Загадки истории. Злодеи и жертвы Французской революции - Алексей Толпыго

Исход борьбы, начавшейся между сторонниками и противниками Террора, несколько месяцев был неясен. Полтора года назад, в марте 1793 года, именно по предложению Барера Конвент принял декрет, грозивший смертной казнью всякому, кто поднимет аграрный вопрос; он же 1 августа 1793 года сделал доклад, по которому была предана суду, а затем казнена королева Мария Антуанетта – и таких фактов можно было бы привести немало. Разумеется, все эти меры тогда поддерживал весь Конвент, или его большинство[44]; но факт тот, что Барер, Анакреон гильотины, оказался слишком тесно связан с Террором.

И когда верх взяли осудившие террор – Барер оказался под ударом. В жерминале III года (конец марта 1795-го) лидеры термидорианской реакции провели декрет об аресте четырех членов Конвента – «великих злодеев». Таковыми сочли Барера, Колло д'Эрбуа, Бийо-Варенна и самого влиятельного из членов Комитета общественной безопасности Вадье. Предполагалось арестовать также и Карно, как «пятого злодея», но когда вопрос уже ставили на голосование, один из депутатов крикнул из зала: «Карно организовал победу!»

Это был серьезный аргумент. Конвент смутился, и вопрос о Карно был снят с повестки дня.

4

Процесс над «четырьмя злодеями», вероятнее всего, кончился бы казнью обвиняемых, но тут как раз начались очередные беспорядки, и напуганная власть решила, что надо дело побыстрее свернуть. А так как во Франции, даже и революционной, казнить без суда все-таки было не принято, то «четырех больших злодеев» сослали без суда. Их направили в Кайенну, «на сухую гильотину», как говорили тогда с черным юмором; действительно, Колло д'Эрбуа там умер от желтой лихорадки, но Бийо выжил. Вадье успел скрыться и был арестован позже, уже по делу Бабефа, а Барер был на корабле, но успел с него сбежать. «Впервые Барер не плывет с попутным ветром», – язвили современники.

Между тем заканчивается работа Конвента; принята новая Конституция, так называемая «Конституция III года». По этому случаю объявляют всеобщую амнистию, под которую попадает и Барер.

Тут уместно будет сказать, что существует и широко распространено мнение: мол, во время Великой революции казнили буквально всех членов Конвента – по крайней мере, всех его лидеров. В одном литературном произведении автор выводит в числе персонажей Фуше и Сийеса, комментируя: «только этим двум суждено сохранить головы до конца». Допустим, с автора художественного произведения, да еще посвященного шахматам (Конвент представляет только фон общего сюжета), спрос невелик; но и во вполне научной биографии Талейрана доводилось читать, что Сийес якобы «один из редчайших (курсив мой) деятелей бурной революционной эпохи, являвшихся депутатами Учредительного собрания, Конвента, Совета пятисот и не сложивших свою голову в бою или на эшафоте».

Вероятно, причина подобных версий – не только в обычной для журналистов любви к преувеличениям и эффектным фразам, но и в том, что для многих судьбы лидеров французской революции автоматически начинают ассоциироваться с судьбами большевистских лидеров, которые, действительно – от Троцкого до Бухарина – погибли почти все. Что же касается французской революции, то из примерно 700 депутатов Конвента погибло около сотни – немало, разумеется, но нельзя сказать, что выжили только «редкие исключения».

Но, может быть, это касается только рядовых членов Конвента? Нет. Если брать лидеров – то, например, из 12 членов Великого Комитета, о котором в этой книге уже немало говорилось – четверо (Эро Сешелль, Робеспьер, Кутон и Сен-Жюст) действительно погибли на гильотине; по справедливости можно было бы добавить к ним и Колло д'Эрбуа, который в ссылке в Кайенне погиб от желтой лихорадки. Однако же остальные семеро прошли, более или менее благополучно, через революционные бури, и умерли каждый в назначенный ему срок.

Барер, избежав Кайенны, прожил еще долгую жизнь. Но его большая карьера была погублена, попытки начать все сначала были неудачны.

На выборах его избирают в новый законодательный корпус (Совет пятисот), но к законам тогда относились весьма «либерально»: правительство (Директория) объявляет выборы по округу недействительными и издает приказ об аресте Барера. Он вновь вынужден скрываться, хотя и недолго; Директория тогда вела «политику качелей» (bascule), опиралась то на умеренных монархистов, то на демократов; в определенные моменты полезны были и бывшие террористы. Но Барер уже «выпал из обоймы» – худшее, что может случиться с политиком.

