Клуб радости и удачи - Эми Тан

Это зрелище потрясло меня. Ведь мы были в трауре. Но я не имела права высказывать собственное мнение. Я была ребенком. Не могла же я упрекать в чем-либо собственную мать! Я могла только испытывать стыд за то, что она носила свой позор с таким бесстыдством.

В руках, закрытых перчатками, она держала большую коробку кремового цвета с иностранной надписью на крышке: «Модная одежда по английским выкройкам, Тяньцзинь». Я помню, что она поставила коробку на пол между нами и сказала мне:

— Открывай же! Чего ты ждешь?

Затаив дыхание, она улыбалась мне. Меня так поразил тогда ее новый вид, что только несколько лет спустя, когда я стала использовать эту коробку для хранения писем и фотографий, я впервые задалась вопросом о том, откуда мама могла знать. Она не видела меня несколько лет и все-таки знала, что однажды я последую за ней и что, когда это случится, мне нужна будет новая одежда.

Когда я открыла коробку, все мои страхи и сомнения развеялись. В коробке лежало новое белоснежное накрахмаленное платье. По воротнику и рукавам оно было украшено гофрированными оборками, и такие же оборки шли в шесть ярусов по подолу юбки. В коробке лежали также белые чулки, белые кожаные туфли и огромный белый бант, снабженный двумя тесемочками, для того чтобы привязывать его к волосам.

Все оказалось мне велико. Мои плечи выскальзывали из слишком большого выреза, в талии платье было так свободно, что в нем поместилось бы две таких, как я. Но меня это не смутило. И маму не смутило. Она велела мне поднять руки и стоять не шевелясь, а сама достала нитки и булавки и подогнала платье прямо на мне, сделав там и сям небольшие защипы. Потом она натолкала в носки моих туфель оберточной бумаги, и они стали мне в самый раз. Одетая во все это, я почувствовала себя так, словно у меня выросли новые руки и ноги и мне надо теперь учиться ходить по-новому.

И тут мама снова помрачнела. Она сидела, сложив руки на коленях, и наблюдала за тем, как наш пароход приближается к доку.

— Аньмэй, теперь ты готова начать новую жизнь. Ты будешь жить в новом доме. У тебя будет новый отец. Много сестер. Другой маленький братик. Много одежды и вдоволь вкусной еды. Ты думаешь, этого будет достаточно, чтобы сделать тебя счастливой?

Я тихо кивнула, думая о своем несчастном братишке в Нинбо. Мама ничего больше не сказала ни о доме, ни о моей новой семье, ни о том, какая я буду счастливая. И я больше не задавала вопросов, потому что уже раздались удары колокола и стюард объявил о нашем прибытии в Тяньцзинь. Мама поспешно отдала распоряжения носильщику, указав на два небольших дорожных сундука, принадлежавших нам, и расплатилась с ним так, как будто делала это всю свою жизнь каждый день. Потом она осторожно открыла другую картонку и вытащила оттуда что-то похожее на пять или шесть мертвых лисиц с открытыми стеклянными глазами, мягкими лапами и пушистыми хвостами. Она водрузила эту жуть на свои плечи и шею, крепко сжала мою руку, и мы двинулись с толпой пассажиров вниз.

На пристани нас никто не встречал. Мама медленно спустилась по сходням и прошла через багажную платформу, беспокойно оглядываясь по сторонам.

— Аньмэй, иди же! Ну что ты медлишь! — говорила она, и в голосе ее слышался страх.

Я с трудом переставляла ноги, стараясь устоять в новых, не по размеру туфлях на ускользавшей из-под меня земле. А когда я переставала смотреть себе под ноги и поднимала глаза, то видела только, что люди вокруг нас страшно суетились и производили впечатление неприкаянных: многочисленные семейства со старыми матерями и отцами, все в темных, мрачных одеяниях, волокли куда-то мешки и корзины со своими пожитками; бледные иностранки, одетые как моя мама, расхаживали под ручку с иностранцами в шляпах; богатые матроны распекали горничных и слуг, которые переносили их дорожные сундуки, детей и корзины с едой.

Мы остановились неподалеку от улицы, по которой в разные стороны сновали рикши и двигались тяжелые повозки. Мы держались за руки, но думали каждая о своем, наблюдая, как одни приезжают на пристань, а другие торопятся уехать. Близился полдень, и хотя на улице было тепло, небо над нами висело серое и пасмурное.

Проведя довольно продолжительное время в бесплодном ожидании и убедившись, что никто за нами не приехал, мама вздохнула и в конце концов подозвала рикшу.

