В Иродовой Бездне. Книга 4 - Юрий Грачёв

Леву отвели в камеру.

На другой день его вызвали «с вещами». Вещи все отобрали, оставили его в рубашке и в брюках, оставили и фуражку и зачли приговор:

«За дерзкое поведение и оскорбление следователя он, Смирнский, наказуется пятью сутками карцера».

Открылась дверь, и его ввели в это холодное помещение, в котором из мебели была только одна табуретка.

— Отче, прославь имя Твое! — молился Лева, тяжело опустившись на табуретку.

Глава 15. Испытание (В карцере)

«Господь испытывает праведного, а нечестивого и любящего насилие ненавидит душа Его».

Псал. 10, ст.5.

Весь день его не беспокоили. Когда настало время спать, в карцер втащили какую-то деревянную дверь, на которой он имел право улечься спать.

— Господи, дай мне отдохнуть! — молился Лева. — Ты испытываешь мою веру, Ты допустил всю эту горечь, голод и холод: но одно прошу: дай прославить имя Твое! Стал думать о жене, о матери, как они там, что приходится им переживать, как растет маленький сын Павлик… Ничего, ничего не известно. Проходят недели, месяцы в том же городе, и я совершенно отрезан от всего.

— Господи, помоги! Только он начал задремывать, как отворилась дверь и его вызвали на допрос.

— Ну, как вам нравятся новые палаты? — спросил следователь. — Достукались! Лева молчал.

Опять допросы, опять и опять. Но «кто крестил чапаевскую молодежь», больше его не спрашивали.

Наконец его отпустили, и он опять в карцере. Опять сжался в комок, чтобы не мерзнуть, и постарался задремать. Но только задремал, опять отворилась дверь и его снова повели на допрос. Вот и утро. Следователю по телефону кто-то звонит. — Сейчас, сейчас поеду домой. Не беспокойся! — отвечает он. Леву уводят вниз, в карцер. Он ложится на доски, пытается, задремать. Следователь уехал домой после «самоотверженной» трудовой ночи. Его ожидает уют семьи, тепло, хорошая, сытная пища. Он «достойный труженик», а Лева — преступник и к тому же ведущий себя из рук вон плохо.

Только Лева забылся, как подъем, отобрали деревянную дверь. Нужно целый день ходить, сидеть. Утром выдали триста граммов хлеба, кружку воды. Эти триста граммов Лева аккуратно разделил на три части: одну для утра, другую в обед, третью вечером. Обыски велись и в карцере, и когда у него в кармане обнаруживали хлеб, конвой удивлялся:

— Какой ты расчетливый! Делишь, а ведь все сразу съедают… На третий день ему дали горячую баланду. О, как приятна она! Была ночь, когда его допрашивали одновременно Снежкин и Тартаковский вместе. Вопрос был поставлен перед ним один:

— Расскажите о методах, какими вы вовлекаете молодежь в свое вероисповедание.

Лева отвечал, что самое главное, это молитва за гибнущих грешников. Но молитва их совершенно не интересовала. Их интересовало, по существу, второстепенное: экскурсии, поездки за Волгу с молодежью, домашние часы с участием молодежи и проч. Этому они придавали гораздо больше значения, чем молитве.

…С Левой начало твориться что-то неладное: он говорил и тут же забывал, что сказал. Память ослабла, он чувствовал себя как отравленный. Снежкин посмотрел на него и сказал:

— Спать, спать, вам нужно спать!

Они прекратили допрос и опять спустили Леву в карцер. На этот раз он несколько подремал на своей деревянной двери, потом опять допросы, допросы…

— Слушайте, а чего бы вы хотели поесть? — дружелюбно спросил его Тартаковский.

— Мяса, вот так поджаренного мяса, — сказал Лева.

Лева знал из лекций по физиологии, что мясо быстро активизирует жизненные процессы. И, быстро усваиваясь, может поддержать слабеющие силы.

На следующую ночь, когда Леву снова вызвали, на столе у следователя лежала передача, принесенная с разрешения Тартаковского для Левы. Тут были и свежие яблоки, и булочки, и сладкие пирожки, и поджаренное мясо.

— Ну, начнем с допроса, — сказал следователь. — Сегодня я перед вами ставлю вопрос: с какой целью вы совершали большие поездки в Уфу, Стерлитамак, Оренбург, Сорочинск, и притом не один, а с молодежью?

Лева отвечал, что посещать верующих для него было большой радостью, и если в каникулы студенты ездят на курорты, то он, будучи верующим, отдавал все дни для Христа, чтобы прославлять имя Его.

— Ну, ладно, покушайте вот немного мясца…

Лева стал жевать поджаренное мясо, и стоило ему съесть совсем немного, как приятная теплота, начиная от пальцев рук, постепенно охватила его застывшее, коченеющее тело. Он словно согрелся.

