Танковые асы вермахта - Ганс Шойфлер

Прежде чем сбросить бомбы, они выключали мотор и бесшумно неслись к целям, всего в нескольких сотнях метров над землей. Иногда они через громкоговорители вели пропаганду, агитируя или проклиная нас. Наши зенитные орудия не слишком их беспокоили и не причиняли им особого вреда. Однако мы разместили зенитную батарею на железнодорожной станции Думчино. Это случилось после того, как русские летчики подорвали наш эшелон с боеприпасами.

Опасность эпидемии!

На нас наступает новый враг. Малярия, дизентерия, «волынская», или окопная, лихорадка, а также тиф забрали первых жертв. В одной только моей роте 12 солдат умерло от тифа. Мы соорудили вошебойку и баню, мы посыпали порошком от вшей каждый уголок нашего жилища. Мы всячески препятствовали контактам русских гражданских лиц и наших солдат.

Ничто не помогало. Лишь после мощной кампании по вакцинации личного состава эпидемические заболевания почти мгновенно прекратились.

Отпуск на родину

Из дневников Ганса Шойфлера

В Думчино под Мценском, всего в нескольких километрах от линии фронта, я сел на поезд, отправлявший солдат и офицеров домой, в отпуск. Хотя я давно ожидал подобной возможности, когда она наконец появилась, мне стало грустно оттого, что я оказался на пути к родному дому. Все вокруг казалось нереальным – красные товарные вагоны, надписи на немецком языке, стеклянные окна в пассажирских вагонах, знакомый перестук железнодорожного состава по рельсам.

Отнюдь не сразу ко мне вернулось прежнее спокойствие. День за днем я все ближе подъезжал к дому, однако в мыслях все еще находился далеко от него. Но вот позади остались Брест и река Буг. По обе стороны железной дороги тянутся заброшенные, разоренные войной земли. Монотонный пейзаж. Затем я вижу ухоженные деревни. Два лета я провел вдали от дома, и вот снова передо мной немецкая земля. Все кажется ненастоящим, каким-то киношным, пока я наблюдаю за проносящимся за окном ландшафтом, непривычно беззаботно сидя в купе.

Затем ожил радиорепродуктор, напомнив мне, что пора вылезать из поезда, в котором я провел шесть дней пути. Я вышел на платформу, держа в руке маленький чемодан и скудные личные вещи. Немного постояв, ощутил, как меня подхватил человеческий поток. Неуверенно пошел вперед. Затем, испытывая радость, медленно и робко, как лунатик, приблизился к родному дому. Во мне все еще звучал грохот боев, но затем меня как будто переполнило торжественное пение, во мне словно заиграл церковный орган на Рождество. Я был рад снова видеть родных мне людей.

Я шел по узким аллеям и широким улицам большого города, такого же большого, как и его предместья, шел среди осенних фруктовых садов. Вот передо мной детский сад, где играла стайка радостных мальчишек. Слава богу, что им неведомы (ждать осталось недолго. – Ред.) ужасы войны. Им ничего не известно о смерти и боях, а также о том, в чем состояла наша главная боевая задача.

Когда я проходил мимо детей, их веселый смех неожиданно стих. Они внимательно разглядывали меня огромными испуганными глазами. Наверное, их внимание привлекло мое чересчур серьезное лицо, измученное долгим недосыпанием, на котором недавние тяжелые бои оставили неизгладимый след. Или, может быть, Железный крест в серебряной оправе на моей груди. Я не знал. Чтобы не печалить их моим суровым видом, поспешил дальше. В это же мгновение за мной побежал какой-то голубоглазый мальчуган. Он выскочил вперед и пожирал меня взглядом, в котором читалось восхищение.

Мальчишка протянул ко мне ручонку, в которой была зажата роза. Я услышал его голосок:

– Солдат, возьми цветочек!

С этими словами он исчез так же быстро, как и только что появился передо мной.

Я стоял на месте, молодой мужчина с висками уже поседевшими от тяжелых боев. Солдат-фронтовик, чувства которого давно притупились под заградительным огнем артиллерии. Мужчина, разучившийся плакать при виде боевых товарищей, умирающих рядом с ним в грязи окопа. Когда я посмотрел на розу, то увидел, что мои руки невольно задрожали. Жар и озноб пробежали по телу, на глаза навернулись слезы.

Я думал о далеком фронте. Думал о солдатах моей роты. Думал о мертвых товарищах, оставшихся на полях далеко за Бугом. Здесь, в Германии, жизнь воспринималась по-другому.

