. Он опускал и поднимал голову, чтобы выпить свой суп, но ему мешала попадавшая в чашку борода. У стола стояла девушка в синем платье с белым шарфом, она каждый раз наклонялась, чтобы подлить ему супу. А за этими мужчиной и девушкой стояла еще одна девушка, в юбке и коротком жакете. Она водила туда-сюда рукой, играя на скрипке. Она всегда играла одну и ту же заунывную песенку. Я до сих пор слышу эту мелодию, хотя прошло столько лет: ни-а! на! на! на! на-ни-на!

Каждый, кто просто посмотрел бы на них и ушел, сказал бы, что это роскошные часы. Но после того как я услышала их бой в первый раз, а потом через час, а потом через два, и так изо дня в день, я стала видеть в них не более чем экстравагантную докуку. Сколько раз среди ночи я просыпалась из-за этих часов! И только позже обнаружила у себя способность не слышать не имеющих значения звуков.

Как счастлива я была в самые первые ночи, в этом интересном доме, где можно было спать вместе с мамой в большой мягкой постели! Иной раз, лежа на этой комфортной кровати, я вспоминала о дядином доме в Нинбо и приходила к заключению, что была там очень несчастна. В такие моменты я начинала жалеть своего младшего братика. Но чаще всего мои мысли устремлялись ко всем тем новым вещам в доме, которые нужно было рассмотреть и потрогать.

Я видела, что горячая вода льется из кранов не только на кухне, она наполняла раковины и ванны на всех трех этажах. Я видела ночные горшки, которые делались чистыми сами по себе, а не с помощью выносивших их слуг. Я видела комнаты, обставленные так же роскошно, как мамина. Ян Чань показала мне комнаты первой жены и еще двух жен — второй и третьей. Некоторые комнаты не принадлежали никому.

— Это для гостей, — пояснила Ян Чань.

Третий этаж был предназначен исключительно для мужской прислуги, а в одной из комнат, по словам Ян Чань, была даже дверь в кабинет-тайник, устроенный на случай нападения пиратов с моря.

Оглядываясь назад, я затрудняюсь припомнить все, что было в этом доме: при обилии хороших вещей все они через какое-то время кажутся на одно лицо. Мне надоедало все, что не было новым.

— Ах, это! — разочарованно тянула я, когда Ян Чань приносила мне то же самое сладкое мясное блюдо, что и накануне. — Это я уже пробовала.

К маме, казалось, вернулось душевное равновесие. Она снова надела свою старую одежду — длинные китайские платья и юбки с пришитыми понизу белыми траурными полосами. В течение дня она показывала мне странные и забавные вещи и объясняла, как они называются: биде, фотокамера, вилка для салата, салфетка. Вечером, когда делать было нечего, мы разговаривали о слугах: кто из них умнее, кто усерднее, кто самый преданный. Мы судачили обо всем и запекали на плоской поверхности хоулу маленькие яички и сладкую картошку только ради того, чтобы просто насладиться ее запахом. И по ночам мама опять рассказывала мне разные истории, пока я не засыпала в ее объятиях.

Оглядываясь на прожитые годы, я не могу припомнить, чтобы я когда-либо еще чувствовала себя столь безмятежно, как в те дни: у меня не было ни тревог, ни страхов, ни желаний, моя жизнь казалась такой приятной, словно я лежала внутри мягкого кокона из розового шелка. Но я очень четко помню, когда весь этот уют перестал быть уютным.

Пожалуй, это произошло недели через две после нашего приезда. Я играла в большом саду позади дома, отфутболивая мяч и наблюдая, как две большие собаки гоняются за ним. Мама сидела за столиком и смотрела, как я играю. И тут в отдалении послышались гудки и крики. Собаки забыли про мяч и с заливистым радостным лаем помчались в ту сторону.

Мамино лицо приняло то же испуганное выражение, что и в порту. Она поспешно скрылась в доме. А я обошла угол дома и увидела, что к парадному входу прибыли две сияющие черные повозки рикш, а за ними — большой черный автомобиль. Из одной повозки слуга вытаскивал багаж, со второй соскочила молоденькая горничная.

Все слуги столпились вокруг автомобиля, восторженно рассматривая свое отражение в полированном металле, стекла с задернутыми шторками и бархатные сиденья. Потом водитель распахнул заднюю дверцу, и оттуда выбралась молоденькая девушка. У нее были короткие волосы с завивкой в несколько рядов. Она казалась всего на несколько лет старше меня, но была одета как женщина, носила чулки и высокие каблуки. Я бросила взгляд на свое перепачканное травой белое платье и устыдилась своего вида.

А потом я увидела, как слуги, по пояс скрывшись в недрах автомобиля, поднимают кого-то с заднего сиденья, бережно поддерживая под обе руки. Это был У Цинь, крупный мужчина, не высокий, но надутый как индюк, гораздо старше моей мамы, с высоким блестящим лбом и большой темной родинкой на одной ноздре. На нем был западного покроя пиджак, жилет, явно с трудом застегнутый на все пуговицы, и довольно просторные брюки. Охая и кряхтя, У Цинь выбрался из машины на всеобщее обозрение. Но едва лишь его ботинки коснулись земли, он сразу же направился к дому, при этом, несмотря на раздававшиеся со всех сторон приветствия, вел себя так, словно не слышал и не видел, как суетятся слуги, распахивая перед ним двери, перетаскивая в дом багаж, бережно принимая его длинное пальто. У Цинь прошествовал в дом, не удостоив никого взглядом, а приехавшая с ним девочка семенила следом, жеманно улыбаясь всем подряд, как будто люди собрались здесь только для того, чтобы поприветствовать ее. Она еще не успела переступить порог, как я услышала, что один слуга говорит другому:

— Пятая жена такая юная, что не привезла с собой никаких слуг, кроме кормилицы.

Я подняла глаза и увидела свою маму, наблюдавшую за всем происходящим из окна. Таким вот бестактным образом ей дали знать, что У Цинь взял еще одну жену, которая на самом деле была лишь причудой, аляповатым украшением его нового автомобиля.

Мама не испытывала никакой ревности по отношению к этой девочке, которую отныне станут величать пятой супругой. Из-за чего стала бы она ревновать? Мама не любила У Циня. Девушка в Китае выходила замуж не по любви, а чтобы получить некое положение. Положение моей матери, как я узнала позже, было самым худшим.

После прибытия У Циня и пятой жены мама часто оставалась в своей комнате, занимаясь вышиванием. Днем мы отправлялись в долгие молчаливые поездки по городу, разыскивая отрез шелка такого оттенка, который она, казалось, не могла назвать со всей определенностью. Точно таким было и ее несчастье. Его она тоже не могла назвать.

И поэтому, хотя все казалось весьма мирным, я знала, что это был обманчивый мир. Можно лишь удивляться тому, как маленький ребенок, всего-навсего девяти лет, мог знать это. Сейчас я и сама этому удивляюсь. Я припоминаю только, как неуютно я себя чувствовала, как где-то в животе возникало ощущение, что скоро произойдет что-то ужасное. Нечто подобное я испытала лет пятнадцать спустя, когда японцы начали сбрасывать на нас бомбы и я, услышав в отдалении приглушенное громыхание, поняла, что приближается что-то непоправимое.