Марксизм: не рекомендовано для обучения - Борис Кагарлицкий

Мы сталкиваемся и с экологическими границами потребительского общества. Невозможно представить себе, что будет, если все китайцы усядутся за руль автомобилей, как американцы. Наступит экологическая катастрофа. Еще в начале 1970-х годов бразильский экономист Сельсо Фуртадо подсчитал, что если весь мир подтянуть по уровню потребления до среднего американца, то экономический коллапс наступит мгновенно. На планете нет такого количества ресурсов, чтобы обеспечить всем американский образ жизни. Неолиберализм находит решение этой проблемы, с одной стороны, за счет сжатия социального государства, с другой стороны, за счет перемещения капитала с богатого Севера на бедный Юг. Причем капитал приходит на Юг не для того, чтобы сделать его богаче. В этом нет экономического смысла. В целом Юг становится беднее. И социальные низы Запада должны отказаться от своих потребительских амбиций.

Методом давления на социальное государство становится бегство капиталов. Под предлогом дороговизны рабочей силы капитал начинает уходить в страны, где люди стоят дешевле, где нет профсоюзов, забастовок. Но наивно думать, будто западные правительства этому уходу капитала сопротивляются. Напротив, они его стимулируют. Отныне государства должны конкурировать между собой, чтобы выслужиться перед капиталом, который все более явно принимает транснациональную форму. Тот, кто сделает жизнь своих подданных тяжелее и несчастнее, получит поощрение.

Однако изгнание из потребительского рая провоцирует недовольство. Социальные противоречия системы начинают нарастать и «по вертикали», и «по горизонтали» (внутри каждого отдельного общества и между обществами). Раньше капитал экспортировал свои проблемы на периферию. В начале XX века, не переставая эксплуатировать периферию, капитал усиливает давление и на жителей стран центра. Те, кто еще недавно были благополучно интегрированы в потребительское общество, начинают ощущать себя чем-то вроде пролетариата в старом марксистском смысле. Психологический шок очень силен. Ведь одно дело - всегда жить в бедности, а другое дело - впасть в бедность после длительного периода жизни в достатке.

Социальное недовольство нарастает, но механически вернуться к методам классовой борьбы, типичным для начала XX века, невозможно, ибо изменились условия жизни, организация труда, технологии. Часть людей, вытесняемых из потребительского общества, не пролетаризируется, а деклассируется. Этим, как и в период Великой депрессии, пользуются различные фашиствующие силы - резкий подъем крайне правого экстремизма, неофашизма и радикальною национализма в начале XXI века не случайность. Дело не в том, что люди забыли уроки Второй мировой войны, а в том, что стали воспроизводиться социальные условия «Великой депрессии».

И все же торжество неолиберализма может оказаться предвестием нового революционного подъема. Обостряя классовое противостояние, политика буржуазного реванша рискует поставить под вопрос легитимность капитализма даже в тех слоях общества, которые до сих пор систему неукоснительно поддерживали.

Крот истории продолжает свою работу

Механизм воспроизводства элиты сделал ее более открытой, более динамичной.

Вчерашние радикалы сделались сегодняшним истеблишментом, пошлыми буржуа. Советский Союз рухнул, а вместе с ним ушло в прошлое мировое коммунистическое движение. В Китае про маоизм вспоминали лишь по большим праздникам. Лидеры национально-освободительной борьбы превратились в коррумпированных правителей, вымаливающих займы у Международного валютного фонда.

Раньше модно было говорить о приближающейся революции, теперь о том, что революций в современном мире быть не может. Но в тот самый момент, когда буржуазная идеология торжествовала полную победу и устами Фрэнсиса Фукуямы уже публично объявила о конце истории, на политическую сцену вышли новые массовые движения, бросившие вызов капитализму. А вместе с массовым сопротивлением системе возвращалась и потребность в марксистской теории.

ДЕМОКРАТИЯ В МАРКСИСТСКОЙ И ЛИБЕРАЛЬНОЙ ТЕОРИИ

Если спросить либерального профессора о том, как соотносятся марксизм и демократия, он, скорее всего, закричит что-то невразумительное и бросится наутек. Ибо главное, чему учат в либеральной политической школе, - это тому, что демократия и марксизм несовместимы. Демократия, с их точки зрения, несовместима вообще ни с чем, кроме либерального капитализма. В этом смысле демократия несовместима сама с собой. Ибо демократия предполагает свободу выбора, а никакого выбора нет. Все, что не есть либеральный капитализм, должно быть отвергнуто.

