Евреи-партизаны СССР во время Второй мировой войны - Джек Нусан Портер

– Она мне доводится дальней родственницей, и я вам могу рассказать о ней все, что вас интересует, – продолжала Шаманская. – А говорили мы вам все это потому, что паспорта у нас подложные.

Это заявление меня страшно обозлило. Хотелось выругаться. Но я сдержался…

– А чем вы докажете, что вы еврейка?

– У вас здесь есть три еврея, и, если вы разрешите мне с ними побеседовать, они поручатся за нашу национальность.

– Откуда вам известно, что здесь есть три товарища еврейской национальности?

– Да разве не видно, что они евреи?

На точке Александрова были действительно три бойца еврея, но двое из них были совсем не похожи на евреев, и о том, что они евреи, никто, кроме меня, не знал.

– Хорошо. Такую возможность я вам предоставлю.

Соответствующее распоряжение было передано Шлыкову.

Через несколько минут мне все трое подтвердили, что обе женщины действительно еврейки, сбежавшие в лес из минского гетто. Разумеется, это не снимало полностью моих подозрений. Пришлось заняться выяснением их личностей окольными путями через гетто и попутно проверять на боевой работе. Последующее подтвердило, что мы могли быть за них спокойны.

Часть четвертая

Партизанская война

Давид Кеймах

Г. М. Линьков («Батя»), Герой Советского Союза, полковник, бывший командир партизанского соединения

Я назначен командиром отряда парашютистов. Отряд уже сформирован и проходит специальную подготовку, но тысячи забот волнуют меня, – и среди них одна главная: в отряде нет комиссара.

Сентябрь сорок первого года. Вечер. Я еду по затемненной Москве в трамвае и, думая о комиссаре, мысленно перебираю своих знакомых коммунистов. В памяти проходят многие, но ведь на пост комиссара, трудный, ответственный, нужен человек особого склада, особых качеств.

Внезапно откуда-то сзади я ощущаю на себе взгляд и, не успев еще оглянуться, слышу голос:

– Григорий Матвеевич! Что же ты не показываешься? Куда ты пропал?

Высокий человек с темными волосами и черными глазами на открытом моложавом лице крепко жмет мне руку.

– Давид! Вот хорошо, что мы встретились! Ну как там у нас, в лаборатории?..

Давид Кеймах и я – оба инженеры. До последнего времени мы вместе работали в научно-исследовательской лаборатории. Оба вели активную партийную работу: я был парторгом, Давид – членом бюро.

– Что говорить о лаборатории, – досадливо отмахивается Давид, – стоит на том же месте: все у нас как прежде. Даже фугаски нас милуют…

– А тебе что, фугасок захотелось?

– Да нет, не в этом, конечно, дело. Не сидится мне дома вот что… Мне кажется: мое место на фронте… Не могу я в такие дни спокойно заниматься в лаборатории…

Я посмотрел на Давида Кеймаха с возросшим интересом. С первых дней войны я испытывал те же чувства.

– А правда, Григорий Матвеевич, что ты назначен командиром отряда парашютистов? – шепотом спросил меня Кеймах.

– Правда!

Давид смотрит на меня во все глаза:

– Какой молодец! Какой счастливец!..

И вдруг у меня мелькнула мысль: «Комиссар! Вот он, комиссар!»

– Давид! Ты пойдешь в мой отряд комиссаром?

– Я?.. – он секунду молчит. – Ты это серьезно?

– Какие тут могут быть шутки?

– Ну, коли серьезно, – так я с радостью! Надо что – заявление подать?

– Такие вопросы нельзя решать на ходу в трамвае, – возразил я. – Вот тебе мой телефон. Если не раздумаешь, через три дня позвони.

На третий день Давид позвонил мне по телефону и снова подтвердил свое согласие.

Я доложил по инстанции. Охарактеризовал Давида и просил назначить его комиссаром в мой отряд. Через несколько дней Давид уже был в отряде. Он весь сиял радостью и был горд оказанным ему доверием. В тяжелый путь я отправлялся с надежным другом. Давида я знал давно. Сын портного из Одессы, он в 16 лет стал комсомольцем, активным профработником, затем депутатом Одесского горсовета. В 1929 году Кеймаха, студента Московского электромашиностроительного института, члена Краснопресненского райкома комсомола, приняли в ряды партии. Получив диплом инженера, он остался аспирантом, а потом ассистентом одного из факультетов института.

Я знал эту биографию, как свою. Хорошо знал я и жизнь Давида Кеймаха – прекрасного работника, замечательного и чуткого товарища, примерного семьянина. На партийной работе и в лаборатории мы хорошо дополняли один другого. Сейчас нам предстояло снова работать вместе, дополнять друг друга в сложной боевой обстановке вражеского тыла. Лучшего комиссара я и желать не мог.

* * *

В ночь на 17 сентября сорок первого года на семи тяжелых транспортных самолетах отряд наш поднялся в воздух для перелета через линию фронта.

Но нам не повезло. Сильный дождь и встречный ветер помешали нашим самолетам. Десант был выброшен неудачно. Люди оказались разбросанными небольшими группами на десятки километров одна от другой. Многие из них сразу же попали в окружение карателей и погибли смертью храбрых в первой схватке с врагом. Давид Кеймах и я также были выброшены далеко друг от друга.

Двадцать девять дней я ходил один по лесам и населенным пунктам в поисках своих людей и комиссара. Столько же дней с небольшой группой десантников разыскивал меня и Давид Кеймах.

Надвигалась осень, обнажались деревья, сохла и исчезала в поле растительность, шли унылые затяжные дожди. По нашим следам неотступно двигались каратели.

Напрягая неимоверные усилия, мы продолжали поиски. Упорство и настойчивость, выносливость и большевистская вера в общее дело победили. Как-то вечером я сидел в белорусской хате. Вдруг распахнулась дверь, и на пороге показался Кеймах. В грязной потертой стеганке, обросший, утомленный, но весь засиявший от радости, он бросился ко мне. Из-за его плеча выглядывал молодой паренек, московский физкультурник Захаров.

Мы горячо обнялись и оба, расчувствовавшись, прослезились.

С этого момента мы снова были вместе в тылу врага. У нас не было связи с Москвой. Почти не осталось боеприпасов, но крепка была наша воля к борьбе, наша ненависть к врагу, и мы начали заново создавать отряд.

В лесу, куда привел меня Кеймах, оказались десяток москвичей и человек 30 из окруженцев и местного населения, которых сумел сорганизовать комиссар за время своих блужданий.

Много было желающих вступить в отряд из окруженцев и местных жителей. Но вокруг нас были уже и растленные врагом люди, изменившие родине, продавшиеся фашистским извергам, ставшие агентами гестапо. Нелегко заглянуть в душу человека, распознать, кто он такой. А надо было знать, с кем ты имеешь дело. И вот тут-то, в этот сложный организационный период, Кеймах был незаменим. Он отличался удивительной способностью определять людей, разбираться в том, чем каждый дышит, что