Когда он проснется - Фридрих Незнанский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он умолк, выжидательно глядя на Турецкого. Александр Борисович спросил:
– Значит, вы полагаете, что эти самые националисты похитили дочь Мартемьяновой для того, чтобы получить пленку назад?
Вересов покачал головой:
– Не совсем так. И вы, и я, и похитители понимаем, что пленка – это такая вещь, которую очень просто копировать, тиражировать, размножить и так далее. Поэтому где гарантия, что, даже если Мартемьянова вернет кассету, она не снимет с нее копию?
– Из этого следует?
Вересов тяжко вздохнул:
– Из этого следует, что этот анонимный журналист, который прислал кассету, подверг Мартемьянову огромному риску. Уж не знаю, как бандиты узнали, что он журналист, что он снимал на портативную камеру то, что творится в этом лагере, как, в конце концов, они выведали, что он отослал кассету именно Мартемьяновой, хотя, судя по их методам, это все сделать не так уж сложно. Может быть, журналиста постигла та же участь, что и человека на кассете… Короче говоря, мне кажется, что у этих людей разговор короткий: свидетель должен быть физически устранен.
– То есть вы хотите сказать, что вся операция была проведена для того, чтобы вызвать Мартемьянову и вас в безлюдное место и застрелить?
Вересов почесал подбородок и пожал плечами:
– Это моя версия. Она может быть ошибочной.
– Но зачем надо было похищать дочь?
– Чтобы связать Елене Александровне руки. Чтобы держать ее на крючке. Чтобы ей и в голову не пришло отдать кассету, например на телевидение. Чтобы деморализовать ее. Ведь деморализованный человек теряет бдительность. И его гораздо легче поймать на удочку типа фокуса с измененным голосом.
Турецкий с сомнением покачал головой:
– Если бы они просто хотели убить Мартемьянову, зачем такой мудреный способ?
– Вы, Александр Борисович, наверняка лучше меня разбираетесь в психологии преступников. Но мне кажется, убийство депутата Государственной думы – это не такая уж простая вещь. Мартемьянова приезжает домой на служебной машине, уезжает домой на ней же. Выходит из дома она в разное время. У подъезда дома покушение устроить нельзя – охрана. У здания Госдумы в центре Москвы – тоже. По дороге – нереально. В квартиру ворваться невозможно. В своем избирательном округе она бывает нечасто. Узнать о ее планах невозможно: Елена Александровна сама часто до последней минуты не знала, где она будет через час. Никаких командировок в ближайшее время не предвиделось. Бомбу в машину тоже не подложишь: днем она стоит возле Госдумы, а ночью – в гараже управления делами. И как они должны были организовать покушение? Не забывайте, что преступники были стеснены во времени – каждый день повышал вероятность того, что кассета будет обнародована. Поэтому, мне кажется, они действовали очень логично – заставили Елену Александровну забыть обо всем, кроме своей дочери, совершенно ее дезориентировать, а потом устроили покушение.
– Ну хорошо. Они совершили покушение, убили Мартемьянову. Но ведь кассеты-то у них по-прежнему нет?
– Да. Но во-первых, после этого случая вряд ли здравомыслящему человеку захочется ее обнародовать. Разве что самоубийца решится на такое. Во-вторых, не забывайте, что Ольга все еще в руках преступников и они могут воздействовать, например, на Валерия Николаевича, мужа Елены Александровны. Так что получить кассету назад теперь – дело техники. А если даже и не получат, то ничего страшного…
– Но ведь они отдают себе отчет в том, что следствие может обнаружить кассету?
– О-о, следствие – это совсем другое дело. Вы ведь, Александр Борисович, если найдете эту кассету, не побежите с ней на телевидение?
– Нет.
– Вот-вот. Вам по должности не положено. Это вещественное доказательство, которое должно быть приобщено к делу, зарегистрировано, описано и будет храниться до конца следствия и дальше. А если даже вам захочется обнародовать содержание кассеты, то без санкции начальства сделать это вы не имеете права. Верно?
– Верно.
– Ну вот. А начальство никогда в жизни такой санкции не даст. Ведь наверняка о существовании военизированных лагерей на Украине известно и в ФСБ, и в Министерстве безопасности Украины, и даже в ЦРУ и в Моссад. Так что, если даже эта кассета попадет вам в руки, ничего страшного не произойдет.
– Да, интересно вы рассуждаете, – заметил Турецкий.
– Просто так обстоят дела на самом деле. Да, в-третьих, они сделали попытку найти кассету. Позавчера ко мне в квартиру кто-то проник, устроил что-то типа обыска и оставил карточку с эмблемой этого самого УНФ.
