Как читать книги? - Вирджиния Вулф
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Чтобы проследить его путь романиста, нам придется вернуться на несколько десятилетий назад. В 1871 году Гарди исполнился тридцать один год, он закончил свой первый роман «Отчаянные средства»2, но уверенности в том, что он на правильном пути, у него не было. По его собственным словам, в то время он лишь «нащупывал свой путь к овладению методом»3, он словно находился на развилке: его влекли самые разные устремления, которые он в себе осознавал, но какого они свойства и куда их наилучшим образом направить – этого он тогда не знал. И, читая тот первый роман, мы невольно заражаемся чувством раздвоенности, которое владело автором. Богатое воображение – и сардонический смех. Книжный кругозор – и местечковость. Умение лепить характеры – и при этом полное непонимание, что с ними делать. В общем, ему не хватало техники, и – самое поразительное – в нем глубоко сидело убеждение в том, что человек – это игрушка в руках высших сил, и он был готов, рискуя впасть в мелодраму, эксплуатировать до бесконечности прием случайных, а на самом деле закономерных совпадений. Он уже тогда знал, что роман не забава и не довод в споре, а способ высказать, пусть неприятные, неудобные, но выстраданные впечатления о жизни взрослых людей, мужчин и женщин из плоти и крови. Но самое замечательное в книге даже не это, а тот неотчетливый мощный гул, который, подобно шуму водопада, сопровождает действие. Он и есть первая ласточка могучего таланта, который со временем развернется в полную силу. Уже в этой первой пробе пера видна рука тонкого и вдумчивого любителя природы, который знает не по книгам, как идет дождь, как шумит в деревьях ветер: вот застучали по корням градины дождя, вот упали первые тяжелые капли на свежевспаханную полосу, вот ветер тронул верхушки сосен, вот загудел в кронах дубов, вот засвистел в редкой рощице…– у Гарди всему есть свое точное название. Но природа выступает у него не только в качестве объекта наблюдения – она и та надличная сила, что взирает на потуги человеческие то с сочувствием, то с насмешкой, то с полным равнодушием. Уже в первом романе звучит эта тема страстей, разыгрывающихся среди роскошной природы на глазах у равнодушно внимающих богов,– она-то и спасает в глазах читателей довольно-таки сырую повесть о мисс Олдклиф и Цитерии4.
Итак, поэтическое дарование Гарди после выхода в свет его первого романа доказательств не требовало, а вот его судьба романиста оставалась под вопросом. Но уже следующий роман «Под деревом зеленым»5, опубликованный годом позже, ясно показал: «путь к овладению методом» Гарди в основном преодолел. Правда, не без потерь. Насколько первая книга отличалась упрямой самобытностью, настолько вторая была «беззубая»: «Под деревом зеленым» – это очаровательная, отточенная идиллия, не более того. Отныне, казалось, прямая дорога Гарди в пейзажисты: зарисовывать коттеджи, яблоневые сады, пожилых крестьянок, их нравы, быт, говор – словом, стремительно исчезающие приметы старины. Только стал бы краевед-любитель или натуралист, не расстающийся с карманной лупой, тем паче ученый-языковед, изучающий диалекты и изменения в языке, разве стали бы они напряженно вслушиваться в крик растерзанной совой пташки, доносящийся из соседнего леса? Как пишет Гарди, птица вскрикнула, и крик ее «будто камнем ухнул в воду, при общем окружающем безмолвии»6. И снова – в который раз! – мы слышим тревожные глухие раскаты где-то далеко-далеко, точно эсминец дал предрассветный залп из бортовых орудий, а потом снова тишина. И тем не менее ранние романы Гарди оставляют общее впечатление даром потраченных усилий. Невозможно отрешиться от мысли, что его талант писателя – это дух строптивый и непредсказуемый: то одна наклонность в нем взыграет, то другая, а ладу между ними нет. Ну что ж, это обычная судьба писателя с задатками и поэта, и прозаика: преданный своему краю сын полей и холмов – и он же терзаемый сомнениями и отчаянием книжник; любитель старины и простых сельчан – и он же трезвый реалист, на глазах у которого эта самая милая его сердцу сельская Англия превращается в мираж.
А тут еще и Природа постаралась, добавила к его и без того противоречивой натуре дополнительный бродильный элемент. Дело в том, что иные писатели рождаются сложившимися художниками, тогда как другим еще многое предстоит в себе открыть. Первые – например, Генри Джеймс или Флобер, прекрасно знают не только как поставить свои разнообразные таланты на службу искусству, но и как ввести творческий процесс в нужное русло: им не надо объяснять, чем чреват каждый новый поворот сюжета, и застать их врасплох практически невозможно. Писатели же, творящие по наитию, как Диккенс или Вальтер Скотт, кажется, против своей цели, благодаря какой-то неведомой силе, отрываются от земли и взмывают ввысь. Почему? Что за волна подхватила их и понесла? Спроси у них – они только пожмут плечами в ответ. Так вот, Гарди принадлежит ко второй группе писателей: в этом и сила его, и слабость. Его собственное выражение – «мгновения прозрения»7 – вот точное определение тех пронзительно прекрасных и сильных сцен, которые случаются в каждой его книге. Подобно землетрясению, они начинаются ни с того ни с сего, с мелкого подрагивания почвы под ногами, когда вдруг, кажется, неожиданно для самого автора, вся картина выламывается из общего действия – и застывает у тебя перед глазами раз и навсегда. Так раз и навсегда движется по дороге, задевая сырые ветки, повозка, в которой лежит мертвая Фанни; так раз и навсегда бродят, спотыкаясь среди клевера, раздувшиеся овцы; так раз и навсегда скачущий бесом с обнаженной шпагой Трой делает круги все у`же и
