Счастливец - Уильям Локк

— Вы все-таки моя драгоценнейшая леди, моя самая дорогая и близкая, — проговорил Поль.

Ее взгляд упал на агатовое сердечко. Она взяла его и положила на ладонь.

— Почему вы сняли его с цепочки?

— Это маленькое ложное божество.

— Это была первая вещь, о которой вы спросили, придя в себя после болезни. Вы говорили, что хранили его с тех пор, как были еще маленьким мальчиком. Видите? Я помню. Тогда вы придавали ему большое значение.

— Я верил в него.

— А теперь не верите? Но ведь его дала вам женщина.

— Да, — ответил Поль, удивляясь по своей мужской недогадливости, откуда она могла это знать. — Я был тогда одиннадцатилетним ребенком.

— Так храните его по-прежнему. Повесьте его опять на цепочку. Я уверена, что это верное маленькое божество. Сделайте мне одолжение, возьмите его обратно.

И так как не было ничего, что не сделал бы Поль для своей драгоценной леди, он покорно прицепил сердечко на цепочку и положил его обратно в карман.

— Я должен поведать вам, — сказал он, — что эта дама — она казалась мне тогда богиней — избрала меня своим рыцарем на состязании в беге, на состязании малышей в воскресной школе, и я не победил, но в награду она дала мне это агатовое сердце.

— Но в качестве моего рыцаря вы победите. Мой дорогой мальчик, — продолжала мисс Уинвуд, и глаза ее были полны нежности, когда она положила руку ему на плечо, — верьте тому, что старая женщина говорит вам. Не выбрасывайте и малейшего осколка красоты, который был в вашей жизни. Прекрасные вещи — единственно истинные на земле, хотя люди и считают их иллюзорными. Без этого пустячка или того, что он символизирует, были бы вы сейчас здесь?

— Не знаю, — ответил Поль. — Возможно я избрал бы более честный путь.

— Мы приняли вас, как прекрасного человека, не из-за того, чем вы могли бы быть или не быть. Кстати, что вы решили относительно публичного заявления о ваших родственных связях?

— Отец мой, по личным причинам, убедил меня не делать этого.

Мисс Уинвуд глубоко вздохнула.

— Я рада слышать это, — сказала она.

Итак, Поль, поддерживаемый только удивительной дружбой женщины, выступил в этот вечер и произнес большую речь. Но гром аплодисментов, которым она была встречена, не нашел отзвука в его опустошенном сердце. Он не ощущал ни восторга, ни трепета. Речь, приготовленная Счастливым Отроком, была произнесена устами, чуждыми его пламенному и острому красноречию. Слова текли плавно, но отлетел проникавший их дух. Собрание, привыкшее к его магической улыбке, было разочаровано. Основы его политики удовлетворяли умы, но не говорили воображению. Если речь его не была плоской и скучной, то все же не оказалась и тем трубным звуком, которого ожидали его сторонники. Они перешептывались, неодобрительно покачивая головами. Их борец был не в форме. Он нервничал То, что он говорил, было правильно, но лишено огня. Те, кто были уже убеждены, утверждались в своем убеждении. Но новых сторонников так завербовать он не мог. Уж не ошиблись ли они в выборе? Не поднял ли этот слишком молодой человек бремя большее, чем было ему по силам?

Так говорили в тесном кружке политиков. Что касается остальных, то предвыборное собрание приносит с собой столько собственного энтузиазма, что надо быть особенно бездарным, чтобы погасить его. Полю устроили шумную овацию, когда он закончил свою речь, и толпа особенно ревностных поклонников шумно провожала его до экипажа. Но Поль знал, что это была неудача. Он говорил чужую речь. Завтра и в последующие дни, если он не бросит политической игры, ему придется говорить от своего нового лица. Чем-то окажется этот новый Поль?

Он ехал домой молча, с полковником и мисс Уинвуд, тщетно ища ответа на этот вопрос. Фундамент его жизни рухнул. Ему не на что было опереться, кроме собственного мужества, которого не мог сломить никакой удар. Он будет бороться. Он победит на выборах. Если жизнь потеряла более высокую цель, то пусть это станет смыслом его существования. К тому же он обязан напрячь все силы своей души ради преданной и верной женщины, лицо которой он неясно различал в полумраке кареты. А там пусть будет, что будет. Выше всего правда. «Magna est veritas et praevalebit»[48].

Когда кончился легкий ужин и полковник Уинвуд ушел к себе, Урсула Уинвуд задержалась в столовой. Сердце ее болело за Поля, у которого был такой мрачный и измученный вид. Она подошла к нему и прикоснулась к его волосам.

— Бедный мальчик, — пробормотала она.

