НЕТ - Анатолий Маркуша

Тихонечко прошелестел телефон, Кравцов поднял трубку и сразу узнал голос начальника Центра:

– Здравствуйте, Федор Павлович, ну как Хабаров?

– Переломы тяжелые – таза и ноги, лицо порезано, но держится…

– Что врачи говорят?

– А что они могут сказать? Лечить, говорят, надо, лежать…

– Это понятно. Что они относительно перевозки думают? Спрашивал?

– Конечно, спрашивал. Говорят: сейчас трогать нельзя.

– А как там больница, на больницу хоть похожа?

– Больница – вполне. Правда, маленькая, но так вроде современная. И оборудование, и здание. Главный врач – пожилой, фронтовик. Лично на меня произвел положительное впечатление. Лечащий врач – дама. На первый взгляд весьма уверенная в себе особа.

– Федор Павлович, а Хабарова ты видел?

– Конечно. Только недолго. Врачи просили поменьше с ним разговаривать. Сказали, покой нужен.

– Как выглядит Виктор Михайлович?

– Ничего выглядит. Держится. Просил матери позвонить и чего-нибудь наврать: ну, в том смысле, что задерживается на точке. Не хочет, чтобы мать приезжала, пока лицо не подживет.

– Звонил?

– Нет еще. Никак с духом не соберусь.

– Позвони. И ничего не ври. Скажи – легкая травма, добраться к нему пока нет возможности. А то до нее стороной, слухом дойдет, и все будет хуже. Так я толкую?

– Верно, конечно.

– И распорядись – пусть туда наш врач съездит. Пусть со своей точки зрения обстановку оценит. Может быть, мы все-таки сумеем Хабарова сюда перевезти. Здесь, что ни говори, спокойнее – и наука рядом, и медицинское начальство. Очень прошу решить этот вопрос. Мне звонил Плотников. Михаил Николаевич держится того же мнения: Хабарова эвакуировать. Понял?

– Слушаюсь. Все выясню и доложу.

Кравцов тихонько положил трубку, взглянул на портрет Чкалова. Чкалов пристально смотрел на него со стены. И начлет мысленно произнес:

– Вот какие пироги, Валерий Павлович, надо Анне Мироновне звонить. Надо! Ничего не поделаешь. – Подумал: "Может, лучше поехать к ней? Нет, ехать хуже. Испугаю. Как войду, так она сразу охнет – беда".

Кравцов закурил, вздохнул и стал набирать хабаровский номер.

– Анна Мироновна, здравствуйте. Кравцов беспокоит. Виктор Михайлович задерживается на шестой точке. Повредил ногу, но ничего такого страшного нет, так что не беспокойтесь, – Кравцов сделал паузу. Трубка молчала. Ему показалось, что молчание длится слишком долго, и он спросил: – Вы поняли меня, Анна Мироновна?

– Да-да, поняла… то есть не поняла. Вы говорите, что Витя повредил ногу? Кому – машине или себе?

– К сожалению, и себе тоже, но вы не волнуйтесь, Анна Мироновна…

– Значит, себе! А что у него: вывих, перелом? Была неприятность с машиной или случайно? – Приученная к строгим военным порядкам, Анна Мироновна старалась соблюдать наивную конспирацию и не произнесла запрещенного в телефонном общении слова "авария".

– Неприятность действительно была, но небольшая…

– Федор Павлович, закажите, пожалуйста, пропуск, я сейчас приеду, я должна знать все подробно.

– К сожалению, сейчас… – Кравцов струсил, он знал, что встретиться с Анной Мироновной все равно придется, и все-таки старался выиграть время, – к сожалению, именно сейчас я должен отбыть. Может быть, повидаемся завтра?

– Федор Павлович, какие у Виктора травмы, вы знаете?

– Я же сказал – нога…

– Медицинский диагноз поставлен? Диагноз?

– Анна Мироновна, милая, я же не врач…

– Вы не врач, но я врач. Послушайте, где эта "точка"? Как туда попасть?

– В принципе попасть туда можно, но не сейчас, несколько позже. Мы это устроим непременно.

Совершенно неожиданно Анна Мироновна не растерянным, а сухим, строгим голосом сказала:

– У меня к вам настоятельная просьба, Федор Павлович: поручите кому-нибудь немедленно пригнать Витину машину домой. Больше я ни о чем не прошу.

– Анна Мироновна, честное слово, не надо так, волноваться…

– А я не волнуюсь. Мне нужна машина, и чем быстрее вы исполните просьбу, тем лучше. Вы распорядитесь? Я жду.

– Разумеется, конечно… Я сейчас скажу…– Но Анна Мироновна повесила трубку. И Кравцов услыхал только короткие телефонные гудки.

Ожидая машину, Анна Мироновна сбегала к соседу, механику Рубцову, сказала, что с Виктором Михайловичем несчастье, и попросила Рубцова помочь: "свезти кое-куда на Витиной машине".

