Загадки истории. Злодеи и жертвы Французской революции - Алексей Толпыго

6

В 1789 году новоиспеченный епископ становится депутатом Генеральных Штатов, где примыкает к партии прогресса. Осенью он оказывает этой партии огромную услугу, выступив с предложением о национализации церковных имуществ.

Этот эпизод подробно описал Е. Тарле в биографии Талейрана, и хотя его оценка не вполне справедлива, она настолько ярка, что я позволю себе ее привести полностью:

«10 октября 1789 года Учредительное собрание, а вечером весь Париж были потрясены неожиданным, изумительным и радостным известием. Оказалось, что живы еще в греховном веке святые христовы заповеди: сами высшие служители алтаря, без всякого давления со стороны, движимые одною лишь беззаветной любовью к ближним, возжелали отдать все, что имеют, в пользу отечества – и добровольно отказались от всех своих земель! Даром! Без выкупа! И кто же совершил этот подвиг, достойный блаженнейших угодников божиих? Скромный епископ отенский, он же (в миру) князь Талейран-Перигор. Именно он, не предупредив даже никого из других духовных лиц, увлекаемый индивидуальным сердечным порывом, внес в Учредительное собрание предложение – взять в казну церковные земли, и представил тут же разработанный проект закона об этом. В пояснительной записке подчеркивалось, что церковная собственность не похожа на обыкновенную частную собственность, что государство может смело ею овладеть и что эта мера „согласуется с суровым уважением к собственности“. „Иначе бы я эту меру отвергнул“, – бестрепетно заявлял принципиальный автор.

Это было именно то, что требовалось: церковь сама брала на себя инициативу, дело шло отныне не о конфискации, а о добровольном даре.

Правда, епископ отенский уже с давних пор снискал себе репутацию, отличающуюся от подобающей святителю и подвижнику. Известно было, например, что за епископом в момент, о котором идет речь, числились две любовных связи одновременно и что эти связи как-то сложно, но неразрывно переплетались с его финансовыми делами, и трудно было понять, кто у кого сколько берет и получает. Приблизительно тогда же он обратил внимание испанского посла в Париже на то, что он, Талейран, между многим прочим заседает также в дипломатическом комитете Национального собрания, и испанский посол в ответ на это сообщение подарил Талейрану сто тысяч долларов американской монетой в знак уважения испанского правительства к его душевным качествам. Той же осенью 1789 года Талейран выпросил у своей любовницы графини Флао драгоценное ожерелье, которое и заложил в парижском ломбарде за 92 тысячи ливров. Обе эти операции стали широко известны и были приняты общественным мнением без всякого сочувствия к практическим талантам первосвятителя Отенской епархии».

На Дне Федерации Талейран, как упоминалось выше, руководил церемонией. Тысячные толпы народа, и две фигуры в центре картины: Лафайет, который приносит присягу от имени Франции, и Талейран, который служит мессу. Это событие можно было бы назвать вершиной его карьеры, не будь в ней еще многих взлетов и спусков (падений не было: он всегда умел подстелить себе соломки).

Вечером того же дня Мирабо, которому претил чрезмерный энтузиазм толпы, ужиная в кругу друзей, бросил такую фразу: «Если при таком народе меня позовут в правительство, заколите меня кинжалом, ибо через год вы станете рабами».

Античная фраза! И как тут не вспомнить шиллеровского героя Веррину, который казнил своего друга при весьма сходных обстоятельствах.

Еще одну важнейшую услугу Талейран оказал новому режиму, когда вводилась гражданская конституция духовенства. Затея эта, отметим в скобках, была крайне неудачной и привела к религиозному расколу.

Собрание вовсе не собиралось устраивать такой раскол, оно «просто» хотело упорядочить систему церковных должностей. Вроде бы ничего особенно крамольного. Однако от большого ума в новый порядок был внесен такой пункт: все священники должны приносить присягу конституции.

Как уже говорилось выше, Папа Римский после некоторых колебаний отказался утвердить новый порядок. И церковь раскололась на «присягнувших» и «неприсягнувших» священников.

При аналогичном расколе в России в XVII веке главной и непоправимой бедой раскольников было то, что в раскол не ушел ни один епископ. Между тем, по всем церковным канонам ставить новых священников имеет право только епископ; и раскольники оказались вынуждены либо вообще отказаться от священников, что не лезло ни в какие ворота с точки зрения традиций, ради верности которым они и ушли в раскол (тем не менее, были и такие – беспоповцы), либо сговариваться со священниками «неправильной», «никоновской» церкви.

