Кому бесславие, кому бессмертие - Леонид Острецов

— Но неужели ничего нельзя сделать? — воскликнул Антон. — Поймите, сейчас от любого контакта, от любого письма, от любого слова зависит судьба тысяч русских людей, борющихся за свободу!

— Верьте мне, я сделал все, что было в моих силах, — сказал Брюшвейлер. — Я, будучи одним из ведущих швейцарских журналистов, даже не смог поместить в своей газете материалы, объективно освещающие Русское Освободительное Движение. Меня тут же предупредили, что швейцарское правительство не желает обострять отношение с большевиками, в то время, когда их танки находятся на расстоянии одних суток пути от нашей границы.

Брюшвейлер остановился у каменного парапета, с которого открывался прекрасный безмятежный вид на черепичные крыши швейцарской столицы.

— Хотите сигарету? — спросил он, доставая из кармана пачку.

— Очень жаль, — ответил Антон, проигнорировав его предложение. — Власов надеется на вас.

Брюшвейлер закурил и произнес:

— Я не хотел бы ничего обещать, но единственное, о чем я мог бы еще раз поговорить с… кое с кем, так это о том, чтобы союзное командование поставило вопрос о невозможности департации пленных русских добровольцев на территорию Советского Союза. Мне думается, что это единственное и сейчас самое главное, на чем стоит сконцентрировать все совместные дипломатические усилия. По крайней мере, пребывание в английских или американских военных лагерях гарантирует жизнь и достойное отношение, так как эти страны в отличие от Советского Союза в свое время подписали Женевскую конвенцию.

— Пожалуй, вы правы, — согласился Антон.

— Но я, увы, ничего не могу обещать, — еще раз повторил Брюшвейлер. — Вы должны понять меня и создавшуюся политическую обстановку, когда у них уже расставлены все точки над «и».

К дому Эккеля Антон добрался уже к вечеру в подавленном после разговора с журналистом настроении. Дверь открыла улыбчивая женщина средних лет. Прочитав записку, она кивнула головой и впустила его.

Небольшой, типичный для бернской окраины дом оказался уютным и хорошо обставленным внутри. Добротная деревянная мебель, зеленые шторы на окнах и безупречная чистота. Экономка фрау Марта провела Антона в небольшую светлую комнату, застелила постель, принесла кофе и дала второй ключ от входной двери.

— Если не трудно, господин Берг, то возвращайтесь домой до семи вечера, когда я готовлю ужин, — сказала она и, пожелав спокойной ночи, вышла из комнаты.

Антон почувствовал, что страшно устал, и сразу же лег в постель. Невероятно мягкая перина и белоснежные прохладные простыни напомнили ему далекое московское детство.

На следующий день Антон направился по адресу, который дала ему Эльза. Улицу Унтервальден он отыскал среди старых жилых кварталов в восточной части города. Он медленно шагал по покатой булыжной мостовой, пытаясь угадать, что может ожидать его в шестой квартире дома номер девять.

Отыскав на здании этот номер, Антон вошел в подъезд и, поднявшись на третий этаж, нажал кнопку звонка. Дверь долго не открывали, и он уже собрался уходить, как вдруг послышалось щелканье замка.

— Вы ко мне? — спросил высокий сухощавый брюнет лет сорока, довольно приятной наружности.

На нем был тонкий вытянутый свитер, на носу держались опущенные очки, а в руке дымилась курительная трубка.

— Этот адрес мне дала Эльза фон Вайкслер, — сказал Антон, решив, что пришло время, когда уже можно не опасаться называть имена.

— А как ваше имя?

— Отто фон Берг.

— А… Проходите.

Хозяин квартиры сразу же впустил его и пригласил в комнату.

— Давно в Берне? — спросил хозяин, указав рукой на стул. — Устали с дороги?

— Не стоит беспокоиться, — присаживаясь, ответил Антон. — Я здесь уже второй день и успел прекрасно выспаться.

— Ох, простите, я забыл представиться: Эрих Гайер.

— Очень приятно.

— Эльза вам все рассказала? — спросил он.

— Она сообщила мне этот адрес и ни слова больше. Честно говоря, я и сам не очень понимаю, зачем я здесь, — признался Антон.

— Хотите кофе? — спросил Гайер после напряженной паузы и, не дожидаясь ответа, вышел из комнаты.

Антон тем временем огляделся по сторонам. Комната, видимо, была рабочим кабинетом хозяина. Здесь находился потертый кожаный диван, большой книжный шкаф, а у окна стоял письменный стол с раскрытыми книгами и разложенными листами бумаги.

Гайер принес кофе и, подав Антону чашку, неожиданно, на чистом русском языке, спросил:

— А какое ваше русское имя?

