Когда зацветут тюльпаны - Юрий Владимирович Пермяков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ее окружили плотным кольцом. Тетя Шура концом шали вытирала слезы, всхлипывала и говорила, говорила, глотая вместе со слезами слова:
— Господи, да за что такое наказание? Ведь добром все делалось, по-хорошему, а тут на-ка вот… Уговаривала, стыдила я их: Гриша, Паша, бросьте, одумайтесь, — ничего не помогает… Хлещут водку, будь она трижды проклята! Перепились до того, аж на стену лезут… Господи, господи… А потом и меня прогнали, говорят, иди, жалуйся…
Алексей плохо понимал ее. Слушал ее бессвязную речь, прерываемую всхлипываниями, и с недоумением задавал себе вопросы: «Водку хлещут?.. Где они ее взяли?..»
— Стою здесь и боюсь зайти в тепло — от пьяных всего можно ждать…
— Успокойтесь, тетя Шура, успокойтесь… — Алексей повернулся к молчавшим буровикам. — Вот как получается, товарищи… Мы на буровой сил не жалели, а они пьянку устроили… Мы скважину спасали, а они… — Он не договорил. Он задыхался от гнева, от жгучей обиды за себя, за людей, стоявших вокруг.
— Да-а, — протянул Климов задумчиво и сурово. — Теперь мне ясно, почему задержались тракторы…
— Почему? — спросил Саша Смирнов.
— Подумай.
— Неужели они гоняли тракторы в Кирибеевку за водкой?
— А ты что думал? Свинья и в сухую погоду грязь отыщет, — ответил Степан Игнатьевич Еремеев и горько усмехнулся. — Им наплевать на нас, на работу, лишь бы лишний раз водки напиться.
— К-к-какой п-п-позорище! — срывающимся голоском воскликнул Петр Андреянов.
Укрывая огонек от ветра, Алексей прикурил самокрутку.
— Вай-вай, Никулка!.. Вай-вай, какой шайтан: под суд их надо!
— Гнать, как бешеных собак отсюда!
— К-какой п-позорище на наш к-к-коллектив!
— Господи, господи… Говорила я им, упреждала.
А мастер молчал, жадно затягиваясь горьким дымом махорки. Ну, что можно придумать здесь? Отстранить от работы? А кто будет работать вместо них? Эта мера подошла бы там, дома, а тут нужно найти другое, но такое же сильное средство… Судить… Вот ребята говорят, отдать под суд… Правильно, нужно судить! Но судить товарищеским судом!..
Затушив окурок, Алексей сказал:
— Я понимаю вас, ребята… Завтра мы будет судить их… Тетя Шура, идите, отдыхайте…
Его прервал Саша Смирнов:
— Судить? Как судить?
— Товарищеским судом. Коллектив будет судить… А сейчас прошу всех отдыхать…
* * *
Воет на разные голоса за стенами барака свирепая метель. Пугливо вздрагивают, жалобно потрескивают стены, стекла окон залепил снег… Гудит, гудит метелица!..
Не спит Алексей. Ходит по маленькой комнатушке — семь шагов от окна к двери, семь шагов обратно — и думает, думает… За ним вьется сизый табачный дым, слоями заполнивший пространство комнаты, огромная тень мелькает по стене — туда и обратно, туда и обратно… Разве он, мастер, работал меньше, чем Клещов, Никуленко? Конечно, трудно вдали от родных и близких, от домашнего уюта, от города, — трудно, слов нет! Но ведь каждый знал с самого начала, что не на курорт едут, а в степь, работать, бороться с трудностями, неизбежными в суровых буднях буровиков… Новый год?.. Да, это праздник для каждого человека, но кто ожидал, что в скважине откроется поглощение? Разве он не дал бы людям заслуженного отдыха, будь все по-другому?.. Все это они прекрасно понимали и понимают… Понимают? Но почему же тогда эти так поступили?
