Павел I - Александр Боханов

Нелидова всей душой была предана Павлу Петровичу. Он был единственный человек на свете, ради которого она готова была пожертвовать жизнью. Но таковая жертва не требовалась. Требовалось же совсем иное: присутствовать на каждодневном испытании чувств, ума и самообладания. Нелидова имела развитое чувство собственного достоинства, а это заведомо делало её персоной малопригодной для придворной жизни.

Павел Петрович ей доверял. Это была единственная причина, удерживавшая Екатерину Ивановну на фрейлинской службе. Но с некоторых пор она стала замечать, что её дорогой друг начинал с ней спорить по пустякам, не хотел слушать никаких суждений, не совпадавших с его собственными. Нелидова была снисходительной; она слишком хорошо знала, в атмосфере какого невероятного напряжения ему приходилось существовать каждодневно многие годы. Она сама это видела и понимала всю глубину человеческой трагедии, которую олицетворял её «дорогой друг».

Однако любая снисходительность имеет свои пределы, Нелидова совершенно не хотела превращаться в придворную «куклу для битья». Она прекрасно знала клеветы, которыми окружили её имя в Петербурге. Она не придавала им значения; сердце её не было замутнено неправдой, ум — интригами. Самое же главное; ей доверял тот, кого она чтила беспредельно, тот, чей образ для неё навсегда запечатлелся в портрете благородного рыцаря. Она тяжело переживала, когда нарушилось многолетнее взаимное молчаливое взаимопонимание. Князю Куракину в начале 1793 года признавалась в письме: «Различные сцены, которые происходят у меня пред глазами, для меня так непонятны, что я вижу, что сердце этого человека — лабиринт для меня. Я не сделаю ничего, чем бы я боялась скомпрометировать своих друзей, но я решилась, и даю в том клятву пред Богом, сделать вторую попытку удалиться от Двора».

Клятва перед Богом — самая высшая и неизменяемая клятва из всех возможных. Для Нелидовой, которая принадлежала Вере Христовой всем сердцем и всем помышлением, выбор был уже окончательным. Она поняла, что Павлу её душевная привязанность не требуется, а Мария Фёдоровна вообще воспринимала её с холодной отстраненностью. А при таких условиях находиться каждый день в кругу семьи, где ты не чувствуешь к себе расположения, было непереносимо.

В сентябре 1793 года Нелидова подала просьбу об отставке, которая была принята Императрицей. Ей было выплачено значительное денежное вознаграждение, назначена пожизненная пенсия и она получила право жить при Смольном институте, где прошли годы детства и юности.

Павел Петрович вначале был категорически против отставки, но поняв, что решение бесповоротно и уже санкционировано Императрицей, смирился. Нелидова сообщала Куракину: «Друг наш (Павел), я не могу отрицать этого, был чрезвычайно взволнован и огорчен моим поступком и особенно его успехом в более сильной степени, чем я желала бы видеть это… (но) теперь он несравненно спокойней». Цесаревич выдвинул два условия-просьбы, которые Нелидова приняла: во-первых, часто бывать у него в Петербурге и, во-вторых, гостить у него летом в Гатчине и Павловске.

Поступок Нелидовой открыл глаза и Марии Фёдоровне; она резко изменила свои былые представления, начав воспринимать бывшую свою фрейлину не как хитроумную «мадам де Ментенон», а как преданного друга семьи, которых у них с Павлом было совсем немного. В конце концов от удаления Нелидовой выиграли третьи лица, а совсем не Мария Фёдоровна. Именно в этот период входит при Павле в особую силу Иван Павлович Кутайсов (1759–1834); он становится не только самым приближенным к Цесаревичу лицом, но и наиболее доверенным. Это была удивительная фигура, навсегда оставшаяся в исторической летописи благодаря расположению Павла Петровича.

Турок, родившийся в Кутаиси (Кутае), он маленьким мальчиком попал в плен к русским войскам под Бендерами и доставлен ко Двору Екатерины в качестве служки. Императрица же «передарила» его Цесаревичу. Павел Петрович крестил его и отправил в Берлин и Париж для овладения парикмахерским искусством и фельдшерским делом. Вернувшись в Россию, Кутайсов был назначен камердинером Павла Петровича, одновременно исполняя обязанность и его цирюльника («брадобрея»). Услужливый и преданный «турок» быстро вошёл в доверие к Цесаревичу и занял при нём исключительное положение. Даже Мария Фёдоровна порой, чтобы донести какие-то свои просьбы и пожелания, должна была делать это через «Ивана», иначе Кутайсова и не называли.

Только ему Цесаревич доверял себя брить. Приближаться с острым лезвием бритвы к своей шее он бы никому иному не позволил. Павлу Петровичу нередко снились ужасные сны: то он видел себя падающего в какие-то бездонные ямы, то — с веревкой на шее, то — с острым кинжалом в груди. Но никогда не привиделось ему, чтобы рука злодея была рукой Кутайсова, который и возносясь по иерархической лестнице, так до конца и остался единственным царским брадобреем.

После воцарения Павла Петровича на Кутайсова посыпались высочайшие милости, изумлявшие многих. 8 ноября 1796 года Кутайсов был произведен в гардеробмейстеры, в 1798 году — в обер-гардеробмейстеры с пожалованием ордена Анны I степени. 22 февраля 1799 года «брадобрей» был возведён в бароны Российской Империи и назначен егермейстером, а 5 мая 1799 года ему было пожаловано графское достоинство. На этом взлёт карьеры не завершился. 21 июня 1799 года Кутайсов был награждён орденом Святого Александра Невского, в 1800 году стал шталмейстером и получил высший орден России — Святого апостола Андрея Первозванного.

Павел Петрович, отличая Кутайсова, как бы заявлял всему миру, что происхождение, родовая генеалогия — не главное. Главное же — преданность ему, Самодержцу Всероссийскому; таким же образом поступал когда-то его прадед — Император Пётр I. После убийства Павла I Кутайсов был низвергнут и удалился за границу, где провёл много лет. Вернулся он в Россию на исходе жизни всеми забытый и тихо скончался в своём имении…

Отношения между Павлом Петровичем и Нелидовой не завершились после её удаления в Смольный. Лето 1794 года она провела с Великокняжеской четой в Павловске. Мария Федоровна приняла теперь её с большим расположением, хотя её всё время волновала мысль, как это воспримут при Большом Дворе. Она вообще считала, что по отношению в Императрице следует придерживаться только одной линии поведения; покорность, покорность и ещё раз покорность.

Павел Петрович так не считал и не находил нужным безропотно сносить укоры и притеснения. Его в этом целиком поддерживала и Екатерина Нелидова, уверенная, что Цесаревич имеет право на собственное мнение, имеет право иметь особую точку зрения. Здесь Мария Фёдоровна и усматривала теперь главную опасность. Как писала она Плещееву в 1794 году; «Настоящее жестоко, но будущее внушает мне ужас, потому что, если мужа моего постигнет несчастье, то не он один подвергнется ему, но и я вместе с ним». Однако Мария Фёдоровна не могла не признать, что Нелидова умеет умиротворяюще влиять на Павла в минуты его гнева.