Как птички-свиристели - Джонатан Рабан

Тома накрыла внезапная волна полной безысходности. Волна схлынула, и он почувствовал, как погружается в панику, исходящую из глубины его существа. Кто-то другой медленно поставил пресс-папье на каминную полку, кто-то другой, ловя ртом воздух, опустился на колени и лицом зарылся в диван. Том думал со странно спокойным любопытством, не начался ли у этого кого-то сердечный приступ и не вызвать ли для него Службу спасения. Но тут кто-то опять стал одним целым с Томом, и они поплелись на кухню в поисках стакана и какой-нибудь жидкости покрепче.

Выцедив последние капли джина из бутылки, он сел за стол и стал играть с бумажными стаканчиками и желтым шариком. Ему требовалось волшебство: сам маг Гудини затруднился бы перебраться из этого конкретного вечера на нейтральную утреннюю территорию. Имелись «В джазе только девушки», взятые в прокате, когда Том только готовился в одиночестве провести остаток праздничного дня, но сейчас перспектива сидения перед телевизором была невыносима. Слишком хорошо представлялись долгие ночные часы, заполненные мыслями о семье, которую он потерял случайно, как другие теряют зонтик в автобусе.

Том наудачу позвонил Тэтчеллам, но их не оказалось дома, а кому еще позвонить, он придумать не мог. Известно, что полагается делать мужчинам в подобной малоприятной ситуации. Собрать сумку и поехать на побережье Тихого океана или по шоссе на юг, в Калифорнию. Однако Тому пришлось напомнить самому себе: он же боится водить машину ночью в дождь. Можно отправиться в центр, взгромоздиться на высокий стул у стойки бара, да только ему не нравились бары и не хотелось становиться типичным персонажем комиксов из журнала «Нью-йоркер». Да и все заведения наверняка закрыты в Рождество. В конце концов Том спустился в подвал и пригласил на ужин Чика.

Подрядчик сидел по-турецки на спальном мешке, смотрел «Рагрэтс» и возился с частично распотрошенным холодильником. Рассеянно махнул Тому в знак приветствия куском медной трубки и показал ею себе на рот: губами китаец крепко сжимал полдюжины малюсеньких шурупчиков. Он вытащил их, один за другим, и аккуратно, по порядку разложил на развернутом журнале «Пипл».

— Проклятый мексиканцы! — пожаловался Чик. — Дурака валять, я все делай. «Не работать, не годится»! Как же!

— С Рождеством.

— С Рождеством, — подражая Тому, китаец произнес эту фразу, будто слов печальнее и нет на свете.

Том высказал свое предложение. Чик погрузился в размышления.

— Уа-ай! Цыпленок.

С минуту смотрел, прищурившись, снизу вверх на гостеприимного хозяина, потом, задумчиво и грустно, — налетали холодильника. Том опасался, что вопрос решится в пользу холодильника.

— Ладно, хорошо.

Чика, первоначально столь уверенно вторгшегося незваным, нелегко было принимать в качестве обычного гостя. Он не захотел сесть, отказался от вина, пива, яблочного сока и воды. Пока Том накрывал на стол, Чик стоял рядом и двигался только одновременно с хозяином и говорил — когда вообще удосуживался открыть рот — лишь односложно и невнятно.

— Хочешь, я достану салат?

— Уа.

— Брокколи очень много. Ешь брокколи?

— Уа?

В какой-то момент Том обернулся и заметил: Чик живо пробегает быстрым, вороватым взглядом по остаткам рождественского беспорядка в комнате. Возникла мысль: не убрать ли пресс-папье в безопасное место, а то китаец — настоящий волшебник — еще, чего доброго, заставит стеклянный шар исчезнуть. И тем не менее Чик принес живое человеческое тепло туда, где в противном случае царила бы ледяная пустота. Испытывая потребность в участии, Том болтал с подрядчиком, непрерывно комментируя все подряд: от времени, которое уйдет на приготовление брокколи, до расположения ножей и вилок, однако невозможно было определить, понимает ли гость хотя бы часть услышанного.

Чик не соглашался сесть, пока Том сам не сел за стол.

— Соли? Перцу?

Но Чик не отрываясь глядел в тарелку. Китайская почтительность, решил Том. К монотонному гудению холодильника добавились весьма громкие звуки, издаваемые жующим Чиком. Впечатление создавалось такое, что прямо у него во рту крупный зверь продирается сквозь валежник. Возможно, это тоже элементы китайского хорошего тона.

Том попробовал иную тактику.

— Я хотел фильм вечером посмотреть…

— Фильм.

— Да, который давно люблю. Комедию, очень смешную. С Мэрилин Монро, знаешь ее?

Имя не произвело ни малейшего впечатления.

— Она в свое время была популярна, вроде как сейчас Мадонна.