Алексей остановился, свернул новую папироску и, разгоняя дым рукой, прислушался. Из кухни доносилась хриплая протяжная песня. Пели двое. Разобрать слова было нельзя. Пьют… Ну, хорошо же!.. Алексей встряхнулся, расправил плечи, туго обтянутые свитером, и вышел из комнаты.
Он рывком открыл дверь на кухню и остановился на пороге — огромный, тяжелый. В комнате царил самый настоящий разгром. Кастрюли, сковородки, котлы, чугуны, противни перевернуты и разбросаны по полу. На столах и на полу — вилки, ложки, осколки посуды и стаканов, остатки пищи. На скамейках спали пьяные люди, Один из трактористов валялся под столом и, широко разинув рот, громко храпел.
Не спали двое — Никуленко и Пашка Клещов. Перед ними на столе стояли поллитровые бутылки и пустые стаканы. Обнявшись, закрыв пьяные глаза, Пашка и Никуленко охрипшими голосами пели какую-то тягучую песню:
…Там на кладбище Митрофанова
Отец дочку зарезал свою…
Алексей хлопнул дверью. Никуленко и Клещов повернули головы и невидящими мутными глазами уставились на Алексея.
— Добрый вечер, — стараясь казаться спокойным, проговорил Алексей. — Ну как пьется-гуляется?
Алексей поднял опрокинутый табурет, и пододвинул его к столу.
— Чего молчите? Как гуляется, спрашиваю!
Павло заулыбался.
— Пришел, а? Не выдержал… Тьфу, забодай меня комар, а я думал, не придешь… Слышь, Грицко? Пришел, а? Ха-ха-ха!
Никуленко пьяно замотал большой головой и засмеялся тоже.
— Горилку… горилку пьем, мастер, — прогудел он сквозь смех и закашлялся. — Кха, кха!. Хороша горилка! Кха, кха!..
— Хороша, правильно, Гриша, — поддержал его Павло. — Всех вповалку уложила… Чего глазами хлопаешь, мастер? Аль язык отнялся?
— Да нет, зачем отнялся? Смотрю на вас и думаю — нализались, как свиньи…
— Ха-ха-ха! А что, рази свиньи пьют водку?
— Порося, она животына непьющая… Она горилку не лижить…
— Ясно. Ну, а дальше что же будет? — спросил Алексей, сжимая кулаки.
— Что будет? — Павло навалился на стол. — А то будет, что я скажу, понял ты; сопля рязанская? Ведь ты спроть меня еще кутенок — тяв, тяв, тяв, а тоже корчишь из себя слона… Тьфу! Ты, что же, думал, Пашка Клещов так себе, да? Нет, дорогуша, ошибаешься. В кладовочках-то у вас чисто! А чьих рук это дело? Вот этих рук дело! Они взяли и отправили все ваши каши-маши куда надо… То-то! Знай Пашу! — И Павло со всего размаха грохнул кулаком. На столе зазвенели стаканы, упала бутылка — из нее забулькало.
Стискивая зубы, Алексей спросил:
— А что еще скажешь?
— Что? А на чьем хребте вывозишь свой новый метод? На моем! Вместо трех рейсов я теперь делаю пять… А Гришке почему не даешь заработать? Своим любимчикам руку греешь?.. Хо, он забыл… Я напомню!..
Павло тяжело поднялся и скрипнул зубами.
— Когда я был по некоторым обстоятельствам на Колыме, за такие фокусы вот так я делал. — И неожиданно быстро своей короткопалой цепкой рукой Пашка схватил Алексея за горло. — Задушу суку и выброшу в помойную яму!
Алексей рванулся с табурета.
— Ах, вот как! — вскрикнул он. — Так ты еще, гад, посмел дотронуться до меня?.. А ну-ка, выйди из-за стола! Быстро!!.
Пашка ногой отбросил стул, с грохотом отлетевший к стене, и вышел, подавшись всем телом вперед. Сейчас он походил на хищника, готового к прыжку — тело его изогнулось, подобралось, словно стальная пружина, готовая развернуться; в руке его холодно блеснул нож. Глядя на
