Дымовое древо - Джонсон Денис

Чёрный «шевроле» остановился у особняка. Хао помог американцам с разгрузкой – принял и баул мистера Шкипа, и его тростниковую корзину, и все три ящика, – попрощался и пошёл домой по разбитому тротуару вдоль сточной канавы, освещая путь фонариком.

Они жили на втором этаже дома, где располагался закрывшийся магазин, которым владела его семья – он, его жена Ким и временно заезжающие родственники. Магазин достался им от предков Хао; родственники принадлежали Ким. Когда Хао вошёл через проулок в дом, уже где-то час было темно, но он услышал, как сандалии жены шаркают по бетону заднего дворика – она хлопотала среди плодовых растений, которые выращивала в больших горшках. Хао включил потолочную флюоресцентную лампу в гостиной, чтобы известить жену о своём приходе.

Хотелось с кем-то поговорить. Казалось, просьба встретить члена семьи полковника по его прибытии скрепила их союз, а он теперь миновал в своей жизни важную веху – но ведь и в жизни жены тоже. Право вынести их положению общую оценку оставалось за ней.

Он сел на стул перед красным пластиковым электровентилятором. Довольно скоро вошла Ким – женщина средних лет, косолапая, деревянный каркас, обмазанный жиром, жилистые руки, кривые ноги и выпирающее пузо. Лицо её сделалось чем-то похоже на морды каменных лягушек, которых ставят в садах, и ещё чем-то – на лик Будды: щекастое, пучеглазое. Она села, перевела дух и сказала:

– У меня сегодня всё отлично.

– Вот так чудо, – съязвил он, ибо знал, что она любит выражаться подобным образом.

– Я приняла лекарство от астмы, о котором рассказывала.

– Ой, – встревожился он, – это же безумство.

– Но ведь сработало же. Чувствую себя отлично.

– Давай запишем тебя на приём к американскому доктору. Уверен, господин полковник сможет такое устроить.

– Оставь меня в покое, – сказала она, как всегда, – в мою могилу никто вместо меня не ляжет.

Ким хорошо управлялась с домашними делами и была Хао доброй подругой. Он ею дорожил и желал ей долгих лет жизни. Но её здоровье было неважным.

Они сидели вместе, пока жужжал красный вентилятор, а под ним гудела столешница. Ким закрыла глаза и задышала носом, согласно совету очередного врача.

Болезнь действительно длилась уже очень долго, вероятно, осложнившись несколько лет назад – четыре года, что ли? – из-за потери племянника. Ким часто возвращалась к теме самоубийства Тху. Хао видел, как она с тоской смотрит куда-то в никуда, тогда как что-нибудь, может быть, всего лишь звучание её собственного голоса, против воли втягивает её обратно в разговор: «Как думаешь, может, это был несчастный случай, как думаешь, может, он просто экспериментировал, любопытствовал, рассматривал или нюхал горючее, ну, я не знаю?» А Хао говорил: «Я тоже не знаю; только Тху явно вляпался в какие-то неприятности, раз потом угодил в объятия бензина». – «Мне не нравится Будда, – говорила она. – Есть много богов, – говорила она, – у Будды всё слишком просто, а вот ты оглянись вокруг, разве всё выглядит таким уж простым? Нет, нет».

Чтобы беседовать с ней, надо было войти в её мир, поэтому он спросил:

– Что тебе в последнее время сообщают сны?

– Что моё дыхание станет свободным, а моя двоюродная сестра скоро выйдет замуж.

– Сестра? Какая сестра?

– Ланг! Мне что, отвести тебя в соседнюю комнату и показать, как Ланг спит у себя на циновке?

– Да я забыл, какая из них гостит у нас.

– Так их две! Ланг и Ню.

– Время поговорить о нашем положении.

– Говори.

– Ты же понимаешь, у господина полковника какой-то проект возле Кути, в окрестностях горы Доброго Жребия.

– Ему помогать опасно. Разве уклонишься от ветра?

– Я уже ему помогаю. Поговорил с некоторыми бригадирами, отметил расположение входов в туннели у него на карте.

– Если ты встанешь на какую-то из сторон, что же будет с нами?

– Я уже выбрал сторону. Считаю, нам надо поразмыслить, что случится, когда наша страна вновь объединится. Думаю, нам придётся уехать.

