Война в Малой Азии в 1877 году: очерки очевидца. - Григорий Градовский

Теперь же, когда ошибка сознана и исправляется, когда главный отряд получает сильное подкрепление, почти на. одну треть, обстоятельства изменятся к лучшему. Бояться Мухтара-паши с нашими войсками — смешно, постыдно; думать, что он ворвется в наши пределы, по меньшей мере, неосновательно. Если какой-нибудь батальон выдержал двадцатитрехдневную осаду со стороны тринадцатитысячного турецкого отряда, если генерал Тергукасов с 5000 человек отразил все силы Мухтара-паши, нанеся ему громадный урон, какое же основание допускать, чтоб турецкие войска могли, так сказать, у носа нашего отряда безнаказанно прорваться чрез нашу границу? Не стоим ли мы теперь на полях Кюрюк-Дара и Башкадыклара, прославленных нашими победами над тем же врагом, - на нолях, где до сих пор еще находятся осколки ядер, выпущенных во время этих жарких и славных битв? Мы тогда были в гораздо меньшем числе, нежели теперь, а неприятель, сравнительно, гораздо сильнее.

Итак, воскресшее было блаженной памяти «шапками закидаем» не должно сменяться теперь неосновательными преувеличениями и опасениями. Лишь бы... Но я скажу тут чужими словами — словами русского солдата. 8 июля был праздник гренадерского Тифлисского полка. На обеде, которым, по обычаю, с необыкновенным радушием угощали нас тифлисцы, в тот момент, когда излишние церемонии оставляются в стороне и языки становятся развязнее, к генералу Гейману подошел солдат со стаканом вина в руке. Получив дозволение, неожиданный оратор сказал очень складную и исполненную смысла речь. Упомянув о храбрости, отваге русского воина, о том, что войска пойдут куда угодно, не задумавшись, готовые встретиться со всякими трудностями и опасностями, оратор заключил приблизительно в таком роде: «Ваше, начальников, дело за нас подумать, сообразить, осторожно оглядеться и приказать куда идти; свое же дело мы сделаем без оглядки».

Возвратившись в кюрюкдарский лагерь, я тотчас же узнал, что на следующий день назначено произвести усиленную рекогносцировку левого фланга турецкой позиции. Выступать назначено было в четыре часа утра. Времени для отдыха после дороги оставалось немного: но я утешался мыслью, что мы, по крайней мере, избегнем жары, которая истомляет хуже всего. Хотя заснуть все-таки не пришлось ранее полуночи, тем не менее, в четыре часа утра, при первых же звуках музыки выступавших войск, я вскочил с постели и разбудил г-на Уиллера. Он и другой американец, г-н Микке, второй корреспондент той же нью-йоркской газеты, непременно желали быть на рекогносцировке; из русских корреспондентов отправлялся только я.

Следует заметить, что возле нашего лагеря, с левой стороны имеется высокая холмообразная гора, которая носит название «Караял». С этого Караяла, по расстилающейся верст на 14 долине, отлично видна часть возвышенностей, замыкающих означенную долину. Особенно ясно виднеется гора Аладжа, на которой находятся авангардный лагерь и передовые укрепления турок. Позиции на Аладже следовало бы назвать левым турецким флангом, если б Мухтар-паша не загнул эго крыло несколько назад и не протянул его далее, не покидая гор; при других обстоятельствах можно было бы думать, что такое протяжение левого фланга предпринято с тем, чтоб отбросить нас от границы, но в действительности вернее допустить, что турки опасаются обходного движения наших войск с этой стороны, на их тыл, вызывая на атаку с фронта. С горы Караял, таким образом, отлично видны левый турецкий фланг и часть центра; но остальное расположение неприятеля, до самого Визинкея, маскируется горой Большой Ягны и отчасти другими возвышенностями. Хотя на Караял и поставлен телескоп и каждое утро из числа ординарцев корпусного командира туда отправляется офицер для наблюдения за неприятелем, но необходимо было точнее убедиться, что делается у турок со стороны Карса, на правом их фланге, и, если возможно, заставить их выказать свои силы. Цель усиленной рекогносцировки представлялась поэтому вполне попятной; ясно также, почему представляла она интерес и для меня.

