Родные гнездовья - Лев Николаевич Смоленцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Никифор на укор Андрея ответил коротко:
— Семен башка Таптин водка не снимай, кодит Семен.
— Может, место не то? Может, не тут вы нашли с ним каменный уголь? — выискивал Журавский причины отсутствия, казалось бы, очень надежного оленевода.
— Тут. Это место, этот уголь, — твердо, без тени сомнения показал Ель-Микиш на костер, на берег Воркуты.
* * *
...Семен Кожевин приехал на пятый день их ожидания со страшной вестью: по всей Большеземельской тундре свирепствует сибирская язва!
— Страхота господня! — сокрушался оленевод. — Тышшы, тышшы оленей пали. Да што олени — люди гибнут! Куды пешим от окияна удешь?
— Где наибольшая гибель оленей? — тревожно спросил Журавский.
— В срединных лаптах, в прибрежных низинах.
— Твои где паслись?
— По Коротайке. Неделю тому назад спровадил их с сынами и с пастухами за Камень на Обь, а сам-от суды — уговор рушить нельзя.
— А мы уж думали, что весть тебе Алексей Иванович не сумел передать.
— Како там... Да какой же тесть не передаст, коли зять в таку даль пошел. Чо робить дале-то будем? Возвертайтесь-ко вы, Андрей Володимирыч, в обрат. Я и упряжки-ти половинны пригнал...
— Нет, Семен, возвращаться я не буду, — резко возразил Журавский. — Лучше вспомните: когда около ваших оленей вился последний гнус?
— Да нешто в гнусе дело? — в сердцах воскликнул Семен.
— В нем, Семен: в слепнях, оводах, мошке... Так когда ты их видел на оленях в последний раз?
— Дни три тому возврат вилась нечисть проклята... — начал вспоминать тугодумный, медлительный Семен, ополоумевший от беды.
— Слушайте меня внимательно, — обратился Журавский ко всем обступившим нарты участникам экспедиции. — Прыгин, Эрлихман, Мжачих и братья Манзадеи, — показал Андрей рукой на двух колвинских ребят Ефима и Федора — сыновей старосты, — немедленно отплываете в Усть-Цильму. Разбор коллекций закончите там и отошлете их Чернышеву. Все гербарии адресуйте на Невский проспект в бюро прикладной ботаники Сельскохозяйственного музея. Поплывете на двух лодках, а третью оставите здесь, заплатив за нее их отцу, — кивнул Журавский на братьев. — Знайте, други мои, сибирская язва небезопасна и для людей...
— Андрей, — подался к Журавскому высокий, похудевший Прыгин, — настоятельно прошу тебя вернуться с нами.
— Разговоры о том излишни, — отрезал Андрей. — Разгружайте лодчонку в баркас! Отплывайте немедленно. Без нужды не выходите на берег. Семен, вытяни лодку.
— Пошто лодчонка-то? — удивился Семен. — Грузу и так много, да и реки скоро встанут.
— Мы после их отплытия будем стоять еще три дня.
— Пошто? — не понимал Семен.
— После заражения сибирской язвой, ее бациллами, занесенными в тело укусами насекомых, олень... и человек самое многое живут семь дней. А бациллы, попавшие из трупов в почву, живут до двадцати лет. Если через три дня эти олени будут живы, то до следующего лета им, а следовательно, и всему вашему стаду, Семен, бояться нечего. Но если погибнут, то без лодки и нам отсюда не выбраться...
— Я пойду с вами, — решительно заявил Мжачих. — Делайте со мной что хотите, но я пойду с вами — иначе возненавижу себя!
— Нет, Михаил, — поднялся с нарт Андрей. — Вы отправитесь все вниз по Усе. Поступок одного недисциплинированного ссыльного лишит станцию всего штата — останемся мы с Никифором и с Соловьевым... Никифора в этом случае я не неволю, — взглянул Андрей на проводника, — ибо опасность путешествия удесятеряется...
— Два нога разный сторона не бегут, — буркнул Никифор и пошел выпрягать оленей.
* * *
В ту раннюю, воющую метельными, людскими и звериными голосами зиму страшного 1906 года Журавский с Никифором, догнав стадо Семена Кожевина на обских пастбищах, сменив упряжных быков и наняв двух остяков в ясовеи[16], отправились на полуостров Ямал к первому, самому главному, священному месту самоедов — Яумал хе, куда язычники скрыли от неистового Вениамина свои божества.
До первых жестоких морозов Андрей успел побывать у священного места Яумал хе и собрать редкостную коллекцию деревянных божков-болванов, шаманских бубнов и одеяний, детских игрушек и меховых мешочков и мешков — патко, в которых хранят кочевницы все, начиная с иголок и кончая громоздкой одеждой. Собрал Андрей и несколько комплектов женской одежды разных народностей, богато украшенной орнаментовкой. Грузовые нарты полнились быстро: кочевники, почувствовав справедливый обмен на очень нужные им орудия охоты, не жалели древних божков и бубнов, охотно рассказывали предания и легенды, старательно записываемые любопытным путешественником. В легендах места событий почти всегда указывались точно: «Было это на реке Нерута, около сестры ее Хадаты...» «Нерута» — ивняковая, «Хадата» — еловая, много речек и озер назывались Лиственничными.
— Где текли эти реки? — спрашивал Журавский.
— Зачем текли? — удивлялись рассказчики. — Они и сейчас текут по Ямалу и землям Хатанги и Таймыра.
До никольских морозов Журавский решил побывать и на Таймыре. У Андрея была карта профессора Казанского университета, астронома Ковальского, работавшего здесь в составе трехлетней экспедиции Гофмана, на которую профессор нанес множество рек, озер и редкие поселения с их точными географическими координатами. На карту были нанесены ломаная линия берегов Ледовитого океана и четкая ровная линия Полярного круга.
...Двигаясь от стойбища к стойбищу, пополняя коллекцию и записную книжку, Андрей вышел к истокам реки Верхняя Таймыра, а по льду ее спустился и на легендарное озеро, давшее название всей таймырской земле. Журавского поразило не само огромное озеро, а лиственничные леса, росшие по его южным берегам.
«Озеро, судя по карте, — удивлялся Андрей, — находится за Полярным кругом на полтысячи верст к Ледовитому океану, до берегов которого осталось около двухсот верст, а кругом лиственничные леса!»
Остяки в стойбищах на берегах Таймыра объясняли:
— Лес хранит богатырь Бырранга, легший могучим хребтом по всей земле Таймыра.
Журавский на легких оленьих упряжках съездил с остяками по льду Нижней Таймыры и за хребет Бырранги — действительно, там росли только карликовые березки и мелкий кустарник.
«Любопытно, интересно, — гадал Журавский, — но труднообъяснимо:
