Коммунизм - Олег Лукошин

— Десять баллов! — сострила Даша. — Ты рождён для жизни в СССР.

— Тоже именно так называется?

— Тоже.

— Странно. Никакой разницы с тем миром.

— Ну а с чего она должна возникнуть? Разработки в бытовой технике когда начались! Телевидение — это тридцатые годы прошлого века, радио ещё раньше. Компьютеры уже в пятидесятых появились. В эти времена в наших мирах различия не наблюдались. Как ты знаешь, радикально история отклонилась в 1986 году, когда этот исландский журналист-придурок уничтожил нашего генерального секретаря. Ну, а к этому времени в мире электроники уже приличная база была накоплена. Особенно-то не соригинальничаешь, только в русле предыдущих открытий можно было двигаться.

Как выяснилось, она училась в радиотехническом институте, так что тема была ей близка. Они там, оказывается, сами компьютеры с дивидишниками собирали. Так что можно обращаться, если потребуется.

— Этот придурок, — ответил я, — великий герой. Он спас вас он нерадивого правителя. Я не ожидал, что ты так непочтительно о Сигурде отзовёшься. Знаешь, даже покоробило как-то. В том мире я просто молился на него.

— Да я-то тебя понимаю, — плюхнулась на кровать Даша. — И даже симпатизирую этому исландцу. Но вообще же в Союзе его считают исчадием ада. Нет, у нас тоже есть понимание, что Горбачёв и здесь мог Союз развалить, хотя его и не принято высказывать вслух, но раз не развалил, то почёт ему и уважение. Здесь смотрят на вещи так: почему мы должны соотносить свою историю с какой-то параллельной реальностью и ходом событий, который главенствует там? Это считается ущербной, изначально слабой и проигрышной позицией. В идеале надо жить так, чтобы не обращать внимание на внешние раздражители и творить свою историю самостоятельно, не так ли? Что если завтра обнаружится ещё один мир — а произойти это может очень даже запросто, уже доказано, что вселенная таит в себе множество измерений — и что же, нам придётся пересматривать своё прошлое? Вдруг кто-нибудь, ну, например, Юрий Гагарин, не погибнет в конце шестидесятых, а станет в этом новом мире диктатором, который для прихода к власти совершит в стране переворот и уничтожит миллионы людей. Что же нам, придётся признавать Гагарина сволочью и здесь?

— В твоих словах есть своя правда и логика, но жить так, словно не существует другого мира, словно там нет людей, порабощённых властью капитала, жить, закрывая глаза на их страдания и не пытаться им помочь, нельзя. Раз открыт другой мир, хочешь ты того или не хочешь, он станет и частью твоей жизни.

— Страдания… — поморщилась Даша. — Знаешь, честно говоря, здесь немало тех, кто видит в том мире немало плюсов. Это здесь, в исконном Союзе жизнь довольно сытая, а на окраинах мира, в той же Америке всё совсем не так. Наши газеты умалчивают об этом, а вот отец рассказывал мне, что они там делали во время войны с американцами. Знаешь, у тебя и воображения не хватит.

— Они боролись с врагами — вот, что они делали. Для этого все методы хороши.

— Да там и сейчас люди неважно живут. Ютятся в хибарах, умирают от голода и болезней. В отдельных штатах до сих пор уровень радиации зашкаливает… Всё относительно. Сейчас в вашей России страдания, а через пятьдесят лет наступит гармония для всех. А здесь ещё неизвестно как всё повернётся.

— Кто вбил тебе в голову эту чушь, Дарья? — воскликнул я. — Это среди молодёжи модно так думать? Вы, небось, очень смелыми и прогрессивными себя считаете? Ты там не жила, радость моя, и не знаешь, что такое абсолютное отчаяние, которое пронизывает тебя с ног до головы двадцать четыре часа в сутки. Ничего более справедливого, чем советский строй, во вселенной не придумано, поверь мне. Он здесь торжествует, он и в том мире рано или поздно воцарится. Потому что пока жив человек, он всегда будет стремиться к правде и справедливости.

— Блин, ну ты коммунист! — присвистнула Даша. — Первый раз такого вижу. Даже наш препод по научному коммунизму и то какие-то нестандартные трактовки себе позволяет. Ты как старый дед рассуждаешь, словно с самим Лениным революцию делал. Папа вон Герой Советского Союза, но в партию не вступил, а коммунистов не стесняется иной раз ругнуть. Нет, — встала она с дивана и направилась из комнаты наружу, — Витя был не такой…

Тут же осеклась, словно сказала то, чего никогда и ни при каких обстоятельствах не должна была говорить. Смущённая, повернулась, стыдливо улыбнулась и, подскочив, обняла меня за талию.