– Уехать?

– Уехать за границу. Эмигрировать. Бежать в другую страну.

– Но нам же нельзя!

– А что нам мешает? Дома ведь никого из прислуги не останется.

– Никого не останется, потому что у тебя нет для них работы. Зачем ты продал две другие лавки, когда эта уже закрылась? И вообще, у нас же есть Минь.

– Миню есть за что зацепиться, он сам о себе позаботится.

– Ты хочешь сказать, рано или поздно его убьют.

– Ох, жена, ну я тебя прошу, пора тщательно обдумать все эти вопросы.

Частенько, когда они говорили о чём-то, что расстраивало Ким, она машинально вскакивала на ноги и принималась ходить по комнате. Поднимала подушки, взбивала их в руках, смахивала с них пыль или брала небольшую – по колено – метёлку и подметала деревянный пол от пуха. Мать Хао пользовалась такой же метёлкой. Бабушка – тоже. В какой бы дом он ни вошёл – у всех имелась такая же точно метёлка.

– Я познакомился с племянником господина полковника. Его зовут Шкип. Давай пригласим его на ужин.

– Нехорошо приглашать американцев к себе домой.

– Если мы не выберем сторону, нам не будет доверять ни одна из сторон. Так и останемся болтаться посерёдке. А такие люди, которые остаются посерёдке, рано или поздно оказываются где-нибудь в лагере – и неважно, какая сторона победит.

– Значит, ты примкнул к американцам. Если американцы победят, мы сможем остаться.

– Нет. Американцам не победить. Они сражаются не за Родину. Они просто хотят быть хорошими. А чтобы быть хорошими, нужно всего лишь немножко повоевать, а потом убраться восвояси.

– Хао! Тогда зачем же им помогать?

– Победить они не победят, но могут доказать, что способны на дружбу. А я верю, что люди они порядочные, поэтому так и поступят.

– Но у тебя ведь есть друзья во Вьетмине!

– Теперь он называется «Вьетконг».

– Чунг. Чунг Тхан – это же твой друг.

Хао сказал:

– Неохота говорить про Вьетконг. Коммунисты живут только ради светлого будущего. Во имя его они разрушат всё, так что в будущем останется одна пустота. Я хочу поговорить об американцах.

– Говори. Кто мешает-то?

– Если я помогу этим американцам, нам не придётся становиться беженцами, они помогут нам выбраться. Может быть, куда-нибудь в Сингапур. Я считаю, что это вполне осуществимо. Сингапур – очень интернациональный город. Нам не придётся чувствовать себя изгоями.

– Ты когда-нибудь говорил с ними про Сингапур?

– Поговорю, когда придёт урочный час. Есть ведь и другие места. Манила, может быть, Джакарта, может быть, Куала-Лумпур. Лишь бы не пришлось отправиться в лагерь для беженцев.

– Буду молиться, чтобы американцы уничтожили Вьетминь.

– Я, Ким, не питаю надежд. Есть такая старинная пословица: наковальня молот переживёт.

– А мы кто такие? Мы ни молот, ни наковальня. Нас зажали между ними.

– И ещё одна: всякий кочет на своей навозной куче лучше всех дерётся.

– Ха! Вот тебе ещё одна старинная пословица: петух есть курица с яйцами, а мужчины – что стая клуш.

– Никогда такой не слышал.

Она довольно засмеялась и направилась на кухню.

– Понимаю, – окликнул её Хао, – нет для тебя большей радости, чем выставить мужа дураком.

Однако от её смеха на душе стало теплее – Ким так редко смеялась после гибели Тху. Она дорожила Тху как бесценным даром. Оба брата остались как память об её умершей сестре. Они были всем, что она имела. Теперь у неё остался только Минь.

На кухне Нгуен Ким зажгла примус под чайником. Остановилась перед полкой, вскрыла один за другим свои флакончики с благовониями и вдохнула из каждого по очереди. Она много времени уделяла дыхательной терапии. В эти дни её особенно интересовал розмарин. Ким хотела смешать его с экстрактом пачули – не в качестве лекарства, а всего лишь для духов, и никак не находила подходящего способа: в сочетании они, как казалось, давали какой-то третий аромат, не совсем приятный.