Коммунизм - Олег Лукошин

Советские мужчины уходили на пенсию в пятьдесят пять, женщины — в пятьдесят. Хоть моему здешнему отцу пятьдесят пять ещё не стукнуло, он уже считался пенсионером. Как ветеран Освободительных войн. Сам он этим обстоятельством был весьма недоволен, говорил, что его «сплавили» и что он мог бы ещё принести Родине трудовую пользу. Впрочем, запретить ему работать советская власть не могла. Для таких, как он, существовал специальный Пенсионный трудовой фронт, который отыскивал для добровольцев — числом офигенно значительным — какую-нибудь работёнку. Сделать это было непросто: уровень автоматизации в СССР достиг высочайших пределов, физический труд нещадно ликвидировался. В высоко интеллектуальной деятельности тружеников же хватало и без пенсионеров. Так что, как правило, им находили работу в качестве сопровождающих для школьных экскурсий или же смотрителей в парке развлечений. Каждый раз, когда отца нанимали на работу — а происходило это всего три-четыре дня в месяц — он воспринимал это как праздник: гордый, вдохновенный, от волнения плохо выспавшийся, надевал он в коридоре начищенные до блеска ботинки и торжественно отправлялся к ребятне.

Хорошей работой в пенсионерской среде считалось устроиться вахтовым методом куда-нибудь в Африку или в Латинскую Америку, где ещё до сих пор использовался ручной труд. Даша рассказывала, что отец просто жаждал поработать рыбаком на настоящей рыбацкой шхуне где-нибудь в Атлантическом или Тихом океане, но Героев Советского Союза на такую работу не отпускали. Не их, видите ли, уровень. Негоже им грязной работой заниматься. Отца это чрезвычайно злило.

— Коммунисты долбанные! — срывался он иногда. — Напридумывали тепличных законов. Я крепче любого молодого парня, а мне работать не дают!

Иногда его звали в школы и детские сады, чтобы поделиться славным военным прошлым. Эту деятельность он любил меньше, так как был необыкновенно скромен, но тоже относился к ней с большой ответственностью. Встречаясь с подрастающим поколением, никогда не рассказывал о себе, а исключительно о военных достижениях всей советской армии. Всего советского народа. Тем, кто звал его на выступления, это вроде бы не нравилось.

— Личные впечатления — это очень важно! — говорили ему. — А вы всё про Чикаго-Детройтский котёл и значительную роль маршала Квашнина. Об этом ребята и в книжках могут прочитать, и на видео посмотреть.

Единственное, что спасало деятельного отца — сад-огород. Там он проводил сутки напролёт и без него, пожалуй, бы свихнулся. Дача Сидельниковых располагалась на окраине Московской области, разок я тоже туда съездил. Тяпка, костерок, самовар. Мило, но не любитель я огородного отдыха. На следующее утро запросился в Москву.

Мать ещё продолжала работать. Правда, последний год. В декабре ей исполнялся полтинник, и любимая трудовая деятельность в качестве библиотекаря знаменитой Ленинки (да, в советской реальности она достигла большего) готова была подойти к концу. Мать по этому поводу жутко переживала.

— Ой, не знаю, что буду делать, не знаю. Сядем мы, отец, с тобой на пригорок и станем вдаль смотреть. Ничего больше не остаётся. Уж хоть бы до пятидесяти пяти пенсионный возраст увеличили, чего уж они не пойдут навстречу пожеланиям народа.

— Ага, пойдут они! — отзывался отец. — Держи карман шире. Им бы всю страну в бездельников превратить, вот тогда они будут счастливы.

Рабочая неделя в СССР составляла тридцать часов. То есть шесть часов в день, три до обеда, три после. Это почему-то тоже моих родителей не устраивало. С грустью вспоминали они стародавние времена, когда вдоволь имелось места и времени для трудовых подвигов. А по мне так нормально. В собесе намекали, что и мне скоро придётся отправиться на завод, но точные сроки не называли. Отдыхай пока, развлекайся.

С матерью я как-то поругался. Проснулся однажды утром и обнаружил, что она стоит надо мной с иконкой в руках. Стоит и что-то бормочет.

— Товарищ мама! — высказал я ей в сердцах. — Ты давай эту религиозную галиматью прекращай. Или я все твои церковные аксессуары выкину на фиг на помойку.

Она расплакалась.

— Не вздумай! — всхлипывая, махала рукой. — Это он тебя вернул с того света, боженька. Я просила сильно, и он вернул.

— Э-эх, мама, мама! Ты же советская женщина! Как ты можешь в эту лабуду верить? Не зли меня, пожалуйста, терпеть я не могу всю эту поповскую херотень. Серьёзно предупреждаю: полетят твои иконы в окно.

Она бросилась мне на шею, обнимать стала жарко, целовать. И плакала навзрыд, плакала.