Когда произошел переворот 18 брюмера, Барер поспешил опубликовать в «Мониторе» письмо, в котором заявил: я, Барер, поддерживаю новый порядок. Но и здесь нет причин говорить о какой-то особой беспринципности Барера. Новый порядок поддержали очень многие, к Директории относились, мягко говоря, очень прохладно, а у Барера меньше, чем у кого-либо, было оснований поддерживать скомпрометировавшую себя и всем надоевшую власть. Ему в упрек можно поставить разве только то, что в поддержке новой власти он уж очень постарался «успеть первым».

Но выйти на первые, да, пожалуй, и на вторые роли ему не удалось. В принципе Бонапарт брал на службу также и «бывших террористов» – такими были его министр полиции Фуше или один из префектов, бывший член Комитета общественного спасения Жанбон-Андре. Барер тоже получал разные задания, но оставался всего лишь «одним из многих». Его забыли.

Зато его вспомнили, когда Наполеон пал и вернулись Бурбоны. Барер как цареубийца (голосовавший за казнь короля) был изгнан из Франции и смог вернуться только после Июльской революции 1830 года. Новый король Луи-Филипп любил беседовать со стариком, расспрашивал его об отце – Филиппе герцоге Орлеанском (Эгалите), сидевшем в Конвенте на тех же скамьях монтаньяров, что Барер; о секретах революции. Раз в год Барер получал 1000 франков лично от короля, а кроме того, правительство платило ему за разную информацию. Пережив всех своих коллег по Комитету общественного спасения, он умер на родине, в Тарбе, в 1841 году, 86 лет от роду.

Обратимся теперь к другому нашему персонажу, к человеку, еще более ловкому, чем Барер. Если Барер оставался на плаву 2–3 года (правда, это были самые сложные годы), то Талейран – более 50 лет.

5

Князь Шарль-Морис Талейран, или Талейран-Перигор, происходил из древнейшего рода: Талейраны служили еще Каролингам, династии, предшествовавшей Капетингам, то есть этот род отмечен в летописях еще первого тысячелетия нашей эры. По женской линии он приходился прапраправнуком министру Людовика XIV, знаменитому Кольберу.

Шарль-Морис родился в 1754 году. В детстве с ним приключилось несчастье, из-за кормилицы он упал и сильно повредил ногу. Этот случай сильно повлиял на его судьбу, а в некотором роде – на судьбу так называемого «конституционного духовенства» Франции, ибо это означало, что Шарль-Морис не сможет пойти по традиционной для рода Талейранов военной стезе, и его пришлось направить по духовной части. В 1770 году он поступил в семинарию Сен-Сюльпис, а закончив образование в 1780 году, стал священником.

Разумеется, для такого знатного (хотя и обедневшего) рода не составляло трудности найти подходящее место для молодого человека. Правда, были кое-какие «шероховатости» с моральным обликом молодого аббата, который слишком увлекался женщинами и сорил деньгами. «Кто не жил до 1789 года, тот не знает, что такое сладость жизни», – вздыхал впоследствии Талейран. Тем не менее, после некоторых проволочек, ему нашли место епископа в отенской епархии. Папа Римский утвердил назначение в конце 1788 года (запомним эту дату). Новоиспеченному епископу еще не исполнилось 35 лет.

Церковными делами он себя не слишком обременял; в свой округ поехал лишь через несколько месяцев, ненадолго и не ради церковных дел, а ради избрания в Генеральные Штаты. Когда немного позже, 14 июля 1790 года, в годовщину взятия Бастилии, ему пришлось в полном церковном облачении служить торжественную мессу, его собака стала на него лаять и даже пыталась укусить. Вряд ли это была политическая демонстрация со стороны собаки. Просто бедное животное не узнало хозяина в таком необычном для него виде.

Зато политикой он активно занялся еще при старом режиме; в частности, когда министр финансов Калонн готовил пресловутое собрание нотаблей, с которого, собственно, надо отсчитывать события революции (это было в конце 1786 года), в числе сотрудников, помогавших ему готовить документы, был и аббат (еще не епископ) Талейран.

Близится революция. Опять позволю себе провести аналогию. В 1988–1991 годах люди в нашей стране обычно делились по принципу «вы за Ельцина или против?» Во Франции иную, но сходную роль играл популярнейший министр Неккер, люди делились по принципу «вы за Неккера или против?» При этом предполагалось, что сторонники прогресса обязаны стоять за Неккера. Тем не менее, люди поумнее отнюдь не всегда стояли за него. Врагом Неккера был, к примеру, Мирабо. Талейран дружил с Мирабо и тоже относился к Неккеру весьма прохладно, что, впрочем, не мешало ему быть другом, а одно время и любовником его дочери, позже знаменитой писательницы мадам де Сталь.