Сборник произведений - Сергей Рафальский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Александр Петрович и впрямь залюбовался находящейся перед ним витриной, в которой на голубой — космической — черноте переливались разноцветными холодными лучами бесчисленные грани чего-то напоминающего исполинский бриллиант.
«А на другой стороне зала то, что из нее получилось!»
«Кому-кому, а уж нам, русским, слишком хорошо известно, что из нее получилось! Правда, для нас ее поставили на голову, но подлинно хорошая вещь во всех позициях хороша, а сволочь — как ее ни поставь, все равно сволочью останется?»
«Нет, дорогой мой, — запротестовал Вадим Александрович, беря между тем Мурку на руки, — у нас и у них — это, как выражались в Одессе, две большие разницы. Мы приняли эту диалектическую религию по-варварски: вполне всерьез и прямо на голую душу. Не удивительно, что она в духовности целых поколений прожгла жуткую дыру. У Атлантов же на душе толщенный слой отложений (если угодно — навоза) от всех предыдущих диалектик, так что острые грани новой до живого, так сказать, «мяса» не добрались и разложились на жирной поверхности бесчисленными практическими полезностями. И вот они все перед нами!»
Александр Петрович с немым и недоуменным возмущением стал разглядывать необъятные шкафы, полки, прилавки, разглядывать, ничего по-настоящему не замечая (до того всего было много). В конце концов глаза его остановились на весьма странной машине. На первый взгляд, это было нечто вроде раскрытого третьего гроба Тут-Анк-Амона или пресловутой (недоброй памяти) «Нюрнбергской девственницы», только внутренность вместо пыточных ножей устилала нежная, телесного цвета муссовая подкладка, а задняя стенка (дно, т. е.) гроба или ящика имела совершенный вид распростертого женского тела, со всей его животрепещущей и весьма убедительной пластикой. Но предполагаемое лицо закрывала пластмассовая доска с разного цвета рычажками и кнопками.
«Что это такое?!» — изумился Александр Петрович. (Ему показалось, что Мурка при этом презрительно зашипел.)
«Машина для сексуального удовлетворения, — спокойно ответил Вадим Александрович, продолжая разглаживать как будто вставшую на дыбы шерсть Мурки, — белый рычажок регулирует более или менее быструю пульсацию псевдовлагалища, кнопки управляют его диаметром и температурой, а красный рычаг вы отжимаете до отказа в момент оргазма. Тогда машина сама ускоряет ритм пульсаций, соответственно щекочет и сжимает и, в конце концов, теплым дезинфектирующим раствором омывает и вас и самое себя. А рядом такая же эротическая кабина для женщин».
Александр Петрович сразу вспомнил встречу с уличной девушкой, и водочные излишки «Уголка» снова стали неприятным комом опасно подыматься в его пищеводе.
«Как отсюда выйти?!» — простонал он.
Придерживая одной рукой хвост Мурки, чтоб он не щекотал ему лицо — Вадим Александрович другую рупором приложил к губам и прошептал:
«Так же, как и вошли — ползком!»
«То есть как же это ползком?»
«Да вот так же… — и потянув занос высеченную на белом мраморе стены строгую маску с завязанными глазами, Вадим Александрович указал на бесшумно открывшуюся под ней дыру. — Пожалуйте-с!»
Александр Петрович встревоженно посмотрел на Махоненко.
«Нет, нет! — поспешил успокоить тот. — Обратно в салатницу вы не попадете… По крайней мере, сейчас…»
С тоской в душе Александр Петрович стал на четвереньки, влез в тесную каменную нору и почти тотчас же убедился, что стенки понемногу раздвигаются. Вскоре он мог встать во весь рост и, сделав несколько шагов, увидел жену Громыки и Марину Гавриловну. В пестрых ситцевых — не парижских — платьицах и полинялых платках они, стоя вполоборота, о чем-то таинственно и серьезно переговаривались. Но, узнав Александра Петровича, вдруг прыснули от него в разные стороны, словно ночные коты перед неожиданно вылетающим из-за поворота автомобильным прожектором. И на все зовы и призывы не откликались никак.
Тут же, лицом к стенке, опираясь о нее локтями, стояла какая-то знакомая женская фигура. Ее плечи и спина вздрагивали от рыданий, которых не удержать.
Шестым чувством Александр Петрович сообразил, что это Ганнуся, и бросился к ней. Увидев его, девушка в ужасе и отчаянии заломила свои пухленькие руки:
«Что вы здесь делаете, несчастный?! Ради Бога уходите отсюда как можно скорее!»
И, поскольку Александр Петрович, недоумевая, медлил — повторила, всхлипывая и заикаясь от проглоченных слез:
«Скорее, скорее!»