Турецкий не подал и виду, что один их общий знакомый пережил аналогичный случай.
– И что пропало?
– Ничего. В том-то и дело. Ни деньги, ни ценные вещи. Замок цел. Кстати, после этого случая я и начал догадываться, чьих рук дело похищение Ольги.
– А вы сказали об этом Мартемьяновой?
Вересов кивнул.
– Сказал. И мне показалось, что она даже согласилась. Но что толку – похитители-то больше не звонили…
Турецкий вышел из больницы, когда уже начали сгущаться сумерки. Допрос Игоря Вересова занял часа три, если не больше.
Итак, информация, которую Александр Борисович получил от помощника Мартемьяновой, собственно говоря, оказалась исчерпывающей. Оставалось только выйти на этот самый УНФ, найти людей, которые были в Москве. Одним словом, мотив убийства, виновники и, что самое главное, заказчики – налицо. Значит, преступление фактически… раскрыто?
Турецкий сел в свою машину и не торопясь вырулил со стоянки у ЦКБ. Кстати говоря, теперь ясно, почему Игорь Вересов оказался именно здесь, в этой больнице, – благодаря своему высокопоставленному дяде.
Такого в практике Турецкого, да и, наверное, вообще никого, не было. Раскрыть заказное убийство не кого-нибудь, а депутата Государственной думы на следующий день после его совершения? Фантастика! Если это действительно так, то Турецкому стоит присвоить классный чин государственного советника юстиции третьего класса, то есть генерал-майора, и поставить бронзовый бюст на родине, а значит, в самой что ни на есть столице. Кстати, место на Лубянке пока еще свободно…
Турецкий вел машину и размышлял. Конечно, все вроде бы логично. Националисты, кассета, хитроумный план нейтрализации Мартемьяновой… Но что-то подсказывало ему, что не так все просто.
Это «что-то» была интуиция, которая редко изменяла Турецкому.
Раздался телефонный звонок. Турецкий вынул из кармана мобильник:
– Я слушаю.
– Саша! – раздался в трубке взволнованный голос Грязнова. – Скорее дуй на Петровку! Мартемьянова у меня!
19
Когда все в доме утихомирилось, баба Люба осторожно высунула нос из своей комнаты.
В передней лампа была выключена, и комната освещалась призрачным голубым светом, льющимся от телеэкрана. Перед телевизором на диване дремал Лева, завернувшись в одеяло. Он не услышал, как баба Люба незаметно и тихо, как мышь, подкралась к нему и, наклонившись, прошептала на ухо:
– Жидовку успели сховать?
От неожиданности Лева вскрикнул и подскочил.
– Тьфу, тьфу, чтоб тебя, дура старая! Так же и помереть можно от разрыва сердца!
В темноте бабулю можно было принять за привидение – в белой сорочке, с распущенными по плечам седыми волосами, с изборожденным глубокими морщинами лицом. Ночью она обходилась без палки, причем двигалась легко и свободно.
– Чего она к нам приперлась? Места другого не нашла, – тихо ругалась баба Люба. – Эти жиды все богатые, у них золота у всех наховано, откупиться могла, так нет… На нас беду накличет.
– Баба, иди спать, – сердито бурчал Левчик.
– Сховали ее?
– Сховали, сховали, никого нет, все полицаи уехали, на мотоциклах. Иди спать ложись.
Лева подтолкнул бабулю к дверям ее комнаты.
– Я на ведро схожу в сени, – сказала бабуля.
– Иди куда хочешь, отстань только от меня!
Лева со стоном накрылся с головой и отвернулся лицом к спинке дивана.
В сенях тихо звякнуло помойное ведро. Через некоторое время баба Люба вернулась в переднюю. Беззвучно подошла к телевизору, выключила его. В передней стало совсем темно. Сквозь обледеневшие окна со двора не проникало ни единого лучика. Ночь была темной, безлунной…
Старуха на ощупь поползла к своей комнате. Открыла дверь. Держась рукой за стену, доковыляла до своей кровати, оперлась рукой на железную спинку и села на постель. Одеяло вдруг издало придушенный звук и судорожно забилось под бабой Любой.
Лева проснулся от истошного женского визга и бабушкиного крика:
– Гвалт! Людечки, рятуйте!
Лева ошалело вскочил, не понимая, в какую сторону бежать. В переднюю с такими же растерянными заспанными рожами влетели Гера и Богдан. Вспыхнула лампочка под потолком, осветив неприглядную картину.
Голая Света визжала, закрываясь подушкой, батька Михась брыкался, а баба Люба держала его обеими руками, для верности пытаясь придавить его своим весом, сев ему на голову.