То же могло бы быть и во Франции XVIII века, однако Талейран выручил власть. К тому моменту он уже вовсе не хотел быть епископом; политика обещала ему гораздо более широкое, интересное и прибыльное поле деятельности. Но прежде чем сбросить рясу и стать расстригой, он, как епископ, принес присягу и посвятил несколько новых епископов (некоторые из них, кстати, через 2–3 года сложили головы на эшафоте). А Талейран занялся большой политикой – он стал членом комитета Национального собрания по иностранным делам, заняв место, опустевшее после смерти Мирабо.

Само собой, что, занимаясь политикой, он не забывал о себе: как в денежных, так и в амурных делах. О взяточничестве Талейрана написано столько, что здесь как бы и не стоит повторяться (тем более, что настоящая его карьера как взяточника началась позже); скажем несколько слов о любовных связях, которых у него было множество. Его сын от графини де Флао (номинально именовавшийся все-таки граф Флао) унаследовал обаяние отца и считался одним из величайших соблазнителей во французской армии. Позже он был графом Империи, адъютантом Наполеона и любовником его падчерицы Гортензии; его сын от Гортензии, герцог Морни, был главным организатором переворота, сделавшего президента Второй республики Луи-Наполеона императором Наполеоном III.

Стоит упомянуть и о том, что когда Талейран стал министром иностранных дел, сменив на этом посту некоего Шарля Делакруа – многие поговаривали, что Шарль-Морис подменял своего тезку не только в министерском кресле. Точных доказательств нет, но если поглядеть на портреты великого французского художника Эжена Делакруа и сравнить их с портретами знаменитого министра, то подобные предположения совсем не покажутся высосанными из пальца.

Об амурных делах Талейрана еще будет идти речь в дальнейшем, пока же вернемся к политике. Под конец работы Учредительного собрания Талейран выступает с докладом по проблемам народного образования.

Идеи этого доклада, по нашим понятиям, самые заурядные: всеобщее начальное образование («нация дает всем бесплатно необходимые элементарные знания»), далее – три ступени более высокого образования – уже платные; учебные заведения – светские, но с обязательным преподаванием основ религии и так далее. Но не забудьте, что в XVIII веке, даром что он именовался Веком Просвещения, существовали только платные школы, да кое-где – бесплатные начальные под эгидой церкви. Воистину, идеи Талейрана были революционными! Более того – целью школы, по его плану, было «пробудить в юных умах инициативу, дух свободы, любознательность». Дает ли это школа XXI века, целью которой является воспитание «идеального потребителя» или, в лучшем случае, – натаскивание на тесты? Ох, сомневаюсь…

Конечно, доклад этот не был делом одного Талейрана: в числе его сотрудников при подготовке были многие, в том числе знаменитые ученые: Лаплас, Монж, Кондорсе…

Вообще Революция и Республика уделяли проблемам образования самое пристальное внимание. Позже, в Конвенте, этой проблемой занимался Сен-Жюст, а также другой наш персонаж, Барер. Мы бы сказали, что их программы сильно заражены тоталитарным духом. Так, Сен-Жюст полагал, что учителями лучше всего делать стариков – из тех соображений, что они уже не могут служить Отечеству оружием или, скажем, работать в поле, так пусть хотя бы учат.

По формуле Барера, всякий (независимо от пола и возраста) должен служить нации своим трудом, богатством, советами, силой и кровью. Считая, как и Талейран, необходимой систему всеобщего хотя бы начального образования (обучение элементарной грамоте и таблице умножения; еще раз напомню, что в конце XVIII века эта мысль все еще была революционной!), Барер полагал, что составной частью такого образования должно быть обучение патриотизму. Отечество должно быть для гражданина учителем во всем, а Республика должна обучить народ добродетелям. «Гражданин, – писал Барер, – с момента рождения принадлежит своему отечеству».

Вероятно, далеко не все идеи, выдвинутые тогда, были бы нам по душе. Но надо помнить, что эти люди делали первые шаги в проблеме общего образования. И надо было набить много шишек, чтобы понять, какие опасности существуют на этом пути.