Дети змей, дети волков - Янина Волкова

Ренэйст? Вернулась в Чертог Зимы?

Ах, как хотела бы Йорунн верить в это! Но взгляд выцветших от старости глаз ясно дает понять – он не лжет. Взглянув за его плечо, видит кюна, как спешат куда-то люди, обсуждают что-то с волнением громко, и сама срывается с места. Ни плаща теплого не накинув на плечи, ни полушубка из звериного меха, бежит она по снегу, спотыкаясь и едва ли не падая, но столь жалким кажется это на фоне ее волнения. Видит она впереди знакомую невысокую фигуру, стоящую у самых ворот, ведущих в Чертог Зимы, и слезы застилают глаза, застывая на морозе крошечными кусочками льда.

– Ренэйст! – кричит она. – Ренэйст!

Оставшись в одиночестве в конунговом доме, Руна, согнувшись пополам настолько, насколько позволяет живот, горько плачет. Неизбежное произошло.

Людей становится все больше и больше – каждому хочется посмотреть на наследницу конунга, вернувшуюся столь внезапно. Ренэйст, окруженная вниманием, и не замечает даже, как у нее из рук забирают поводья, уводя коня прочь, и озирается по сторонам, напряженная и даже несколько испуганная. Отвыкла она от подобного столпотворения людей, и, пусть лица эти и кажутся ей знакомыми, спокойствия они не приносят.

Первым знакомым лицом, которое удается ей выцепить из толпы, становится Ньял. Олафсон пробирается к ней, расталкивая других людей, и протягивает руки, позволяя Ренэйст рухнуть в его объятия. Обнимает ее крепко, прижимая так близко к себе, что не оставляет ей даже крошечной возможности сделать вдох. Но сейчас это не важно. На глаза Белолунной наворачиваются слезы, она цепляется крепко за его сильные плечи, прошептав дрогнувшим голосом:

– Ньял…

– Ты жива, – хрипло бормочет он, уткнувшись носом в ее волосы, – ты жива, Рена!..

Она и сама не верит в то, что жива. Все чудится ей, словно бы все это сон, предсмертный бред, и ничего из этого на самом деле не было. Но вот он, Ньял, теплый, и пахнет так знакомо снегом и гарью. Хватка его сильных рук стискивает ее крепко, и Ньял приподнимает Ренэйст, отрывая ноги от земли. Словно застывает мгновение, полное радости и горького осознания долгой разлуки. Осторожно опускает он ее на ноги, отстраняет от себя на расстояние вытянутых рук и улыбается, похлопав по плечу.

– Мы рады твоему возвращению, сестра.

Взгляд Ньяла скользит выше, становится печальным, когда видит он Хейд, и изумленным в то мгновение, когда в юноше, что прибыл с ними, узнает он ведуна, с которым столкнулся на поле боя в солнцерожденных землях.

– А он здесь что делает? – разъяренно спрашивает северянин.

Ренэйст закрывает Радомира своим плечом, встав между ним и Ньялом; слегка согнув колени, ведун готов в любой момент еще раз продемонстрировать рыжему наглецу силу своего Дара.

– Радомир прибыл со мной, – спокойно поясняет Белолунная, – без него я бы погибла сразу же после крушения. Он мне такой же побратим, как и ты, Ньял, и потому к нему должно быть должное отношение.

После сказанных ею слов беспокойный шепоток проходит по рядам собравшихся. Брови Ньяла поднимаются столь высоко, что их и не видно за рыжими волосами. Вновь смотрит он на солнцерожденного: побратим? С каких пор северяне с «ними» запястья режут? Ренэйст же, обернувшись к Радомиру, делает легкий жест ладонью, призывая его к спокойствию. Никто не навредит ему, ведь связаны они кровью, и Ренэйст этого не позволит.

– Видишь, Ньял, – доносится до нее слабый, но знакомый голос, – как может обернуться неожиданно жизнь.

– Ове!

Смотрит на него Ренэйст и глазам не верит. Словно бы еще тоньше кажется он, худой и болезненный, опирающийся при ходьбе на гладкий посох из темного дерева. Левую сторону лица его закрывает повязка, и он улыбается, смотря на Ренэйст не по годам мудрым взглядом.

– Здравствуй, Рена, – он протягивает к ней руку, и она вкладывает в нее свою ладонь. – Отрадно видеть, что ты цела.

– Я рада видеть тебя ничуть не меньше, – кладет Волчица вторую руку на его скулу, оглаживая кожу под плотной повязкой. – Вижу, и с тобой много чего произошло за время отсутствия моего.

Усмехается Ове и качает головой сокрушенно. Ньял же, позволив им поговорить, отходит чуть в сторону, поравнявшись с Хейд. Ворона смотрит на него, и Ньял улыбается. Так хочет коснуться ее, но не делает этого, помнит о том, что сказала она ему.

– Я рад снова видеть тебя. Все гадал, добралась ли ты до Звездного Холма.

– Все в порядке. Я встретила Сигрун, и она позволила мне остаться в охотничьем доме ярла до вашего возвращения. Я рада, что могу находиться в одиночестве и покое. Признаться, мне бы хотелось вернуться обратно уже сейчас.

Хейд тревожится. Ей совсем не хочется встречаться с матерью, а ведь это непременно случится, если Хейд останется в Чертоге Зимы. После всего, что произошло, встреча эта не сулит Вороне ничего хорошего.

Ньял смотрит на нее внимательно, разглядывая хмурый профиль. Его ладонь мягко, но крепко сжимает ее плечо, и, когда Хейд вскидывает на него взгляд, он улыбается ей.

– Не беспокойся. Ныне ты под защитой Звездного Холма, и никто не посмеет навредить тебе, когда рядом я, Ингве или наш отец.

Благодарная улыбка трогает ее губы, и Ворона касается ладони Ньяла на своем плече кончиками пальцев. Хейд все еще не любит его, но сейчас никого нет ближе, чем он. Ньялу достаточно того, что она цела.

– Ренэйст! Ренэйст!

Отстранившись от побратима, Белолунная оглядывается по сторонам, и широкая улыбка трогает ее губы, когда, расступившись, толпа пропускает к ней кюну. Оставив Ове в заботливых руках Сванны, бережно придерживающих его, Волчица бежит к матери навстречу, раскинув в стороны собственные руки.

– Мама!

Ловят они друг друга в крепкие объятия, и Йорунн заходится громкими рыданиями. Ренэйст обнимает ее так крепко, как только может, ноги ее дрожат, и вместе медленно оседают они на снег, рухнув в него коленями. Дрожащими пальцами цепляется кюна за плечи дочери, с трудом заставляет себя отстраниться для того, чтобы, обхватив лицо Ренэйст ладонями, взглянуть на нее. Белолунная улыбается, будучи едва в силах рассмотреть лицо матери за слезами, застилающими глаза, и губы ее дрожат, пока пытается Ренэйст сказать хоть что-то. И подумать не могла она, что встреча с матерью такой болезненной будет. Теперь, когда конунг мертв, Йорунн единственный родитель, оставшийся у нее, и так больно видеть, как сильно она страдала, считая, что дочь ее погибла.

– Мама…

– Девочка моя, ты жива, – шепчет кюна, покрывая лицо дочери беспорядочными поцелуями, крепко прижавшись губами к ее лбу и тут же отстраняясь. – Что же было с тобой? Твои несчастные волосы, такие прекрасные волосы…

Ренэйст лишь качает головой:

– Это неважно, мама, совсем неважно. Волосы отрастут, главное – я здесь. Я действительно здесь, и теперь все будет