Чужое лицо - Эдуард Тополь

– Это шантаж, – сказала Вирджиния.

– Нет, это бизнес, – ответил он.

– Я должна подумать…

– Где? В тюрьме или здесь? – улыбнулся хозяин дачи.

– А другого места вы мне не можете предложить?

– Хорошо, – сказал он. – Такой женщине, как вы, можно сделать небольшую уступку. Но ненадолго. Скажем, на две недели. Вы будете в более-менее человеческих условиях. Но предупреждаю: через две недели – или в тюремную камеру к уголовницам, или… Вы хотите поужинать со мной? Принять ванну?

– Вы же дали мне две недели на размышление.

– Ужин вас ни к чему не обяжет.

– Все-таки лучше отложим… – сказала Вирджиния, понимая, что, если останется здесь еще хоть на полчаса, победит он, а не она, и не через две недели, а этой же ночью.

15

Вот уже третий день Ставинскому снился Юрышев. В этом не было ничего странного – вся последняя неделя была у Ставинского наполнена этим Юрышевым с утра до ночи: энергичный Бенжер вводил его в подробности проекта «ЭММА», офицеры Генштаба, бывшие приятели Юрышева, по приказу маршала Опаркова посменно «напоминали» ему эпизоды юрышевской жизни (и тайно проносили в палату любимый коньяк Юрышева «Арарат»), а прибывший из Балтийска, с базы подводных лодок, командир подводной лодки «У-137» Петр Гущин доложил о подробностях похода в Швецию. Три скважины удалось тайно пробурить на дне узких каменистых шведских фиордов и заложить в эти скважины вертикальные энергетические матрицы, а четвертая в цепи гирлянды скважина, как и было намечено сейсмиками, Бенжером и Юрышевым, легла прямо под носом военно-морской базы в Карлскруне.

«Скважину пробурили в первую же ночь, еще до того, как эти рыбаки обнаружили нас по утрянке, – усмехался в свои темные усики Гущин. – А потом, пока шведы таскали меня на допросы, мы тихо делали свое дело – заложили матрицу в скважину и затрамбовали ее спецгрунтом и экранным раствором так, что ни одна собака не вынюхает. Работка была адская, прямо скажем. Шведы засекли следы урана-238 и все рвались на нос лодки, но черта им лысого! Никого не пустил, хоть и сам был почти под арестом. Только я вам доложу, товарищ полковник, второй раз в такой переплет попасть никому не советую! Нужны такие бурильные аппараты, которые берут любую породу, даже гранит, чтоб не лезть к быку на рога на эти песчаные отмели…»

– Вот именно! Что я вам говорил?! – сказал Бенжер Ставинскому. – Ладно, допустим, еще две матрицы мы заложим где-нибудь в районе острова Муско, чтобы шведская гирлянда была готова и чтобы получить Ленинскую премию. Но потом – все! Потом нужно остановить эту самодеятельность и требовать у правительства деньги на серийное производство матриц и алмазные бурильные станки новой конструкции. В любом деле главное – получить на проект первые миллионы и быстренько их потратить. А тогда уже – только соси матку. Никуда не денутся – дадут деньги. Но завтра к нам в институт приезжает Военно-промышленная комиссия ЦК КПСС – без вас, Сергей Иванович, я принимать их не буду!

– Завтра же суббота, нерабочий день, – удивился Ставинский.

– У нас в институте нет выходных. И в ЦК тоже, – сказал Бенжер.

– И у меня еще рука в гипсе…

– Ерунда! Вы же ходите! Проведем их по стендам, покажем две матрицы, собранные вручную, и будем ныть, что так работать нельзя. Наша задача – как у парного конферанса: вы начинаете, я продолжаю. Главное – чтоб без пауз и попроще. Они в науке все равно ничего не понимают…

– И у меня щетина… – Ставинский провел рукой по своей щеке.