— Прости, Витя, я не хотела, — она положила голову мне на плечо. — Сорвалось, честное слово! Ты прав. Прав, прав, прав. Там, в России вашей, жутко плохо, а я ничего не знаю. Живу тут как розовая идиотка и чувство меры потеряла. Ты очень много пережил, чтобы попасть сюда, а я тут со своей глупостью лезу. Прости, пожалуйста!

Она чмокнула меня в щёку, а потом выставила кулачок с оттопыренным мизинцем. Её жаркие извинения почему-то смутили меня гораздо больше, чем предыдущие возгласы. Я всё же протянул мизинец в ответ и, скрестив пальцы, как малыши, мы восстановили братско-сестринский мировой союз.

— Дети, обедать! — раздался с кухни голос матери. — Отец уже вернулся, всё готово. Только вас ждём.

И мы направились в кухню, где за обширным, симпатичным столом с резными ножками нас поджидала обильная и на вид такая вкусная еда.

Первый день полноценной жизни в Союзе пролетел незаметно. Перед сном мы с Дашей успели посмотреть легендарный фильм «Лагерь смерти». Я ожидал, что он станет для меня настоящим культурным шоком — и ожидания подтвердились. Фильм оказался абсолютным шедевром мирового кинематографа. Идеальное, способное вызывать слёзы и восторг произведение. Чёрт его знает, было ли всё так на самом деле, но показанный в картине подвиг советских людей, вот так масштабно, стильно, эмоционально и проникновенно, вызывал чистый как стопроцентный спирт катарсис. Мне показалось даже, что это едва ли не самое лучшее произведение искусства, с которым мне довелось соприкоснуться. Браво, Фёдор! Прости, что я не любил тебя в том мире. Там ты просто жертва неблагоприятных обстоятельств, а здесь, при мудром и грамотном руководстве коммунистической партии, твой талант раскрылся во всей красе.

В фильме я обнаружил несколько знакомых по России актёров. Не шибко я, конечно, ими интересовался, но троих-четверых всё же знал. Играли они просто чудесно, несравнимо лучше, чем на той стороне. Вот что значит советская актёрская школа!

Между прочим, в одной из главных ролей, пленного советского солдата, снялся и сам Фёдор Бондарчук. Был он здесь как-то более сухощав и совсем не столь самовлюблён, как там. Сомневающийся, не то чтобы слабый, но какой-то малохольный и индивидуалистичный, его герой развивался по ходу картины в непримиримого и последовательного борца за советские социалистические идеалы и полное уничтожение Америки. Очень сильная роль, запоминающийся образ.

Даша показала журнал «Советский экран» с фотографией Бондарчука на обложке — оказалось, что здесь Фёдор вовсе не лысый, как в России, а обладает копной кудрявых волос. Это, пожалуй, стало для меня наибольшей неожиданностью. Для Даши тоже: она долго не верила, что там, в запредельности, Бондарчук абсолютно лыс.

— Ну и фиг с ним, — заверила она меня. — Всё равно он не самый мой любимый.

Самым же любимым оказался некий смуглый выходец из Азербайджана по имени Гусейн Сулейманов. Он, видите ли, восходящая звезда мирового кинематографа и уже снялся в главной роли в фильмах «26 бакинских комиссаров» (видимо, очередная экранизация революционной истории), и «Любовь даётся лишь раз» (мелодрама).

— О, какой он там симпатяга! — сладострастно выдохнула она, целуя его фотографию в журнале.

Как выяснилось, многих известных в России режиссёров и актёров в советской реальности не было вовсе. То ли вообще не родились, то ли пошли в другие профессии.

В Голливуде, надо заметить, тоже продолжали снимать фильмы, и вроде бы вполне традиционные для Штатов — боевики, фильмы-катастрофы, ужасы — хотя с «Мосфильмом» всем американским студиям вместе взятым было уже не тягаться. Он первенствовал в кинематографическом мире.

Ещё мы послушали с ней несколько рок-групп. Я бы не сказал, что музыка их чем-то радикально отличалась от того, что я слышал там, у себя. Полный набор музыкальных жанров от этно-эмбиента до сайкобилли-панка присутствовал и здесь. Единственное принципиальное отличие: подавляющее большинство групп исполняло песни на русском. У вокалистов некоторых произношение было неважнецкое и звучали они забавно.

— Ой, и не говори! — согласилась со мной Даша. — Самый распространённый в мире язык — испорченный русский.

Она призналась, что и сама пишет песни. Даже спела парочку. Ну, ничё так. Я похвалил. Этакий девичий бард-рок с исповедальными интонациями, но непонятными текстами. Что-то подобное Земфира пела — или как её там звали? — которая в советской реальности в качестве певицы или какой другой известной особы не значилась.