Артюр Рембо - Жан Батист Баронян

Рембо решил поскорее обналичить свой вексель у Маконнена и уносить ноги из города. Пока он не знал — куда и за каким приключением. Но в одном он был уверен — в том, что пора кончать с этой затянувшейся ружейной коммерцией, которую он затеял с Пьером Лабатю и которая привела его к разорению.

Однако его ожидала новая неприятность: Маконнен, ссылаясь на нехватку наличности, погасил ему только часть долга Менелика. На оставшуюся сумму он выдал ему новый вексель, который можно было обналичить в порту Масауа, с 1884 года ставшем итальянским владением на эритрейском берегу Красного моря. Тридцатипятилетний Маконнен был явно не столь хитёр и коварен, как его дядя, и к тому же был известен своими тесными контактами и сотрудничеством с иностранцами, но едва дело доходило до денег, он становился крайне несговорчивым.

Рембо чувствовал своё бессилие. Он распрощался с Жюлем Борелли и, не задерживаясь, снова отправился в путь в сопровождении одного семнадцатилетнего абиссинца по имени Джами Вадаи, который был в то время его слугой. В этот раз он направился в Аден, куда прибыл в июле, по пути остановившись в Джибути. В Адене он сразу же представил французскому вице-консулу отчёт о «ликвидации каравана покойного Лабатю». В нём он сообщил, что эта операция принесла ему огромные убытки (потеря более шестидесяти процентов капитала) и стоила двадцати одного месяца тяжких усилий.

«В Шоа переговоры об этом караване происходили в крайне неблагоприятных условиях: Менелик захватил весь мой товар и принудил меня продать его по сниженной цене, запретив мне продавать его по частям и угрожая отправить всё обратно на побережье за мой счёт! <…>

Обложенный бандой самозваных кредиторов покойного Лабатю, сторону которых всегда принимал король, тогда как мне так и не удалось ничего получить со своих кредиторов; преследуемый его абиссинским семейством, которое остервенело требовало от меня его наследство и отказывалось признать мою доверенность, — я испугался, как бы меня не ограбили окончательно, и решил покинуть Шоа, сумев получить у короля вексель для предъявления к оплате у губернатора Харара. <…>

Получение по векселю доброго Менелика в Хараре не обошлось без существенных потерь и трудностей, а некоторые из кредиторов добрались до меня и там»{125}.

После этого Рембо пересёк Аденский залив и прибыл в Обок, откуда на корабле отправился в Египет с промежуточной остановкой в Масауа.

Когда он высадился в этом порту, где были пришвартованы итальянские военные корабли, его задержали карабинеры, заподозрившие в нём шпиона, работающего на французское правительство. Чтобы доказать колониальным властям, представителям итальянского короля Умберто, свою благонадёжность, он предъявил полученный от Маконнена вексель, но это их не убедило, они потребовали письменного доказательства, что он является коммерсантом и прибыл в Масауа по делам, не связанным с политикой. Через десять долгих дней это затруднение разрешилось и Рембо смог предъявить свой вексель к погашению. То была цена его долгих и непрерывных усилий, выкуп за опасную и печальную эпопею в негостеприимных землях Абиссинии.

В середине августа он прибыл в Каир, остановился в гостинице «Европа» и депонировал в местном отделении банка «Лионский Кредит» восемь килограммов золотых монет, которые всегда носил при себе зашитыми в пояс, что не умаляло риска быть обворованным.

Он был не в лучшем физическом состоянии. Волосы его совсем поседели. Он страдал от дизентерии и ревматизма в плечах и пояснице, а также от боли в левом бедре, которая часто лишала его возможности двигаться. Он считал, что влачит «бедственное существование»{126}. В письме родным он признавался:

«Я утомлён до крайности, теперь у меня нет работы и я боюсь потерять то немногое, что у меня есть… <…>

И всё же я по многим причинам не могу уехать отсюда в Европу. Во-первых, зимой я там помру, а потом, я слишком привык к бродячей, вольной жизни, и, наконец, у меня там больше нет положения.

Так что я обречён остаток своей жизни провести в скитаниях, лишениях и трудностях с единственной перспективой умереть в нищете.

Здесь я долго не задержусь; работы у меня нет, а стоит всё дорого, и мне поневоле придётся вновь повернуть куда-нибудь в Судан, Абиссинию или Аравию, может быть, отправиться на Занзибар, откуда можно начать дальние путешествия в Африку, в Китай, Японию, как знать»{127}.

В Каире единственным его утешением стала встреча со старшим братом Октава Борелли Жюлем Борелли, адвокатом, известным в городе под именем Борелли-бей. Он был одним из основателей «Египетского Босфора», еженедельной «политической и литературной» газеты на французском языке. При его содействии Рембо опубликовал в двух выпусках этой газеты свои заметки о путешествии в Шоа. Их предваряла краткая аннотация: «Г-н Рембо, известный французский путешественник, о прибытии которого в Каир мы сообщали, направил нам следующее письмо, которое представляет большой интерес и содержит ранее совершенно неизвестные сведения о Хараре и Шоа»{128}.

Текст этот был совсем не похож на «Одно лето в аду» или «Озарения». Он был написан уже не поэтом и вовсе не «ясновидящим», а добросовестным, объективным географом и одновременно хроникёром. Впрочем, кое-где он позволял себе высказать собственное суждение о происходившем, например заметил, что Менелик «остаётся в совершенном неведении (или безразличии) относительно возможности эксплуатации ресурсов региона, которым управляет»{129}. Его публикация была высоко оценена, его хвалили за превосходное исследование предмета, и он отправил статью на родину в газеты «Время», «Фигаро» и «Арденнский курьер».

Тогда же Рембо решил предпринять новую экспедицию в Абиссинию, если получит на это средства от Географического общества. Маршрут предполагаемого путешествия он послал Альфреду Барде, которого попросил передать его заявку в Париже куда следует[49]. В маршруте значилось восемнадцать этапов от Энтото до Харара, каждый с точным указанием соответствующей местности и длины перехода в километрах. Попутно приводились характерные подробности, относящиеся к фауне и флоре и сельскому хозяйству. В местности Конелла им были отмечены «заросли кустов мимозы, населённые слонами и хищными животными», в Минджаре «многочисленные посевы хлопчатника», а в Херне — кофейные плантации и «великолепные долины, окаймлённые лесами, в тени которых проходят путники»{130}. Это было реальное, убедительное доказательство того, что автор знает всё, о чём пишет, и что он не какой-нибудь любитель, дилетант.