Я возьму эту розу с собой, когда вернусь в Россию, вернусь на Восточный фронт. Каждый раз, когда всплывет большой вопрос – зачем? – она наверняка позволит мне на него ответить. У меня пока нет сына, который будет носить мою фамилию, но я мысленно представляю себе его взъерошенные светлые волосы и огромные доверчивые глаза, они напомнят мне о солдатском долге, который я должен выполнить до самого конца.

Глава 5

Россия, 1942–1943 годы

Вторая зима в России

Ганс Шойфлер

Майора фон Лаухерта направили на полковые командные курсы. Капитан фон Кёссель стал исполняющим обязанности командира 1-го батальона. Майор фон Юнгенфельд принял командование 49-м истребительным противотанковым дивизионом.

Снова пошел снег. Мы очень внимательно слушали армейские сводки об ожесточенных боях на юге. Мы беспокоились о наших боевых товарищах в Сталинграде, на Кавказе и на Дону. Господи, избави их от зимы, которую нам довелось пережить в прошлом году!

Мы были на коротком поводке во всем, что касалось топлива, боеприпасов и подкреплений; само собой разумеется, все направлялось в полевые и танковые армии, наступавшие на юге. В нашей ремонтной роте проявляли чудеса изобретательности и организаторского таланта, чтобы собрать и починить наших простреленных и изношенных ветеранов. Они воистину творили чудеса. Но, несмотря на все это, танками удалось укомплектовать не более роты. Эту танковую роту разместили на позициях в полной боевой готовности, к западу от Мценска. Две другие роты сосредоточили в Орле и готовили в качестве пехотинцев. Для танкистов наступила темная глубокая ночь.

Два мотопехотных полка были переформированы в панцер-гренадерские (моторизованные) полки. Ходили слухи, что нас отведут с фронта для переформирования и преобразования. К тому времени мы уже успели привыкнуть к району, в котором находились. В местах постоя все местные жители были известны нам по именам, как и их заботы и проблемы. Мы настолько сблизились, что могли довольно хорошо понимать друг друга. Нужно отметить, что тарабарское наречие, на котором мы говорили, этот фронтовой русский, было смесью всех мировых языков. Потрясающим в нем было то, что венгр понимал его не хуже итальянца, русский не хуже немца. Главную роль во всем этом лексиконе играло слово «капут».

Наш образ жизни, наши взгляды и наше восприятие диктовались уникальностью ситуации и, по-видимому, были далеки от шаблонных буржуазных взглядов. Мы ни о чем серьезно не задумывались. И в глазах «новичков» из Германии, должно быть, выглядели чудаками.

Самая длинная ночь

Рудольф Мекль, ефрейтор 2-й роты 35-го танкового полка

Нас было 13 человек. Нас отправили из Швайнфурта на фронт в составе так называемой маршевой роты. Три недели мы ехали в теплушке по маршруту Лисса – Орша – Рославль – Брянск в Орел. Мы прибыли туда в ноябре 1942 года. Когда мы приехали в Рославль, вокзал горел – своеобразный торжественный прием специально для нас. Партизанская война заставляла призывать на фронт даже 18-летних.

Я не знал, кто отвечал за распределение нашей группы ефрейторов, кандидатов в офицеры. Однако действовали по старой поговорке, стараясь отделить зерна от плевел. В данном случае зерна направляли в 36-й танковый полк; плевелы – в 35-й танковый полк. И 13 из нас сочли плевелами. Среди худших был 18-летний ефрейтор Рудольф Мекль. Когда командир нашего транспорта подробно доложил о группе капитану фон Кёсселю, одному из наших новых богов и повелителей, первый вопрос был:

– Ефрейтор Мекль, где ваша служебная характеристика?

Роты, которым было нечего делать, находились в Орле. Их разместили в некоем подобии гарнизона, пока на фронте в районе Мценска было тихо. В батальоне оставалось всего несколько Pz III, горстка Pz IV и 2 кое-как собранных по частям T-34. Поскольку этих танков едва хватало, чтобы оснастить одну-единственную роту, пришли к мысли расположить боеспособную роту в деревне Овчух, юго-западнее Мценска, а остальную часть батальона держать в черном теле, причем буквально, поскольку ни отопления, ни освещения, не считая скудного света коптилок Гинденбурга, в квартирах не было. Ротой резерва первой очереди командовал обер-лейтенант Кёнигсфельд, и это была 4-я рота. Хотя я был во 2-й роте, меня для боевого крещения на фронте направили в роту резерва первой очереди. Рота располагалась в дефиле. В крутых склонах прорыли тоннели, где находились танки, по четыре или по пять, один за другим. Эти парковки были полностью защищены от бомб, и, несмотря на это… нет, подробнее об этом позже.