— Класс, — ответил Чик, заплевав стол мелкими кусочками еды.

— Можем взять тарелки с собой и посмотреть прямо сейчас, если есть желание.

— Ладно.

И они перешли в темную гостиную. Чик по-турецки уселся рядом с елкой. Том вставил кассету в видеомагнитофон и, промотав рекламные ролики, подогнал пленку к началу фильма. Пошла автомобильная погоня, полиция открыла пулеметный огонь по катафалку, бутлеггеровское виски потекло из дыр, проделанных пулями в стенках гроба. Том, фыркнув от смеха, оглянулся на Чика.

— Очень старый фильм, — сказал тот, — цвета нет.

— Год 59-й, думаю. Билли Уайлдер.

В изменчивом неярком свете экрана Том краем глаза видел, как Чик методично работает челюстями. В остальном же лицо китайца ничего не выражало. Над каждой новой шуткой Том смеялся тише, слабее, неувереннее. Конечно, сама его идея с приглашением подрядчика поужинать — нелепая ошибка, а отчаяние, на нее подвигнувшее, просто постыдно. Потея от смущения, опустив голову, чтобы спрятать лицо, Том думал: «Хоть бы до него дошло, черт!»

— Прикольно! — вдруг хохотнул Чик и пересел в кресло — оттуда лучше был виден экран.

На Чикагском вокзале появились Джек Леммон и Тони Кертис, переодетые в женскую одежду, затянутые в узкие юбки и опаздывавшие, как и Мэрилин Монро, на поезд, который увозил в Майами оркестр, состоявший из одних девушек. Лихорадочное хихиканье Чика заглушило разговор героев.

На протяжении остального фильма китаец чуть не упал с кресла, он раскачивался взад и вперед, бормотал что-то себе под нос, похохатывал, порой чуть не визжал от смеха. При каждом появлении Джека Леммона на экране Чик обхватывал колени и расплывался в улыбке, проявляя нетерпеливейшее ожидание. Том подметил: именно Леммон, а не Кертис или Мэрилин Монро, повергал Чика в дикий восторг. И ведь не кто иной, как герой Леммона, всерьез принял свое перевоплощение. На одну соблазнительную минуту Тома заполнило ощущение, будто он оказался в обличье китайца и смотрит фильм его глазами, но наваждение быстро прошло — с кресла раздался очередной радостный взвизг.

Когда Джо Браун произнес финальную реплику картины, Чик подхватил ее и стал повторять.

— «У каждого свои недостатки!», — нараспев декламировал он, а Том потянулся за пультом. — «У каждого свои недостатки!»

— Я боялся, тебе не понравится.

— Мне нравится.

— Никогда бы не подумал.

Чик задумчиво продолжал смотреть на погасший экран. Сказал:

— Он шутить над Америка.

— Да. Именно так, верно? Ну, разумеется, он же по происхождению немец, точнее, мне кажется, австриец, — ответил Том только потом понял: Чик имеет в виду фильм, а не режиссера.

Возвращаясь к себе в подвал, китаец заглянул в кухню, хихикнул:

— У каждого свои недостатки! — и был таков.

6

Дом сотрясался от грохота строительных работ. Через новое стекло в окне у лестницы косой луч солнца, пронизывая мириады пылинок, падал на елку, окруженную облетевшими коричневыми иголками и упавшими игрушками. От некоторых остались одни серебристые осколочки. Подрядчик снял дверь с петель, и порывы зябкого ветра, долетавшего с улицы, смешивали деревянную стружку и платановые листья с крутящимися обрывками бумаги. В дверном проеме на уровне пола виднелись говорящие головы Чика, Ласаро и Хесуса — отдельно от тел. Рабочие походили на героев кукольной комедии и вопили друг на друга на невообразимой смеси английского с испанским и китайским, перекрывая адский грохот кувалды и визг пил.

— Enano![121]

— Beso mi culo![122]

— Ты, ублюдок!

Том спрятал пресс-папье за массивной антологией поэзии Луиса Унтермейера[123] в черном переплете — туда лазить никому не интересно, это точно — и на велосипеде отправился в магазин «У Кена». Вернулся и сразу услышал, как Чик прокричал нечто, прозвучавшее похоже на боевой клич котяры, участвующего в территориальном конфликте на крыше. Запахнувшись поплотнее в поношенное зимнее пальто, Том сел в «фольксваген» и отъехал. Он жаждал тишины и покоя.

Том проезжал мимо решетки Фримонтского моста, и тут начался воображаемый разговор с Бет. Она будто бы сидела с ним рядом этаким хмурым грозовым облаком, омрачавшим не по сезону ясное утро. Как она несправедлива! Том резким движением переключился со второй скорости на третью, что-то в автомобиле даже пискнуло.