Тогда Поль — он был ведь, в сущности, очень молод — не выдержал и, уронив голову на руки, излил все отчаяние своей души, в первый раз заплакав в тоске по утраченной возлюбленной. И Урсула Уинвуд пыталась утереть эти непривычные слезы и нежными руками исцелить рану.

19

Последовали дни огромного напряжения, дни тысяч встреч, интервью, поездок, речей; дни, когда Поль превратился в непротивящегося автомата, механически произносящего все те же формулы; дни, в которые непреодолимая сила избирательной кампании отнимала у него всякую собственную волю. Время шло и не приносило ни одной весточки от принцессы Софии, ни знака прощения, ни знака гнева. Казалось, она раз и навсегда ушла из его жизни.

Он бросил ей вызов: «Я дитя улицы, авантюрист, принарядившийся историческим именем, а вы — принцесса королевской крови. Хотите вы теперь выйти за меня замуж?» Она ответила тем, что вышла из комнаты, гордо подняв голову. Это было бесповоротно, насколько касалось его. Он не мог предпринять ничего, не мог даже попросить свою драгоценнейшую леди поговорить за него. К тому же до Поля дошел слух, что принцесса прекратила свои городские приемы и уехала в Морбэри. Так пребывал он в холоде и мраке, лишенный вдохновения, и хотя работал с лихорадочной энергией, душа и смысл его работы исчезли.

Как в первой речи, так и во всей кампании Поль оказался не на высоте. Он был намечен за свою молодость, жизнерадостность, за таившиеся в нем блестящие обещания грядущих великих дел. Он выступил перед избирателями усталым, измученным человеком, напрягающим все силы без надежды зажечь искру волнения в чьем бы то ни было сердце. Он с каждым днем терял почву. В то же время Сайлес Фин со своим энтузиазмом и внешностью вдохновенного пророка делал большие успехи. Он увлекал большинство. У Поля Савелли была целая армия помощников, депутатов парламента, говоривших речи, друзья в прессе, писавшие пламенные передовицы, шикарные дамы в автомобилях, охотящиеся за голосами избирателей по грязным закоулкам Хикней-хиса. У Сайлеса Фина не было ни одного личного друга. Но надежда поддерживала дух его официальных помощников, в то время как среди блестящей компании Поля стали появляться признаки упадка духа.

— Их необходимо подхлестнуть чем-нибудь, — сказал консервативный агент. — Митинг старого Фина проходит с треском. И нам нужно какое-нибудь официальное средство для привлечения публики.

— Я сделаю, что могу, — ответил холодно Поль, но укор глубоко задел его. Он сознавал, что это неудача. Никакое нервное или умственное напряжение не могли спасти его теперь, хотя он целиком отдавал себя борьбе.

Однажды, выходя из своей штаб-квартиры, он встретил Сайлеса, шедшего по улице с несколькими членами его комитета. Согласно с обычными законами вежливости английской политической жизни, оба кандидата обменялись рукопожатиями, и прошли рядом несколько шагов, беседуя. Это была их первая встреча после дня знаменательного разоблачения, и на мгновение возникла неловкость; Сайлес мял свою пеструю бороду и печально смотрел на сына.

— Я хотел бы не быть вашим противником, Поль, — сказал он тихо, чтобы не могли слышать спутники.

— Это несущественно, — ответил Поль вежливым тоном. — Я вижу, что вы сражаетесь превосходно.

— Это битва Господня. Если бы это было не так, неужели я не дал бы вам победить?

Опять та же старая тема! Из-за постоянного повторения Поль сам начинал верить в нее. Он почувствовал себя крайне утомленным. В глазах отца он прочел то пламя веры, которое им самим было утрачено.

— Это преимущество веры в личную заинтересованность Всевышнего, — заметил он с оттенком иронии. — Что бы ни случилось, не поддаешься разочарованию.

— Да, это правда, сын мой! — сказал Сайлес.

— Как поживает Джен? — спросил Поль после небольшой паузы, прерывая бесполезную беседу.

— Очень хорошо.

— А Барней Биль?

— Горько упрекает меня за то, что я проговорился.

Поль улыбнулся.

— Передайте ему от меня, чтобы он не делал этого. Передайте им обоим мой сердечный привет.

Они опять обменялись рукопожатием, и Поль сел в автомобиль, предоставленный в его распоряжение на время выборов, а Сайлес продолжал скромно идти пешком с представителями своего комитета. От этого Поль вдруг почувствовал ненависть к автомобилю. Он казался ему последним художественным мазком в той издевательской комедии, жертвой которой он был… Может быть, Бог и в самом деле не на стороне тех, кто ездит в пышных экипажах? Но его политическое кредо, его социальные убеждения протестовали. Как мог быть Всемогущий в союзе с нарушителями общественного строя, с разрушителями империи, с теми, кто неизбежно содействует падению Англии? Он внезапно обернулся к своему спутнику, агенту консервативной партии.