Тропа Кайманова - Анатолий Чехов

Ровный, как бетонная взлетная полоса, такыр с белыми соляными проплешинами, с костлявыми, торчащими кое-где кустиками саксаула, показался Якову и его спутникам самой желанной и милой обетованной землей. Здесь у одного из колодцев пустыни располагалась промежуточная база для групп и отрядов пограничников, отправлявшихся время от времени с различными заданиями в Каракумские пески.

Среди барханов рядом с колодцем раскинуты военные палатки, какие-то склады под брезентом, бочки с горючим. Над всем этим хозяйством в небо поднималась высокая металлическая мачта — антенна радиостанции, да еще мачта, на которой раздувалась черно-белая полосатая «колбаса» — матерчатый рукав для определения направления ветра. По темным полосам — следам колес — видно было, что на такыре, когда случалась необходимость, приземлялись и самолеты.

Якова и его группу встретил представитель НКГБ — почерневший от солнца и работы худой, невысокого роста капитан по фамилии Диденко. С ним — проводник, вожатый верблюдов, назвавшийся Шакиром, и солдат-узбек по имени Фархат, тоже переодетый в местную национальную одежду. Этот солдат, как уже знал Яков, шел радистом.

В одной из палаток переоделись: Амангельды, Барат, Абзал и Лаллыкхан — в местную, туркменскую одежду, приспособленную для песков, Яков — в рабочую робу железнодорожника, больше смахивающую не на спецовку, а на потрепанную одежду бродяги — зимогора.

Переметные хурджины со всяким тряпьем, которое якобы привезли менять эти четверо путников и вожатые верблюдов, были уже увязаны на горбах меланхоличных, жующих бесконечную свою жвачку кораблей пустыни. Оставалось попить чаю, отдохнуть немного и отправиться.

Багровая мгла затягивала спускавшееся к горизонту солнце, тонкая песчаная пыль скрипела на зубах, лезла в глаза, за воротник, в нос и уши. Ветер, усиливаясь, сдувал, словно поземку, песчаные космы с гребней ближайших барханов.

И хотя до Карагача было недалеко, Яков знал, что такое езда на верблюдах, особенно на этих быстроходных одногорбых: укачает почище, чем в море на пароходе.

В ожидании пока стемнеет, завершали сборы в палатке, застеленной кошмой. Края палатки были снаружи привалены песком так, что завывавший ветер, шурша песчинками по брезенту, заставлял терпеть духоту внутри. За чаепитием разговаривали мало, хотя Яков видел, что Лаллыкхану не терпится поделиться новостями, но он пока молчит, чтобы не показаться нескромным.

Однако сейчас как раз такое время, когда до темноты можно выпить пиалу-другую чаю, обдумать предстоящий поиск, может быть, даже отвлечься не относящейся к поиску беседой.

— Что не расскажешь, Лаллыкхан-ага, — спросил Яков, — как у тебя дела с фондом обороны?

— Ай, что говорить, не я один, все в фонд обороны деньги сдают, кто на самолеты, кто на танки...

— Ну всех-то мы не знаем, а ты расскажи...

Вместо ответа Лаллыкхан полез в карман и достал из того же красного платка, в который была завернута телеграмма от Сталина, еще одну телеграмму.

— Если хочешь, прочитай, Яков Григорьевич, — предложил Лаллыкхан.

Кайманов развернул телеграмму:

Председателю аулсовета Душак товарищу Лаллых Ханову.

Сообщаю, что на внесенные Вами средства построен танк с надписью «От Лаллых Ханова» и передан войскам генерал-полковника Рыбалко. Полевая почта № 16180.

Зам. Нач. Г. У. формирования Б.П.Б.Т. и М.В.К.А. по политчасти генерал-майор Липодаев.

— Письмо от командира своего танка тоже получил, — едва справляясь с волнением, сказал Лаллыкхан. — Вот...

Кайманов развернул сложенное фронтовым треугольничком письмо, попавшее сюда, в глубину Каракумов, прямо с опаленного пламенем Сталинградского фронта.

Ему показалось, что он видит следы выпачканных в солярке пальцев танкиста на этом клочке из блокнота и даже почувствовал запах выхлопных газов, пропитавших бумагу.

«Дорогой товарищ Лаллых Ханов, — писал командир танка. — Большое спасибо Вам от всего нашего экипажа. Дали нам громадный танк с Вашим именем на броне. Машина самая лучшая — Т-34. Бьем гадов, жди, дорогой, нашу победу». Подпись — лейтенант Иванов.

— Когда получил, — отворачиваясь и стыдясь слез, сказал Лаллыкхан, — плакал... Ай, думаю, защити ты, броня моего танка, этих замечательных джигитов, не дай поразить их злодейской пуле, мине или снаряду проклятых фашистов!.. Собрал я теплые вещи, — продолжал Лаллыкхан, — коурмы, сушеного винограда, урюка. Все послал, чтоб каждому было. Командиру танка письмо написал. Когда писал, тоже плакал: почему, думаю, сам с ними не могу фашистов бить?!

Кайманов хорошо знал, сколько у Лаллыкхана грамот, памятных фотографий, документов, удостоверявших его постоянное участие не только в жизни аула Душак, но и в жизни республики. Он их получал к каждому празднику и без праздников, складывал в заветный сундук, показывал при случае корреспондентам радио и газет. Те смотрели, ахали, записывали. Лаллыкхан провожал корреспондентов, заворачивал свои грамоты в заветный темно-красный платок, снова окунался в бездну всяких срочных хозяйственных и общественных дел. Работал он много лет председателем аулсовета, живя на скромное жалованье и на то, что давал небольшой клочок земли у дома, всего в несколько соток.

Как близкому другу показал как-то Лаллыкхан Якову семейную реликвию — фотографию, сохранившуюся еще с двадцатых годов, с надписью: «Герою гражданской войны, многоуважаемому народом Лаллых Ханову от генерала Пальванова».

И вот сейчас стоило Кайманову сказать, что нужен человек, хорошо знающий район, где всего каких-нибудь десять лет назад был разбит наголову главный оплот басмачества, — Лаллыкхан с готовностью согласился сопровождать его, Барата и Амангельды с Абзалом. Он не мог оставаться в стороне от боевых событий, ограничиваясь лишь покупкой танка: именно здесь, в песках, подходивших к отрогам Копет-Дага, в борьбе за Советскую республику, в рейдах и маршах, отчаянных кавалерийских атаках прошли его молодые годы.

Мысленно проверяя, чего стоят его товарищи, Яков все больше успокаивался: более надежных людей не могло быть с ним в столь трудном поиске, когда, не зная ничего, они должны были узнать все о скрывающихся где-то врагах. На Амангельды, Барата, Лаллыкхана Яков мог положиться, как на самого себя. Им ничего не надо объяснять. Они все прекрасно понимают и знают сами...

Немногословный в присутствии старших, Барат, все еще не набравшийся сил после ранения, пил чай, видимо обдумывая предстоящий поиск. Барат есть Барат, самый близкий, самый надежный друг... Амангельды, отставив пиалу, спокойно отдыхал после перехода по барханам, прислушиваясь к шороху песчинок за палаткой.

Пастух Абзал казался озабоченным и, как всегда, замкнутым, но его можно понять: ехал он сейчас туда, где очень просто встретить старых дружков, которые, конечно, не простят, что он заложил брата Закира, контрабандистов Шасова и Ниязбекова.

Что ж, Абзала придется подстраховать, но именно он больше других знает закордонных нелегалыциков — кочахчи...

Отчаевничав, вышли из палатки, закрываясь от ветра и песка, внимательно осмотрелись.

В отсветах багровой зари, охватившей полнеба, зловеще курились на ветру барханы. Со склонов струйками осыпался песок, накапливался холмиками у белых и твердых, как кость, стволов саксаула.

Распрощавшись с капитаном Диденко, поднялись в седла на верблюдов, что для всех оказалось не очень-то привычным делом. Вслед за проводником Шакиром и радистом Фархатом отправились по едва заметной караванной тропе к близкому, но все отодвигавшемуся, волнистому от барханов, пылавшему багровыми отсветами заката горизонту. Покачиваясь в такт шагам верблюда, закутавшись от секущего ветра в плотную накидку, Яков обдумывал предстоящий поиск, припоминая услышанное и прочитанное о тех местах, куда они сейчас направлялись.

История феодально-байской верхушки в этом районе, как и в других районах Средней Азии, была историей предательств и разбоя, деспотической власти ханов, многовекового угнетения народа, задавленного шариатом, чудовищными бытовыми и религиозными предрассудками, абсолютным бескультурьем. Уж где-где, а в этих благословенных краях всласть погуляла по спинам правоверных мусульман ханская плетка.

Особенно жестокой на протяжении веков была здесь борьба за воду — главная причина национальной вражды, разделявшей узбеков и туркмен.

Крупные землевладельцы, хлопковые поля которых были в верхнем течении рек, все меньше воды пропускали в низовья, что вызывало сильнейшие волнения среди беднейшего туркменского и узбекского населения.

Все это умело использовал Джунаид-хан — идейный вдохновитель туркменского национализма, ярый, влиятельный враг советского строя, глава и организатор басмачества в Средней Азии.