Плацебо - Ирина Фингерова

– Эрику.

– Кто такой Эрик?

– Мы с братом – Эрик, – Долор замолчала, пытаясь подобрать слова. – Вначале Эриком был только он, но потом его усыпили, это было его решение, как только ему исполнилось двенадцать, и тогда я стала Эриком, мы так договорились.

– Почему он подал заявку на усыпление?

– Он правильно сделал, он вообще не должен был родиться, таких, как он, уничтожают еще в пробирках, это была какая-то ошибка, он был ужасный уродец. Ни ресниц, ни бровей, ни зубов, ни ногтей, ни волос, ни черта. Голое отвратное тельце.

– Вы бы хотели, чтоб он никогда не рождался, Долор?

В комнате повисла напряженная тишина, как будто над просторной ванной вдруг поднялся тяжелый бархатный занавес и обнажил актеров, совершенно не готовых к тому, чтобы предстать перед зрителями.

– Да. Я бы сама не хотела рождаться.

Руки издали звук, похожий на кваканье.

– Не утрируйте, – снова квакнули. – Вы похожи на брата, Долор?

– Мы хотели этого, мы были похожи. Мы были Эриком, и это было так хорошо, – Долор опустила голову на руки.

Долор чувствовала себя тепло и уютно в укромном воспоминании. Вот они с Эриком напялили налобные фонарики и спрятались в халабуду из ярких диванных подушек, пыльных покрывал, разноцветного зонтика и двух фиолетовых слонов. В халабуде они сочиняли рекламные слоганы для своего цирка. Однажды они вырастут, станут высокими, заметными и все сразу увидят их уродство и станут восхищаться, тогда они научатся глотать шпаги, ловко врать, мастерить шатер из листьев лопуха, кататься на моноцикле над пропастью, заведут обезьянку… Они уже пользуются успехом среди знакомых, их приглашают на дни рождения. Вчера Долор выдумала для них первый настоящий сценический образ: они выкрасили пальцы в синий и замотались в красное полотно, оставив свободными только по одной ноге, получалось ходить только вразвалку! Даже придумывать ничего не надо, всем уже смешно. Так они и пошли в ванную. Никого не было дома, и можно было есть тающий от жары шоколад, дотрагиваясь грязными липкими руками до белоснежной ванны и хохотать. А потом Эрик взял пинцет и вырвал Долор все ресницы, по одной, а она морщилась и думала о том, что их цирк станет самым великим на свете, а волоски из бровей было вырывать уже совсем не больно, даже приятно. Эрик собирал волоски, ни одному не дал упасть на пол. Они завернули сокровище в тонкую папиросную бумагу, добавили немного земляничного чая для вкуса и, облокотившись друг о друга, курили. Втягивали в себя ресничный дым и смотрели на то, как садится солнце. Они верили, что волосы отрастут у них обоих, что завтра будет новый день, и что ресничные сигареты спасают от необходимости усыпления. А когда приходило время ложиться спать, Долор забиралась на второй этаж двухъярусной кровати, Эрик выключал свет и читал сказки. Он включал налобный фонарик и забирался под одеяло, оттуда его голос звучал глухо, как из пещеры, Долор прижималась ухом к простыне и прислушивалась. Спустя несколько секунд она различала слова, а по мере того, как Злая Королева приближалась к хижине юной принцессы с корзиной, полной румяных яблок, Долор все глубже проваливалась в сон…

– Вы здесь? – Руки вырвали Долор из воспоминания. – Вы сказали, что были похожи на брата. А сейчас вы похожи на него?

– Нет.

– Это заставляет вас чувствовать себя одиноко?

– Да, – Долор почесала висок, – ненавижу волосы, ненавижу красивых людей.

– А вы красивая? – спросили руки.

Долор расхохоталась, четырех крайних зубов у нее не было, язык был исполосан разрезами. Долор хохохотала и хохотала, пока не начала заикаться. Она потянулась к кружке с молоком, случайно уронила тарелку, дернулась на резкий звук, но взгляд оставался все таким же отстраненным. Долор сделала глоток молока, икнула, начала кашлять, молоко потекло по лицу. Долор вытерла молоко тыльной стороной ладони, и белый цвет подчеркнул отчетливую синеву проступающих на запястье вен.

– Я посоветовала ему записаться на усыпление, это была я. Потом я стала взрослой, – издевательски выплюнула Долор, – и меня отправили учиться на чистильщика, а я всех отговаривала, вот меня и увольняли… – Голова Долор качалась из стороны в сторону, подбородок норовил устроиться между ключиц, ее клонило в сон. Наконец она рухнула на стол.

– Вот и славно. Правда ведь? – подытожили руки. – Глубокий сон без сновидений.

Гребень

Оказавшись во второй комнате, первым делом мы заметим статую многоликого социума. На сей раз пальцы зажимают гребень с ручкой, выполненный из темного сандалового дерева. Гребень инкрустирован перламутровыми маками, все зубчики целы, кроме одного, на ручке несколько помутневших рубинов с отколотыми краями. Напротив сидит женщина, стул без спинки, но она не сутулится, напротив – высоко держит подбородок, плечи свободно расправлены, правую ногу закинула на левую. Она занята тем, что отламывает кусочек галеты, крошит его на стол и делает из крошек фигурки. Губы ее немного кровят, а лоб изрезан вертикальными морщинами, она необычно хмурится: брови приподняты, будто готовятся задать вопрос, а на переносице рождается глубокая складка. Иногда она убирает прядь непослушных темных волос упрямым отточенным жестом и вертит головой, пытаясь отогнать непрошеные мысли. Несмотря на внешнее спокойствие, синяя жилка неистово бьется на шее.

– Глория, почему вы отказываетесь вести беседу? Я – ваш друг, – меланхолично повторяют руки каждые три минуты.

– В жопу таких друзей, я это уже проходила, когда работала в рекламе, потом меня выгнали. Нет, спасибо, – Глория продолжала выстраивать башенку из ржаных крошек.

– Как вы относитесь к рекламной паузе? – сменил пластинку многоликий собеседник.

– Верните меня в изолятор, – скучающе протянула Глория, не отрываясь от своего дела.

Руки швырнули гребень на стол, разметав все крошки и осыпав Глорию хлебным градом.

– Думаете, прошлое можно игнорировать? – прошипели руки.

С потолка спустился экран, в комнате выключился свет, включился режим «печаль».

Глория отвернулась от экрана и заткнула уши руками.

На экране медленно проступали титры.

Первый кадр. Звуковой режим «веселье». Молодая загорелая девушка с копной черных густых волос и большими серыми глазами лежит в гамаке, рядом трое мужчин с оголенными торсами, один из них расчесывает Глории волосы гребнем, другой делает массаж пяток. Крупным планом снимают третьего мужчину: он драматично прикладывает ладонь ко лбу. «Мне срочно нужно съесть что-нибудь соленое, не то я умру от редкой болезни! Единственное лекарство – соль!»

Камера снова направлена на Глорию. «Я тебя спасу! На мне надет съедобный купальник со вкусом селедки! Селедка – соленая!» Мужчина достает из кармана плавок миниатюрные вилку и нож и отрезает кусочек от