— Вот вам яблочко, — протянул следователь, — кушайте! А теперь будем продолжать допрос.

Если бы Лева вовсе не знал физиологии, не знал опытов академика Павлова, то он мог бы подумать, что следователь очень добр. Но он смотрел на всю эту процедуру глазами физиолога. Он понимал, что следователь обращается с ним, только как с подопытной собакой, у которой создают обстановку и вкусно кормят для того, чтобы получить нужные навыки-рефлексы. Так и сейчас следователь угощает, чтобы получить от Левы антисоветские признания или, больше того, полное раскаяние в том, что он верит в Бога. Вся эта «гуманность» в этих застенках была шита белыми нитками.

Но в то же время это не мешало Леве думать, что, может быть, Тартаковский и не столь плохой человек. Может быть, ему и в самом деле жаль меня, но он винт, раб этой ужасной машины, машины лжи, и должен вращаться и поступать так, как предписывает ему начальство — мозг этой машины Берия и его сподвижники. (Ходили слухи, что куйбышевский генерал МГБ был родственником Берии и его ставленник.)

Следователь еще угощал Леву пирожками с мясом, но Лева категорически отказался больше есть. Он был слишком голоден и понимал, что сразу накормить голодного — это во вред. Могла быть катастрофа брюшной полости, вплоть до заворота кишок. Это Лева наблюдал неоднократно в лагерях, когда изголодавшийся заключенный, получив посылку, с жадностью набрасывался на продукты, а потом если не была сделана успешная операция, то многие умирали от заворота кишок.

…Лева опять в карцере. Но что с ним? Оказывается, когда голодный переносит бессонные ночи, это легче. Но если человек поел, ему невыносимо хочется спать, невыносимо! Мысли путаются. Видимо, происходит какое-то самоотравление организма.

Лева сел на табуретку и почти туг же начал клевать носом.

— Не спать, не спать! — угрожающе раздалось в волчок. Лева попытался ходить по карцеру, но он чувствовал, что он сам не свой. Совершенно больной, сел на табуретку и почти сразу же чуть не свалился с нее. Его вызвали к начальнику внутренней тюрьмы МГБ.

— Вы что, нарушаете тюремные порядки? — грозно обратился он к нему. — Что вы дремлете днем? У нас положено днем не спать, а ночью, пожалуйста, спите.

Эти слова начальника звучали явным издевательством и, кроме того, столь же явно свидетельствовали, что начальник потерял совесть.

— Я узнавал, кто вы, — продолжал он. — Оказывается, баптист. Ха-ха-ха!.. это вы что же: такой молодой и в баптисты записались, чужих баб решили перепробовать. Мы ведь все знаем, что вы, баптисты, устраиваете моленья, ну, а потом повальный грех.

Лева стал доказывать, что никакого «повального греха» у них нет, что, наоборот, баптисты — это самые передовые люди в стране. Но на все подобные доказательства начальник тюрьмы лишь презрительно усмехался, а потом сердито сказал:

— Не нарушайте, не спите, иначе я доложу о вашем поведении следователю, и мы применим к вам еще более худшее, чем карцер — Злоба, ненависть, презрение чувствовались в его голосе.

Лева опять в карцере. Он сидел, всеми силами старался держать глаза открытыми, смотрел на стенку, а по ней что-то плыло что-то словно двигалось…

И он вспомнил, что это такое состояние, какое он испытывал когда болел малярией, была высокая температура. Он долго смотрел на стенки, на потолок, и там, где трещина, ему представилась удочка и там сидит рыбак — рыбачит.

Лева находился в состоянии интоксикации на почве отсутствия сна и принятой быстро усвоенной пищи.

Его снова вызвали на допрос. В кабинете следователя сидело несколько сотрудников.

— Ох, как вы изменились, Смирнский! — сказал один из них, рассматривая его.

— Ну, что вы себя мучаете, что вы себя мучаете? — спросил другой. — Покорились бы во всем следователю, ведь он вам добра желает, каким бы вы преступником ни были.

— А что это у вас за красная полоса на лбу?

— Это я туго натягиваю кепку, — отвечал Лева. — В карцере холодно.

— Вот видите, в какое нехорошее положение вы попали благодаря плохому поведению. Жили бы в мире со следователем, не скандалили бы, и было бы все хорошо.

— А лучше бы, — сказал один из них, — вам совсем сюда не попадать: или бы совсем бросить веру, или бы сотрудничали с нами. Представьте себе, не лучше ли было, чем вы так себя мучаете? Вас сейчас быть на свободе… Сидели бы мы с вами в ресторане или в закусочной, попивали бы пиво «Жигули» и беседовали. Не нашли вы общего языка с нами, вот и погубили себя…