В движении этого дня принимали непосредственное участие два гренадерских полка: лейб-Эриванский и Грузинский, с двумя пешими батареями, пять кавалерийских полков, в том числе Северский драгунский, конная казачья батарея и ракетная команда. Движение это поддерживалось демонстрацией генерала Девеля со стороны авангардного лагеря. Сверх того, приказано быть наготове и другим войскам на всякий случай, если послышится усиленная канонада и неприятель попытается завязать серьезное дело.

Мы взяли направление через поля, прямо на Большую Ягны. Нужно было сделать не менее 22–23 верст. Когда мы приблизились к горе, был уже десятый час; становилось жарко после довольно прохладного утра. У подножия горы виднелась наша кавалерия; частью дагестанцев занята была вершина. Сколько известно, послано было приказание кавалерии двинуться для демонстрации вперед. Скоро послышались два или три одинокие, с довольно длинными промежутками, пушенных выстрела. Они очень походили на сигналы, на условленные заранее знаки. Турки заметили наше движение.

Обогнав пехоту верст на пять, командующий корпусом, со своим штабом-конвоем, поднялся на отлогость горы Большой Ягны. Перед нами открылась отличная военная картина. Турецкие позиции находились на расстоянии трехчетырех, даже пяти верст. Они занимали возвышенности, довольно правильно склоняющиеся к Большой Ягны. Повсюду виднелись траншеи и другие земляные укрепления. Центр позиции был прямо против нас, а левый фланг скрывался за горой Большой Ягны. Правее, наискосок, виделся главный турецкий лагерь. Еще правее, выдаваясь вперед и отлично фланкируя подступы к центру, высилась крутая, почти остроконечная гора, расположенная у Визинкея; на ней чернел полосами свежевыкопанной земли чуть не целый бастион. Уж совсем вправо открывался совершенно свободный вид на Карс, до которого было не более 12–15 верст. В бинокль отлично виднелся наш старый знакомец, Карадаг; далеко вниз, к подошве его, уходил город с возвышающейся над городскими строениями цитаделью; впереди, в долине Магараджика, замечались юго-восточные укрепления Карса. Таким образом, можно было судить, что укрепленная позиция Мухтара-паши входит в ближайшую связь с карсской крепостью; она служит почти непосредственным опорным пунктом для стоящей против нас неприятельской армии...

Наша кавалерия стояла вправо от горы Большая Ягны, у самого подножья, имея впереди конную батарею. Казачья цепь, выдвинувшаяся на версту, если не более, по направлению к неприятелю, завязала перестрелку с турецкими всадниками. Выстрелы винтовок беспрерывно оглашали воздух, но не причиняли ни нам, ни туркам ни малейшего вреда. Командующий корпусом, с окружавшей его свитой, поднявшись немного на высоту Большой Ягны, переехал на тот склон ее, который спускался к стороне неприятеля. Остановились, слезли с лошадей и вооружились биноклями. Между тем с Визинкейской высоты и с центра неприятельской позиции показалась турецкая пехота и сомкнутые части кавалерии. Батальоны шли в шахматном порядке, имея день впереди. Неприятель двигался стройно и не спеша. Ободренные этим, бывшие на аванпостах всадники стали смелее надвигаться на наших застрельщиков. Скоро послышался свист пуль, и одна из них очень близко шлепнулась возле моей лошади. Казачья батарея дала несколько выстрелов, чтоб задержать рвение неприятельских всадников. Действительно, с правой стороны они поспешили укрыться в небольшой балке; но взамен их выехала на позицию турецкая батарея и с расстояния трех верст открыла пальбу по нашей кавалерии, стоявшей в полковых колоннах. Гранаты начали ложиться очень удачно, разрываясь перед самым фронтом драгун и казаков. Так как неприятельские всадники все еще продолжали теснить нашу казачью цепь с фронта, то приказано было выдвинуть вперед ракетную команду.