Маркс, говорят нам, был предтечей тоталитаризма, даже если сам того не сознавал. От Маркса идет неизбежный, логический ряд к сталинизму, к товарищу Ким Ир Сену и Пол Поту. В более умеренном варианте та же концепция выражена Лешеком Колаковским в его трехтомном труде «Основные направления марксизма», где говорится, что сталинизм и кимирсенизм - это не единственно возможные, но легитимные и закономерные интерпретации марксизма.

На самом деле подобная преемственность не совсем обоснованна. Парадокс состоит в том, что если уж искать идеологические корни тоталитаризма в европейской мысли, то начинать надо не с Маркса, а, как это ни парадоксально, с идей Просвещения и концепции демократии.

Демократические корни тоталитаризма

Если признать закономерным происхождение тоталитарной практики XX века из марксистской теории, то точно также придется признать и родство между тоталитаризмом и демократией. Европейское Просвещение изначально было авторитарным, поскольку знание передается от немногих ко многим, сверху вниз, и отнюдь не путем свободной дискуссии. Любая школа авторитарна - нет ни возможности, ни необходимости спорить по поводу того, сколько будет дважды два. Просвещенное меньшинство руководит отсталым большинством по праву знания. Другое дело, что свою миссию передовое меньшинство видит в том, чтобы это знание распространить на всех. Можно сказать, что большевистские представления о роли партии тесно связаны с идеями Просвещения, которые сама же буржуазия насаждала в XVIII столетии. Предшественником большевизма была партия французских якобинцев, тоже чрезвычайно авторитарная. Но именно с якобинства (со всеми ужасами революционного террора и гильотины) начинается история европейской демократии.

Ортега-и-Гассет, испанский консервативный мыслитель, написал в первой половине XX века про «Восстание масс». Для него не так уж велики различия между демократией и тоталитаризмом. И то и другое означает конец власти элиты, конец традиции, начало массовой политики. Именно поэтому, кстати, формы тоталитарного политического действия повторяют формы демократии - съезды, партии, массовые демонстрации, выборы. Весь арсенал средств тот же, что и при демократии, только без плюрализма.

С другой стороны, на левом фланге связь тоталитаризма и Просвещения увидели Теодор Адорно и Макс Хоркхаймер в книге «Диалектика Просвещения». Хоркхаймер позднее перешел на консервативные позиции, но эта книга написана в период, когда он еще находился под влиянием марксизма.

Идея современной демократии порождена эпохой Просвещения. Все начинается с XVII века, с идеологического обоснования английской буржуазной революции. Нужно было дать теоретический анализ того, что случилось в Англии в середине XVII столетия. Это сделал, с одной стороны, Гоббс, а с другой - Локк. Первый писал еще во время революции, второй после - когда буржуазный порядок утвердился. Неудивительно, что Гоббс, ставший одним из бесспорных идеологов и теоретиков буржуазного права и государства, является убежденным авторитаристом. Правда, авторитаризм Гоббса по-своему демократичен. Он построен не на понятии божественного права, которое характерно было для средневекового политического мышления, когда иерархия ниспослана была от бога. Нет, с точки зрения Гоббса, иерархия и государственное насилие являются способом совладать с естественной природой человека. Как только человек получает свободу, он начинает творить такое, что лучше его ограничить. Заменой свободы становится общественный договор. Добровольный отказ народа от своих прав в пользу государства, которое наводит порядок и защищает граждан.

Что такое государство, по Гоббсу? Система, которая ограничивает свободу каждого в интересах безопасности всех. Компромисс интересов. Вся теория общественного договора насквозь авторитарна, поскольку суть ее в ограничении свободы, в регулировании и легитимизации насилия. Причем насилия классового. Другое дело, что идея общественного договора имеет и менее авторитарную версию, например у Ж.-Ж. Руссо, который видит суть договора в совместной защите свободы.

Руссо был уже предшественником анархизма. Он, конечно, в глубине души уверен, что рано или поздно государственную власть вообще ликвидируют: должен быть такой общественный договор, который обеспечит уже непосредственную реализацию свободы, в каком-то новом обществе, построенном на равенстве.