В связи с большим рваным шрамом на подбородке он перестал бриться, начал отращивать усы и бороду. Эти внешние изменения с юрышевским лицом, решил он, будут отвлекать внимание от тех изменений, которые может подметить в нем какой-нибудь более придирчивый взгляд. Впрочем, и эти изменения имеют оправдание: у человека было сотрясение мозга, это привело к потере памяти и другим нарушениям деятельности коры головного мозга – скажем, к нарушению привычной координации движений: походки, жестов, даже почерка. Но, ссылаясь на боль в челюсти, Ставинский все откладывал вставлять себе новые зубы. Его устраивало, что он шепелявит, это скрадывало ошибки в имитации юрышевской хрипоты. И Ставинский видел, что пока все идет гладко – может быть, еще и потому, что никому и в голову не приходило заподозрить в нем кого-либо другого, не Юрышева. Он прибыл в госпиталь с документами Юрышева, его окружили здесь заботой, доступной лишь зятю начальника Генерального штаба, и первый же офицер Генштаба, адъютант маршала Опаркова майор Рязанцев, войдя к нему в палату, воскликнул: «Старик, ты бороду отпускаешь? Тебе пойдет, гад буду!…» Все были преувеличенно внимательны и отводили глаза от повязки на его лице, от шрама на подбородке – как обычно, когда у постели больного хотят сделать вид, что он абсолютно здоров, ничего страшного не случилось. Люди в таких случаях больше следят за собой, чем за больным… Да, пока все шло просто и гладко, но, отпустив Бенжера и Гущина, Ставинский возбужденно заходил по палате. Практически с завтрашнего дня он приступает к исполнению юрышевских обязанностей, и сразу – эта Военно-промышленная комиссия ЦК КПСС. Но отказаться невозможно – еще до того, как ушли Бенжер и Гущин, маршал Опарков прислал в госпиталь своего адьютанта майора Рязанцева с генеральским мундиром для своего зятя: за успехи в разработке проекта «ЭММА» полковник Юрышев был произведен в генералы. Новенький, цвета хаки, генеральский мундир с золотыми «дубовыми листьями» на рукавах и на стоячем воротнике, с золотыми погонами и звездой генерал-майора, брюки с красными струйками лампасов вдоль боковых швов, широкий парадный пояс из витых золотых ниток и полукруглой пряжкой, длинная генеральская же шинель из тонкого серого сукна с большим отложным воротником и золотыми «дубовыми листьями» в петлицах, и еще один золотой пояс, и серая высокая каракулевая папаха с выпуклой яйцеобразной золотой кокардой, красной шелковой подкладкой и черно-золотым перекрестьем швов по этой подкладке, и генеральские полусапоги без шнурков, и рубашка цвета светлого хаки – весь этот новенький генеральский гардероб приташил сегодня к нему в палату майор Рязанцев, не забыв упомянуть, конечно, по просьбе маршала, что и мундир, и шинель сшиты по заказу его жены Галины в специальном ателье для генералитета Советской Армии, куда она трижды ездила сама, чтобы все было сшито идеально по юрышевским меркам.

Теперь весь генеральский наряд Ставинского висел прямо в палате, на дверном крючке, на деревянных плечиках, и Ставинский искоса взглядывал на него. Он понимал, что вовсе не только за проект «ЭММА» получил эти генеральские погоны. Завтра, после заседания Военно-промышленной комиссии ЦК, его будет встречать у Генштаба дочка маршала Опаркова, бывшая жена полковника Юрышева Галя. Юрышев сказал тогда в купе, что выгнал ее из дому за то, что она шлюха. Как же быть? Как же ему вести себя с ней? Проще всего продолжать за Юрышева изображать оскорбленного супруга, но тогда он лишится покровительства ее папаши…

И ночью ему опять приснился Юрышев – Юрышев в постели с Вирджинией. Ставинский никак не мог понять во сне: узнала Вирджиния, что это Юрышев с ней, а не Ставинский?

А потом на месте Юрышева вдруг оказался этот гэбэшный майор Незначный, он насиловал Вирджинию.

Ставинский проснулся весь в холодном поту. «Два покойника, – подумал он, – два покойника во сне – к добру ли это?»

Он встал. Кое-как умылся в умывальнике и надел генеральский мундир.

16

И еще один человек проснулся в это утро задолго до рассвета – жена Юрышева Галина. В 37 лет потерять в один день сына, мужа и годами налаженную беззаботную жизнь за спиной мужа и отца – несколько месяцев назад это было для нее оглушительным ударом. Хотя отец и не знал истинной причины ее разрыва с Юрышевым, но почему-то сразу обвинил в этом разрыве дочку. Может быть, потому, что действительно любил Юрышева как сына и всегда подчеркивал, что продвигает его по службе вовсе не из-за родственных отношений, а потому, что Юрышев действительно талантлив. И поскольку они годами ежедневно общались на службе, у ее отца и Юрышева сложились особые мужские отношения, чисто мужская дружба.

Смерть внука и разрыв Юрышева с женой нарушили эту дружбу, и отец винил в этом только дочь. Да и Галина винила только себя – кого же еще? Она любила Юрышева, а случайные посторонние романы вовсе не мешали этому, скорей наоборот: после разрыва с очередным молоденьким любовником-студентом или аспирантом Библиотечного института, где Галина преподавала французский язык (как и подавляющее большинство дочек московской партийной и военной элиты, Галя Опаркова окончила в свое время Институт иностранных языков), – так вот, после очередного краткосрочного романа на стороне Галина всегда возвращалась к мужу, наполненная новым благодарным чувством любви к нему, к сыну, к своей семье. Разве можно было сравнить этого талантливого, спокойного, любящего ее мужчину – полковника, охотника и отца – с каким-нибудь двадцатилетним студентом?!