Пропащий. Последние приключения Юджи Кришнамурти - Луис Броули

— Взять?

— Пожалуйста, Ючи, возьми деньги! — с акцентом попросила она.

— Взять? — спросил он ещё раз и… хвать! Банкнота исчезла из его ног со скоростью молнии.

Снова и снова он напоминал своему приятелю, сколько он платил за отель, за дополнительный завтрак и бутылку вина в комнате. Он напомнил ему о своих подарках — о всех шампунях и мыле, которые он когда-либо привозил ему из отелей, где жил.

— Деньги должны перемещаться из одного кармана в другой. В моём случае это всегда одностороннее движение!

Он всегда точно знал, кто сколько дал, независимо от того, куда эти деньги уходили потом: он легко делился с детьми, официантами, обслуживающим персоналом или другом, который в данный момент нуждался в деньгах. По поводу официанток он всегда говорил: «Никто не должен работать. Она такая симпатичная, ей нужно убираться отсюда!» Он мог дать деньги кому-нибудь из своих знакомых — тому, кому они реально были нужны. Он потом всю жизнь ему напоминал об этом, но, тем не менее, деньги приходили, и из его рук они приходили освящёнными. Его способность легко обращаться с деньгами, использовать их по собственному усмотрению помогала мне преодолеть беспокойство по поводу будущего, которое занимало львиную долю моего времени. «Если он может это делать, почему я не смогу?»

— Если мне чего-то хочется и у меня есть на это средства, то в чём проблема?

Он, не колеблясь, потратил своё наследство, чтобы найти лекарство от полиомиелита, скрючившего ноги его сына, и это было ещё до того «что, как вы думаете, случилось со мной».

Точно так же легко он обращался с деньгами других людей.

— Конечно же, у меня есть средства! В конце концов, это же ваши деньги! — поддразнивал он, бросая взгляд на своего приятеля, и кричал ему:

— Эй! Где банк-о-мат?

— Они все сегодня сломались.

— Оооо-хо-хо-хо! Не пытайся умничать!

Естественно, сразу по приезде в Кёльн мы стали обсуждать план дальнейших поездок. В процессе обсуждения вопроса, между питьём кипятка из чашки и походами на кухню для избавления от содержимого желудка, Юджи упал на полу кухни. Мы услышали стук головы об пол и замерли. К счастью, обморок был недолгим, он пришёл в себя без посторонней помощи и свёл всё к шутке.

В тот вечер он бушевал: «Мне не нужен караван! Я сыт вами всеми, люди, по горло! Вы ограничиваете мою свободу передвижения». Это относилось ко мне, потому что я сказал, что надо заняться стиркой. Это было единственное, о чём я тогда мог думать. В Индии мне никак не удавалось отстирать одежду. «Тебе нужно отправить в стирку твою несуществующую голову!» Неплохая идея, но как это сделать? В любом случае, видимо, пришло время расставания. Я всегда готовился к моменту, когда он выкинет меня, как и многих других. Я хотел быть готовым заранее, чтобы, когда это произойдёт, не забыть, что всё свершается для моего блага. У меня был билет в Нью-Йорк на 15 января, и до отлёта я мог позволить себе задержаться во Франкфурте ещё на несколько дней. Во всяком случае, было похоже, что следующий день мне придётся провести уже без Юджи, наряду с ещё несколькими людьми, также вычеркнутыми из реестра. Я решил для себя, что всё нормально, что цепляться не надо, хотя опыт был достаточно болезненным, поскольку рушился костяк нашей команды. К моменту, когда мы расходились тем вечером, я уже был настроен идти паковать чемоданы и уезжать. Мной овладело странное чувство — близкое к облегчению: мне казалось, что что-то в моей жизни подошло к концу.

Марио настоятельно советовал поговорить с Юджи до отъезда. Терять мне было нечего, и я пришёл к нему в отель примерно в 5.30 утра. Я постучал в дверь, и мне открыл улыбающийся Миша — высокий, худющий немец, живший неподалёку.

— О, привет! Ты очень рано! Что случилось? — тепло приветствовал меня Юджи.

Он всегда отмечал время прихода.

— Я хотел поблагодарить тебя за всё, пока не уехал, поэтому — вот, благодарю тебя за всё!

— За что ты меня благодаришь?

Он всегда спрашивал очевидные вещи.

— Ну, я знаю, что ты сегодня уезжаешь, и, возможно, я тебя больше не увижу. Поэтому…

— А ты куда едешь?

— Ну, я понимаю, что ты не хочешь, чтобы с тобой ездила толпа. Мне нужно заняться стиркой и всё такое…

— Ну, я не вижу никакой причины, почему бы тебе не поехать.

Я стал как вкопанный. Затем он спросил:

— Что скажешь?

Широкая улыбка расплылась по лицу Миши.

— Э, ну… я…

— Иди и собирай свои вещи. Прямо сейчас! Быстренько! А другой что? Куда он собрался?