Александр Петрович бросился куда-то в сторону и оказался в глухом сером помещении. Не то подвал, не то пещера… В углу, у потемневших древних икон, благостно мерцала лампадка, еле-еле озаряя аналой и могучего (в плечах косая сажень) старика с седой бородищей — как серебряный веер лежавшей на траурном одеянии схимника. Старик перелистывал лежавшую на аналое священную книгу и молитвенно шевелил губами. Где-то — не то в стороне, не то наверху — ангельски стройный хор пел тихо и торжественно…
… «Господу Богу помолимся,древнюю быль возвестим…»
— «Кудеяр!» — догадался Александр Петрович и осторожно, на цыпочках (чтоб не обеспокоить) стал уходить…
А когда обернулся — ни Кудеяра, ни икон уже не было. Под тусклой электрической лампочкой с затемняющим (для воздушной тревоги) абажуром стоял в защитной куртке со штанами, заправленными в сапоги, седеющий мужчина и, вперив в Александра Петровича колючие зрачки, шевелил закрученными в бараньи рога общеизвестными усами.
«Ну, что ж… Становись!» — лениво сказал он, подымая тяжелый кольт.
«Куда!» — удивился Александр Петрович.
«Как куда? К стенке становись…»
«Зачем?» — в ужасе, начиная понимать, пролепетал Александр Петрович.
«Такой большой ишак вырос, а все ему объяснять надо! Становись, а там узнаешь…»
«Но за что?!»
«Лучше тебя люди стояли и не спрашивали, а ты диалектику разводишь! Ну, делай, что ли!»
И дуло кольта больно толкнуло Александра Петровича в бок…
С диким сердцебиением проснувшись от собственного крика, несчастный не сразу сообразил, где он и что, собственно, происходит. Чей-то задорный и наянливый баритон довольно громко докладывал ему, что «народные республиканцы, вполне разделяя программу предполагаемого главы правительства, не хотят входить в состав кабинета, так как, принимая во внимание предстоящие выборы, — им лучше остаться в оппозиции: за это время экономическое и международное положение страны еще ухудшится, и оппозиция будет бить по правящим партиям с очень выгодных позиций»…
С трудом приходя в себя, Александр Петрович сообразил, что уже позднее утро и соседка, слушая девятичасовое радио, пустила аппарат на полную силу его электродинамических голосовых возможностей. Весь дом жил уже, как обычно: старушечья тряпочка щелкала вовсю, а дама с четвертого этажа, разложившись на подоконнике, рассказывала даме с третьего о своей сестре, которая хорошо вышла замуж, купила автомобиль, холодильник, телевизор, машину для мойки белья, приценивается к квартире в новом доме, а когда приходит в гости — приносит Жаклин шоколадку из «Универмага»…
— Господи! — взмолился Александр Петрович, глядя куда-то в угол потолка. — Неужели может быть только то или только — это?!
И — не получая ответа — затосковал и стал одеваться…
Об авторе
Сергей Милич Рафальский родился 19 августа (2 сентября) 1896 г. в семье священника в селе Холоневе Волынской губернии. В 1914 г. поступил на юридический факультет Санкт-Петербургского университета, а весной 1917 г. перевелся в Киевский университет Св. Владимира. Летом 1917 г. Рафальский вступил в партию «Народной свободы». В рядах Добровольческой армии генерала Врангеля принимал участие в гражданской войне.
В 1922 г. Рафальский уехал в Чехословакию, в Прагу, где в 1924 г. окончил Русский юридический факультет. Активно занимался общественной деятельностью, основал вместе с Николаем Дзевановским (Болесцисом) «Скит поэтов», который позже возглавил А. Л. Бем, стал сотрудником Института изучения? России, работая в отделе К. Р. Кочаровского, и сотрудничал в эмигрантских журналах: «Сполохи», «Своими Путями», «Студенческие Годы», «Воля России», «Перезвоны».
В 1929 г. он переехал в Париж, где продолжал заниматься публицистикой и литературой. После Второй мировой войны в 50-х гг. журнал «Грани» печатает его стихи и ряд поэм. В 1956 г. его повесть «Искушение отца Афанасия» была напечатана в парижском журнале «Возрождение».
С 1958 г. Рафальский стал постоянным сотрудником нью-йоркской газеты «Новое Русское Слово», а с 1967 г. — парижской «Русская мысль».
Оставаясь до конца на посту, поэт, писатель и публицист С. М. Рафальский скончался в Париже 13 ноября 1981 года.
Посмертным изданием вышли уже две его книги — «За чертой», Париж, книгоиздательство «Альбатрос» 1983, и его Воспоминания «Что было и чего не было», Лондон, издательство ОР. 1., 1984.