Рубцов, досиживавший дома на бюллетене, немедленно согласился. И Анна Мироновна вернулась домой.

Она вымыла голову – надо было чем-то занять себя, как-то заполнить время; переоделась, сунула в сумку врачебный диплом, подумала и достала из шкафа офицерский воинский билет, проверила, на месте ли паспорт…

Анна Мироновна решила: надо ехать к генералу Бородину. Если даже генерал и не узнает ее, напомнить об их давней встрече. Бородин поможет. Бородин не может отказать, он настоящий.

Бородин узнал Анну Мироновну сразу.

– Мама Хабарова? Здравствуйте. И извините великодушно – имя ваше и отчество запамятовал. Садитесь. Слушаю вас.

Анна Мироновна очень коротко передала Бородину содержание утреннего разговора с Кравцовым.

– Прошу вас, Евгений Николаевич, помочь мне в следующем: узнать точный диагноз, поймите – я врач, и для меня это важно. Кроме того, я – мать и потому хочу получить возможность попасть к Виктору. Скорее всего мои медицинские познания Виктору не нужны, но, согласитесь, быть около сына, когда ему плохо, – мое право. Вот, собственно, и все, о чем я хлопочу.

Бородин выслушал Анну Мироновну и, не произнеся ни одного утешающего или вообще какого-либо слова, вызвал секретаря.

– Варвара Адамовна, отложите все дела и сейчас же выясните, можно ли связаться с гражданской больницей шестой точки. Если можно, соедините меня с главным врачом. Срочно. Если нельзя, вызовите начальника точки, пусть он подключится к больнице. Я буду разговаривать через него. Пока все.

Секретарь вышла.

Анна Мироновна спросила:

– Евгений Николаевич, мне можно узнать, что, собственно, произошло?

– Почему ж нельзя? Можно. Виктора Михайловича понесло на шестую точку за Аснером. Полетел, извиняюсь, в качестве извозчика, на связной машине. Между прочим, никто не просил его, проявил собственную инициативу. Ну, а там… Как это бывает… отказ двигателя на малой высоте. Внизу – населенный пункт. Сел, увертываясь от домов, хорошо сел, но места не хватило…

– Мне кажется, вы осуждаете Виктора?

- Я осуждаю?! При чем тут – осуждаю? Я переживаю, я… Эх, Анна Мироновна, Анна Мироновна, плохо вы обо мне думаете… Мало ему опытных машин, мало ему экспериментальных полетов? Не могу этой жадности понять: летать, летать, летать на чем попало, куда попало, когда попало… Ладно бы мальчик ваш Виктор Михайлович был, ладно бы начинающий, а то ведь солидный человек…

Анна Мироновна, слушая Бородина, ловила каждую интонацию его густого, уверенного голоса, и вместе с тем воображение ее рисовало падающий самолет, маневрирующую между домами игрушку-машину, вихрь снега над местом касания колес о землю. Картина эта шла как бы наложением по лицу Бородина и не мешала ей видеть, как постарел Евгений Николаевич, какими тяжелыми сделались его щеки, какие нехорошие мешки набухли под глазами. Наверное, страдает гипертонией. Все, о чем думал Бородин, что пытался скрыть за умышленно грубоватым текстом речи, все было изображено на его лице, не умевшем лукавить.

Неожиданно Анна Мироновна перебила Бородина:

- И все-таки, Евгений Николаевич, как я понимаю, вы не одобряете Виктора. Ну, а если бы не он полетел за Аснером, то на этой же машине послали бы кого-нибудь другого? И все бы случилось с тем, другим?

– Ну, мама! Вы меня опять поражаете! Слушайте, я в бога не верю, но, когда смотрю на вас, невольно думаю: да что она – святая?..

На настольном коммутаторе Бородина вспыхнула контрольная лампочка. Оборвав себя на полуслове, Евгений Николаевич поднял трубку. Послушал, потом сказал:

- Сурен Тигранович, вас беспокоит генерал Бородин. Разрешите узнать, в каком состоянии находится полковник Хабаров.

Мельком взглянув на Анну Мироновну и увидев ее заострившееся, разом утратившее живость лицо, Бородин щелкнул тумблером на коммутаторном щитке, переводя аппарат на громкоговорящую связь. Анна Мироновна, не ожидавшая услышать голос собеседника Бородина, даже вздрогнула, когда в кабинете Бородина прозвучал вдруг отчетливый голос далекого Сурена Тиграновича:

– Дарагой товарищ гэнэрал, я, конечно, польщен тем, что вы знаете мое имя и отчество, я гатов вам выдать полную информацию, но прашу учэсть на будущее: вы четвертый гэнэрал, который отрывает меня от дела, не считая других отвэт-ствэнных товарищей…

– Простите, Сурен Тигранович, но беспокойство, которое проявляют многие товарищи, свидетельствует лишь об одном: Хабаров очень дорогой всем человек, очень нужный нам, очень хороший…