Неожиданно мы все снова оказались на борту.

Подошёл хозяин дома, чтобы попрощаться с Юджи, но ситуация поменялась, и теперь нам нужна была ещё одна машина.

Меньше чем через час он был готов везти Юджи в Бавено. Пора ехать, быстро!

Это был январь 2005 года, третий год рядом с Юджи, и я уже довольно хорошо умел приспособиться к мгновенному изменению планов.

Мы поехали прямо в Бавено, где персонал отеля Residence de Fiore уже начал привыкать к странной группе, возглавляемой маленьким стариком. Юджи занял номер люкс под названием Azelia на верхнем этаже гостиницы, с удобным диваном и системой отопления, позволяющей воссоздавать климат пустыни Сахары. У стойки регистрации картина была обычной: борьба за лучшее место под солнцем после долгого дня путешествий. Страсти кипели и бурлили вовсю: кому какая достанется комната, с какой ванной и каким видом из окна. Я подождал, пока война за лучший туалет утихнет. Ввязываться не хотелось. Соответственно, в моей комнате оказалось почти девять стен. По соседству жила пара из Италии, которая то ли ссорилась, то ли просто громко разговаривала — полагаю, для итальянцев принципиальной разницы в этом нет. После девяти часов дороги кровать, казалось, вибрировала, но даже орущий в мягкой итальянской ночи соседский телевизор не мешал мне заснуть. Юджи отсыпался после шестинедельного взрыва в Индии. Мне снова было велено сидеть рядом с ним. Когда он просыпался и видел, что я рисую или пишу, он мог забрать у меня книгу или вырвать ручку и усесться на неё либо передать её кому-нибудь, чтобы её спрятали. Он всегда наблюдал за тем, кто, где и что оставил. Он мог схватить бесхозный мобильный телефон или, упаси боже, бумажник, а потом требовал выкуп. Я начал писать и заниматься дудлингом в книге, сидя рядом с ним в Бангалоре. Иногда он просил меня прочитать написанное. Обычно я стеснялся, но это было лучше, чем петь или пародировать.

Глядя на меня рисующего, он заметил, что в студенческие годы изучал биологию и делал зарисовки цветов. Я протянул ему ручку и бумагу, и он начал рисовать как ребёнок — чрезвычайно сосредоточенно. Склонившись над листом, он закончил щедрыми завитушками один рисунок. Затем другой. Он рисовал меня в моей новой полосатой рубашке или цветы по памяти.

Однажды днём, когда он, размеренно дыша, спал на диване, я с кем-то говорил о ценах на недвижимость в Нью-Йорке. Мы проговорили добрых пятнадцать минут. В тот вечер он прошёлся непосредственно по этому разговору. «Вы всё время обсуждаете такие глупости, как недвижимость. Кого это волнует? Почему вы тратите своё время?» После этого он повторил некоторые отрывки разговора слово в слово.

— Юджи, мы все видели, что ты спал во время разговора. Как ты можешь его помнить?

— Сэр, это тело полностью расслаблено. Но несмотря ни на что, запись идёт постоянно. Там нет Юджи, который бы был сфокусирован на чём-либо, поэтому входит всё и всё записывается. Даже в вас запись идёт, не выключаясь, но вы всё время практикуете избирательность и цензуру. Поскольку здесь нет Юджи и некому редактировать, у меня энергии гораздо больше, чем у вас. Мне приходится приводить того парня назад и тогда он может выбирать что-то, но он не может остаться там. Это тело может также слышать и во время того, что вы называете сном. Возвращалась Йогиня, и я поехал посреди ночи встречать её на железнодорожную станцию, расположенную в нескольких часах езды от нашего места. Пока я закидывал сумки в машину, она стояла с каменным выражением на лице. Едва мы тронулись, она начала меня доставать: спрашивала, кто сейчас готовит; сетовала, что теперь это мои друзья, а не её; жаловалась, что она «позабыта-позаброшена». Осторожно напомнив ей о том, что она сама выбрала остаться в Индии, я почувствовал, как во мне начинает закипать гнев. Я держался, сколько мог, хотя и чувствовал себя очень уязвлённым, но потом всё-таки втянулся в соревнование «кто кому больше насолит». Возможно, она расстроилась из-за того, что Юджи не приехал, как это иногда бывало, встретить её лично, хотя на дворе была глубокая ночь. Как бы то ни было, её подозрения и сомнения распространялись на всё и всех. Она продолжала говорить о «моих друзьях» с обвиняющей ухмылкой, словно я что-то пытался скрыть от неё.

Я игнорировал, я успокаивал, я приводил доводы, а затем взорвался.

Наконец мы добрались до Гштаада, где под белым пудровым одеялом сверкали Альпы. Амбары и шале были одеты в праздничные рождественские огни, их крыши напоминали сияющие перевёрнутые буквы V.