На протяжении этой поездки мама успела поторговаться с рикшей, который хотел получить дополнительную плату за то, что вез нас двоих и наш багаж в придачу. Потом она начала жаловаться на пыль от повозки, запахи на улице, ухабы на дороге, поздний час и боли в желудке. Закончив с этими жалобами, она обратила свое недовольство на меня: пятно на моем новом платье, колтун в волосах, перекрутившиеся чулки. Я старалась снова завоевать ее расположение, задавая ей вопросы о том, что видела по дороге: маленький парк, пролетевшую над нами птичку, длинную электрическую машину, которая обогнала нас, оглушив своим гудком.

Но маму эти вопросы только раздражали, и она одергивала меня:

— Аньмэй, сиди спокойно. Откуда такое нетерпение? Мы всего лишь едем домой.

К тому моменту, когда рикша наконец-то довез нас до места, мы обе были совершенно измотаны.

Что наш новый дом будет незаурядным, мне было известно с самого начала. Мама говорила, что мы будем жить в доме У Циня и что он очень богатый купец. Она рассказывала, что он владеет несколькими ковровыми фабриками и живет в большом особняке в британской концессии Тяньцзиня, лучшем районе города из тех, где было разрешено селиться китайцам. Мы жили неподалеку от Пайма Ди, на Рейсхорс-стрит, населенной только приезжими с Запада. В этом районе было множество маленьких магазинчиков, специализировавшихся на чем-нибудь одном: чай, ткани, мыло.

Дом, по словам мамы, был построен иностранцами; У Цинь любил иностранные вещи, потому что разбогател благодаря именно иностранцам. И я сделала вывод, что по этой же причине и мама должна была носить иностранную одежду: это было в стиле китайских нуворишей, любивших демонстрировать окружающим свое богатство.

Но хоть я и знала все это заранее, то, что я увидела, поразило мое воображение.

Мы подъехали к каменным китайским воротам в виде арки, с большими створками из черного лакированного дерева и высоким порогом, через который нужно было переступать. За воротами я увидела необычный внутренний двор. В нем не было ни ив, ни сладко пахнущих кассий, ни садовых павильонов, ни скамеечек около прудов, ни бассейнов с рыбой. Вместо этого там были длинные ряды кустов по обе стороны от вымощенной кирпичами широкой дорожки, а за кустами на просторных лужайках были устроены фонтаны. Приблизившись к дому, я увидела, что он выстроен в западном стиле: трехэтажный, каменный, с длинными металлическими балконами на всех этажах и печными трубами на каждом углу.

Когда мы прибыли, навстречу нам с радостными приветствиями выбежала молодая служанка. У нее был высокий гортанный голос:

— О тайтай, вы уже приехали! Да может ли это быть!

Это была Ян Чань, мамина горничная, и она тонко чувствовала, сколько шума нужно поднимать вокруг мамы, чтобы не переборщить. Она называла мою маму тайтай — почтительное обращение к жене хозяина дома, — так, словно мама была его первой и единственной женой.

Ян Чань стала громко звать других слуг, чтобы они забрали наш багаж. Одному из них она велела принести для нас чай и приготовить горячую ванну. А потом начала торопливо пересказывать, как вторая жена уверяла всех, что нас не стоит ждать по крайней мере до конца следующей недели.

— Какой позор! Никого нет, чтобы встретить вас как положено! Вторая супруга со своими домочадцами уехала в Пекин навестить родственников. Ваша дочь такая милая, так похожа на вас! Ой, она такая застенчивая? Первая супруга со своими дочерьми… они все отправились с паломничеством в другой буддийский храм… На прошлой неделе нам нанес визит дядя какой-то кузины, явно не в себе, а потом оказалось, что такой кузины и не существует и он никакой не дядя, и до сих пор никто не знает, кто это был…

Как только мы вошли в дом, я растерялась, не зная, на что смотреть сначала, так много всего там было: винтовая лестница, ведущая все выше и выше, потолок с лепниной, просторные коридоры, за каждым изгибом которых обнаруживались все новые и новые помещения. Справа от меня был зал, превосходивший размерами все, что я когда-либо видела: он был обставлен парадной мебелью тикового дерева: диванами, столами и стульями. В противоположном конце этого зала виднелись двери, а за ними целая анфилада комнат с превосходной обстановкой. Слева от меня была слабо освещенная гостиная, уже с иностранной мебелью: темно-зеленые кожаные диваны, кресла, конторки красного дерева; стены ее были увешаны картинами, изображавшими охотничьих собак. Обводя глазами все эти комнаты, я замечала то тут, то там каких-то людей, и Ян Чань объясняла мне: