Эзотерическое подполье Британии. Как Coil, Current 93, Nurse With Wound и другие гениальные сумасброды перепридумали музыку - Дэвид Кинан
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Мы немного пожили в доме, но его состояние оставляло желать лучшего, – вспоминает Роджерсон. – Крыша была из асбеста, дерево сгнило и разрушалось, проводка могла вспыхнуть в любую секунду. Там было небезопасно. Такая жизнь казалась невероятной, как в начале брака, когда все еще в новинку. А вы говорите, анархия! В Англии, когда что-то ломается, вы вызываете мастера, а здесь приходилось все делать самому – строить, чинить и так далее. Сейчас тут все вполне на общеевропейском уровне, но в то время было сложно раздобыть даже шуруп. Жуть!»
Пока Стэплтон ремонтировал здание, они поселились в старом автобусе, стоявшем в саду перед домом. Сегодня семья живет в просторной, созданной своими руками усадьбе в визионерском духе, окруженной полями, на которых пасутся козы и лошади, – она способна посоперничать с такими постройками художников-аутсайдеров, как Райский сад Говарда Финстера[134], Башни Уоттс[135] Саймона Родиа и тайный парк Нека Чанда[136]. Не просто жилье, а эксперимент со временем, полностью отрезанный от современности, это место настолько точно отражает творчество Стэплтона, что вполне может называться его лучшим творением.
Входя в ворота под огромными нависающими деревьями, вы видите маленький зеленый почтовый ящик с названием «Кулурта». Рядом, встроенный в раму ворот, располагается причудливый миниатюрный грот, усеянный голубыми камешками и кривыми глиняными фигурками. По правую сторону от ведущей к дому тропинки стоит деревянная мойка, подле которой на веревке, прикрепленной к стойлу со снаряжения для верховой езды, сушится одежда хипповых расцветок. Стены украшают прилепленные спиралями пластиковые бусины и пивные крышки, напоминающие паутинки из разноцветных леденцов. В саду перед домом Стэплтон построил домик на дереве, куда можно забраться по железной лестнице или веревочной раме, а вокруг развесил старые канделябры и светильники. Асбестовую крышу главного дома уже давно сменил гофрированный металл, над которым возвышается дымоход из битых черепиц. Самая восхитительная пристройка – мастерская Стэплтона. Несмотря на хаотичный вид, при ближайшем рассмотрении становится понятно, насколько организованно и последовательно действовал ее создатель. Полки уставлены старыми банками из-под варенья (всего около шестидесяти), каждая из которых наполнена гвоздями или винтами определенного размера. С потолка свисают расположенные по величине удлинители; противоположная стена занята банками с краской. Вокруг висит много экспонатов, составлявших часть инсталляции Стэплтона и Тибета в лондонской галерее The Horse Hospital в 2002 году, наиболее впечатляющим из которых является огромный рогатый череп, окрашенный в зеленый цвет и обернутый полосками гибкого металла. Называется он «Портрет Бэланса». Рядом, подпирая пыльное издание полного собрания сочинений Шекспира в кожаном переплете, стоит выпотрошенная статуя Христа с птичьим черепом вместо головы, над которым, словно стражи, болтаются страшноватые куклы. Все это похоже на крошечный музей макабра, колдовское место.
Парадная дверь в главном здании открывается в гостиную и кухню с огромным каменным камином в центре. В западной части дома находится кабинет Роджерсон, где она занимается гомеопатией, с письменным столом у массивного трапециевидного окна, сделанного, подобно мозаике, из сотен осколков разного размера и цвета. В стенных нишах множество растений, а на нескольких изящно изогнутых столиках покоятся ее ноутбук и рабочая литература. На втором этаже расположены спальни, а в восточной части – за толстой деревянной дверью с изображением чего-то вроде психоделической вульвы, выглядящей как нечто среднее между обложками Love’s Secret Domain Coil и Spiral Insana Nurse, – студия Стэплтона, столь же клаустрофобная, как его старая спальня в Финчли.
«Думаю, Стива описывает слово „автоном“, – говорит Роджерсон. – Его не всегда развлекает мир, поэтому он развлекает себя сам. В каком-то смысле это довольно эгоистично, ведь автоном означает „для себя“. В музыке Стива я вижу его самого. Я интерпретирую это так: в детстве он сделал себе эту спальню, чтобы спастись от тяжелой семейной жизни, в которой для чувствительного ребенка было слишком много ссор. С самого детства его тянуло к творчеству. Он разводил кактусы, великолепно рисовал. Школьные учителя заметили его таланты и познакомили с причудливой музыкой. Это было важнейшим событием, поскольку они открыли ему путь, в который он отправился еще подростком и объездил всю Европу в поисках странной немецкой музыки. Это подпитывало его. Он был крайне индивидуален. Страсть к маленьким комнаткам он пронес через всю жизнь. Очень символично, что, когда мы еще жили в автобусе, первым, что он обустроил в доме, была студия. Ему нужно свое гнездышко, где он будет чувствовать себя в безопасности вдали от шума и суеты окружающего мира. Думаю, в определенном смысле его творчество – это стратегия выживания посреди окружающих нас сложностей».
Пластинки в комнате Стэплтона несколько неожиданно расставлены по странам: шведская экспериментальная музыка, японский нойз и, конечно же, любимый краут-рок, – словно он составлял атлас своего музыкального паломничества по всей планете. «Меня не слишком интересует современная музыка, – фыркает Стэплтон. – Я уже старею, у меня нет прежнего энтузиазма отыскивать новую интересную музыку. Ведь ее всегда приходится добывать, она никогда не лежит на поверхности, нельзя просто вытянуть руку и взять ее. Я собирал музыку на протяжении двадцати лет и нашел все что хотел, поэтому мне больше нечего искать».
Усадьба Стэплтона расположена посреди Буррена – одной из самых пустынных и безлюдных местностей в мире: 300 квадратных километров ободранного отступившим ледником карстового известняка, выглядящего как огромные бороздчатые мозги под растерзанной плотью почвы. На этих прекрасных землях, где мародерствуют стада диких коз, возвышаются круглые каменные форты и мегалитические постройки, а также бесчисленные скульптуры Стэплтона, разбросанные тут и там с тех самых пор, когда он отправлялся на прогулку с одним лишь мешком цемента под мышкой. Когда мы проезжаем мимо многочисленных озер, Стэплтон рассказывает о статуях, к этому моменту погрузившихся под воду. Вся окружающая среда свидетельствует о его неодолимой тяге к творчеству. «Когда дело касается творчества, строю ли я стену, смешиваю цемент, делаю скульптуру, пишу картину или музыку – для меня все едино, – говорит он. – Я вкладываю одну и ту же энергию, ту же творческую силу, и там нет места ни для кого другого. Вот почему Nurse не может быть группой – мне неинтересны компромиссы».
В 1989 году Стэплтон объявил о временном уходе из музыки в связи с перестройкой дома и рождением их второго ребенка Ньиды Луис. «Много лет я твердил, что Nurse With Wound – это один сплошной эксперимент, – объяснял Стэплтон, когда я впервые встретился с ним в 1997 году. – Он был холодным, безэмоциональным, и, если бы кто-то сказал мне, что в нем есть душа, я возразил бы: ни хрена там нет! Но довольно скоро мне стало понятно: я себя обманываю, все совсем не так. Я вкладывал в музыку массу усилий, души, если угодно, и сейчас верю, что в ней заложена своего рода коммуникация. Я не очень понимаю, что это такое и зачем я это делаю. До сих пор я создаю музыку ради собственного удовольствия, однако теперь я знаю, что есть люди, которые слушают ее, интересуются, ждут следующего альбома. Хочу я того или нет, но часть меня делает музыку для них. В любой момент кто-то слушает одну из моих пластинок. Что-то где-то происходит, но что? Я посылаю какое-то сообщение, но какое? Я не чувствую никакой ответственности за те мысли, которые рождает у слушателей моя музыка. Я понятия о них не имею. Люди делятся со мной самыми разными чувствами и мыслями: ваша музыка заставила меня мечтать о том, о сем, я хочу убить свою маму, заняться сексом с сестрой, довольно безумные вещи. И ты думаешь: неужели это я заставил их думать обо всем этом? Я запираюсь в своей комнатке, создаю музыку, записываю ее на диск, она уходит в мир, а потом я ничего не слышу. Мои пластинки редко получают рецензии. Я не читаю писем