— Отто… простите, Антон Горин. Антон Дмитриевич, — выговорил Антон, чуть не пролив на себя горячий напиток.

— Мы навели о вас всевозможные справки. Я знаю, что вы не опасны, и потому готов говорить с вами откровенно. Тем более что Эльза настойчиво просила меня все рассказать вам, незадолго… перед тем, как это случилось с ней. Вы знаете, у нее была прекрасная интуиция, и она чувствовала, что с ней это произойдет.

Они помолчали, и, с трудом поборов в себе удивление, Антон произнес:

— Со дня на день Германия капитулирует, и я надеюсь, что опасности уже остались позади.

— Это что касается гестапо, а что касается НКВД, то вы ошибаетесь… Ну ладно. Видимо, вы читали мое письмо? — спросил Гайер.

— Какое письмо?

— Письмо, адресованное Михаилу Алексеевичу Горину, бывшему сотруднику ГРУ.

— Вы?! — с трудом осмыслив услышанное, воскликнул Антон и сразу же вспомнил слова Эльзы, что по этому адресу найдет ответ на свой вопрос.

— Я, — спокойно ответил Гайер, садясь на диван. — Это я допустил такую непростительную ошибку, не проверив ваше имя и отчество. Но, согласитесь, кто мог знать, что в квартире нужного нам Горина живет его однофамилец! Я узнал это уже потом, после того как вам передали мое письмо.

— Значит, это вы…. Так вы не сами…

— Конечно, нет. Обстоятельства вынудили меня довериться другим людям, потому оно и попало к вам в почтовый ящик, а не лично в руки.

— Вы «музыкант»? — спросил Антон, вспомнив подпись на письме.

— Да, — ответил Гайер. — Я уже потом узнал, что вас забрал НКВД. Видимо, это и навредило нам… впрочем, как и вам. Но вы живы, сидите сейчас передо мной, и этот факт является некоторым оправданием для меня за те неприятности, что вам наверняка пришлось пережить.

— А кто же тогда Филин? — спросил Антон, чувствуя, что приближается к удивительной разгадке.

— Филин? — вздохнул Гайер. — Эльза Вайкслер — Лиза Бессонова, сотрудник ГРУ, резидент советской разведки.

— Это невероятно!

Услышанное оказалось для Антона еще большим шоком. Эльза Вайкслер — Филин?! Тот самый Филин, которого Антон задался целью отыскать и предупредить об опасности?!

— Насколько я знаю, вы сами стремились найти ответы на эти вопросы, — сказал Сергей. — Эльза, познакомившись с вами в Риге и узнав вашу фамилию, сначала, конечно, не придала этому факту никакого значения, пока вы не спросили ее о радиопеленге в районе Фюстенвальда, откуда вел свои передачи наш сотрудник. Это был верный путь выйти на след Филина для немецкой контрразведки, но не для вас — любопытствующего субъекта, не отдающего себе отчет о невероятной опасности. То, что с вами произошло, просто мистика.

— Я действительно потрясен, — выговорил Антон.

— Мы тоже были потрясены, когда сопоставили факты. Тем более что именно о мистике и оккультизме мы так настойчиво сообщали в центр. Впрочем… главное в наших донесениях было даже не это, а то, что с помощью подобных знаний немцы разрабатывают новые виды разнообразного секретного оружия. Если бы не своевременное подтверждение этих фактов из других разведисточников, я бы сейчас, наверное, не разговаривал с вами. Впрочем, вы все знаете из письма, и я не буду вдаваться в подробности. Я и не говорил бы вам ничего, если бы не знал вашего нынешнего положения. Вы ведь не собираетесь после войны вернуться на родину?

— На родине меня ждет смерть.

— Меня тоже, — сказал Гайер. — Когда нашу группу центр попытался нейтрализовать, нам пришлось выбрать третий путь и встать между Сталиным и Гитлером.

— Как и нам, — сказал Антон.

— Вы имеете в виду власовское движение?

— Я имею в виду себя и тех, кто вынужден сейчас, в последние минуты войны, отчаянно драться за свою свободу.

— Н-да. Именно этот третий путь и привел Эльзу к гибели.

Он замолчал и произнес:

— Странно. Я называю ее Эльзой, хотя мы говорим с вами на родном языке. Последнее время мы редко виделись с ней, кроме тех моментов, когда ей удавалось выехать из Германии. Знаете, мне руководство поручило убрать ее, а я не выполнил приказ… Нет ничего страшнее, чем наша работа…

Гайер встал и достал из шкафа бутылку коньяка и пару рюмок.

— Давайте выпьем по русскому обычаю, — предложил он.