— Витенька, — шептала, — сыночек мой! Не понять тебе то отчаяние, когда родную кровинушку теряешь. Ты знаешь, как я рыдала, когда тебя мёртвым в дом принесли! Думала, всё: не жить мне на этом свете, не мил он мне. Только в молитвах нашла утешение, только Господь помог. Утешил, сил придал, надежду возродил. А потом и вернул тебя. Прости ты меня, дуру неграмотную, но слишком я хотела тебя вернуть, слишком возжелала смерть попрать. Не по-советски это, знаю, ну да не стесняйся ты меня, крестьянку тёмную, я и так ведь про себя-то молюсь, втихую. Уберу я иконку, уберу. Только не злись ты ради Бога, пожалуйста! Я же люблю тебя, сынок.

Она отпустила меня наконец. Утирая слёзы, встала. Вышла из комнаты наружу.

— Да не при чём тут твой боженька! — крикнул я ей вдогонку. — И не тот я Витенька, какой был у тебя раньше. А другой, другой совсем!

— Не обращай внимания, не обращай! — шептала мне прибежавшая на крики сестра. — У предков свои заскоки.

— Ладно, ладно, — миролюбиво соглашался я. — Но пусть над кроватью с иконой не стоит. Злит меня это.

В общем, неожиданное напряжение спало. В знак ли примирения, или просто так мать испекла в тот же вечер вкуснейший пирог с иранскими персиками. Я даже виноватым себя почувствовал: она ведь и так каждую пылинку с меня сдувала.

Развлекательная программа пребывала в полном разгаре. Даша поставила цель ознакомить меня со всем, что в Советском Союзе представляет хоть какой-то интерес. Понятно, дело трудное. От посещения музеев и всяких выставочных залов, пусть и с лучшими образцами современного изобразительного советского искусства я, как правило, отказывался. Не поклонник. А вот на футбол и в кино ходил с удовольствием.

Матч «Спартак» — «Реал» (Мадрид). Реконструированный стадион «Лужники», вмещающий сто пятьдесят тысяч человек, заполнен до отказа. Сейчас это крупнейший стадион Земли, бразильская «Маракана», способная в былые годы собрать все двести тысяч горячих бразильских фанатов, разрушена при бомбардировке. Масштабных боевых действий в Бразилии, кстати говоря, не было. Это капиталистические силы зла. Покидая страну, из которой они на протяжении столетий высасывали все соки, они разбомбили главную её достопримечательность — знаменитый футбольный стадион. Советские строители в кратчайшие сроки восстановили его, правда, с меньшей вместимостью — лишь сто двадцать тысяч. Не обижайтесь, милые бразильцы, вернуть «Маракану» в первоначальный вид технически было невозможно. Встретимся на следующий год в финале чемпионата республик Советского Союза, который пройдёт в Москве.

«Спартак» и мадридский «Реал» боролись за золотые медали советского первенства. Фамилии футболистов в большинстве своём ни о чём мне не говорили. В российской действительности я интересовался футболом постольку поскольку, он полностью превратился в порочные забавы жирных олигархических сук, но всё же пара десятков фамилий на языке вертелась. Так вот — почти нет совпадений. Ну, может пара-тройка. В «Реале» разве только темнокожий полузащитник Фарина — и в той реальности относительную известность получил (правда, где-то в германском «Кёльне», то есть так себе известность), и в этой. Ну, здесь-то он куда как знаменитее. В «Спартаке» вроде двое. Вратарь Зацепин (там он, насколько помню, всё больше в дубле сидел) и нападающий Пронин. Да, этот и в сборной России играл. Но куда как менее вдохновенно, чем здесь.

— Ты смотри, ты смотри! — вскакивали с трибун болельщики, когда мяч оказывался у него. — Что творит, а!

Точно, это было волшебство! Мяч словно привязали к его ноге на резинке — какой дриблинг, какие фееричные слаломные проходы! Сердце обмирало. Он и открыл счёт в середине первого тайма: последовал навес с фланга, Пронин принял мяч на грудь, пробросил себе вперёд, филигранно убрал двух несущихся на него, как истребители, мадридских защитников, а потом изящно, прямо в «девяточку», словно издевался над вратарём соперника, закинул ему мяч за шиворот.

Трибуны взревели от восторга!

— Го-о-о-о-о-о-олллл!!! — вопили мы с Дашей и в трепетных объятиях выражали свою безудержную радость.

Я сдерживал себя: как-то совестно было прикасаться к Даше, ведь она моя сестра. Хотя, как сказать, конечно. Если по сути, то родства-то у нас нет никакого, мы вовсе из разных миров, так что в принципе между нами всё возможно. Но формально… Формально мы брат с сестрой, а разве готов я на инцест, да ещё в светлой советской действительности? Нет, конечно.