Проблеск небес - Барбара Смит

– По злой иронии судьбы наши пистолеты даже не были заряжены. Мы всего лишь играли.

Кэтрин встала и, подойдя к Гришему, коснулась его рукава, жалея, что не может стереть этот ужас из его памяти.

– Вы же ничего не могли сделать.

– Я мог бы остановить Колина, – с гневом сказал он, отступая назад. – Я не должен был воровать пистолеты. И я должен был иметь смелость, чтобы самому выйти на эту дорогу.

– И умереть вместо брата? – изумилась Кэтрин.

– Да! Он должен был жить. Он был умнее, храбрее меня и был лучшим сыном.

Кэтрин покачала головой.

– Ради Бога, вам было всего семь лет. Это Колин должен был думать, что делает.

Берк резко отвернулся, как бы отметая ее рассуждения.

– Вы еще не слышали самое страшное. Я поднялся и побежал. Я добежал до дома и спрятался в погребе. Я боялся, что меня высекут.

– Так вы же испугались. Любой ребенок бы испугался. Кучер мог застрелить и вас.

– Вы не понимаете. Я только хотел избежать наказания. В то время как мой брат лежал в грязи, истекая кровью, я, дрожа и плача, прятался за полками в винном погребе. – Он хрипло рассмеялся. – Я поступил как жалкий трус, так и сказал мой отец.

Кэтрин была потрясена.

– Отец вас так назвал? Он не мог так думать.

– Почему же? Это правда.

– Послушайте! Как он мог быть таким… таким жестоким, когда вы уже пострадали?

Берк не слышал ее.

– Самое меньшее, что я мог сделать, – это позвать доктора. Или остаться рядом с Колином, поддержать его в последние минуты.

Самобичевание Берка встревожило Кэтрин. В юности она все время завидовала людям, которых судьба наградила настоящей семьей. Сейчас она видела, какое это горе – потерять любимого брата. И обвинять себя в этой трагедии.

– Но когда-то отец должен был вас простить.

– Как он мог? Я все время напоминал ему о смерти брата. Меня отослали в школу, и я оставался там даже на каникулы.

– А как же ваша мать? Разве она не вступилась за вас?

– Она слегла от горя и больше не вставала. Через год мама умерла.

Несмотря на то что он говорил сдержанно и спокойно, Кэтрин видела перед собой отвергнутого маленького мальчика, лишенного любви, подавленного сознанием своей вины. Поступок его родителей возмутил ее. Они были так эгоистично поглощены оплакиванием своего погибшего наследника, что отказали в любви живому сыну, который нуждался в родительской любви.

И эта рана так никогда и не зажила.

Она взяла Берка за руку. Он попытался отнять ее, но Кэтрин не отпускала.

– Это был несчастный случай. А вы были всего лишь ребенком. Важно только то, что сейчас вы храбрый человек.

Он неслышно пробормотал ругательство.

– Ради Бога, не пытайтесь меня утешать.

– Я и не утешаю. Вы смелый. В тот день, когда вы приехали в имение и, увидев Фабиана, подумали, что он собирается застрелить меня, вы выбили ружье из его рук.

– Не напоминайте мне об этой глупой ошибке.

– Это был смелый поступок. Как и тот, когда вы забрались на дерево, чтобы спасти Тигрицу.

– Это сделал бы любой мальчишка старше пяти лет.

– А сегодня вы спасли Питера.

– Только потому, что мне хотелось завоевать вашу благосклонность. – Берк провел пальцем по ее губам. – Признайтесь, дорогая, мне это удалось?

У Кэтрин чуть не подкосились ноги. Он пытался сбить ее с толку, разыгрывая негодяя. Затем она все поняла. Гришем хотел, чтобы она видела в нем только плохое. Потому что, как и она сама, боялся снова довериться другому человеку.

Кэтрин поднесла его руку к губам и с нежностью поцеловала пальцы.

– Да, удалось. Я увидела сострадание, которое вы так старательно скрывали. То самое сострадание, которое заставило вас выехать на поле сражения в Ватерлоо и рисковать своей жизнью, спасая раненых солдат. Я не знаю поступка более смелого, чем этот.

– Я искал острых ощущений, только и всего.

– Я вам не верю. Но верю, что вы достаточно страдали за ваши грехи.

Кусты зашелестели, словно между ними пробежал какой-то ночной зверек, может быть кролик. Кэтрин не сводила глаз со скрытого тенью лица Берка. Она слышала его тяжелое дыхание, чувствовала теплоту его пальцев, вдыхала мускусный мужской запах.

– Вы не можете хорошо думать обо мне, – решительно заявил он. – Вы не забыли, что я презренный негодяй?

– Я сказала это до того, как узнала вас. Но теперь… – Она замолкла, перебирая в уме черты его характера, создавая новый образ. – Теперь я думаю, что вы так же одиноки, как и я.

Берку хотелось разубедить ее. Казалось, она не понимала, что он заслужил эти страдания за свой порочный образ жизни.

Она должна осуждать его, видеть всю глубину этой порочности, не соблазнять его своим присутствием и не попадаться ему на глаза.

Но Кэтрин еще ближе придвинулась к Берку, он чувствовал тепло ее тела.

Он опустил руки и старался не шевелиться. Он молил Бога, чтобы она отошла от него, прежде чем он совершит что-то безрассудное и прекрасное. Как любовь.

– Как бы я хотела знать что надо сделать, чтобы вы больше не судили себя так строго, – сказала она. – Но я не знаю, что сказать или сделать.

– Если у вас есть хоть капля здравого смысла, вы должны бежать от меня со всех ног.

Ее смех прозвучал слаще музыки.

– Не получится.

– Что?

– Запугать меня. Я вас не боюсь. Понимаете?

Она поднесла руку к его лицу. Ласкающее прикосновение ее ладони, скользящей по его щеке, вискам, подбородку, было легким, как касание крыла бабочки, мягким и бархатистым. Еще никогда в жизни Берк не испытывал такого испепеляющего желания.

Должно быть, сказывался год воздержания. Или, возможно, освобождение от страшной тайны, с детских лет угнетавшей его.

Удивительно, что она смогла принять его. Намерение Берка отпугнуть ее не осуществилось. Но он не жалел об этом. Сейчас Кэтрин была с ним, отвечала на ласки, обрекая его на невыносимые муки.

Он дал клятву, что не соблазнит ее. Но что плохого лишь в одном поцелуе?

Со стоном Берк заключил Кэтрин в объятия. Он остро ощущал тот жар, с которым она прижималась к нему грудью и бедрами. Кэтрин прошептала его имя, и он завладел ее губами. Поцелуй был долгим, страстным и многообещающим. Ее губы оказались слаще, чем ему помнилось.

В его ладони лежала ее грудь, и он наклонился к вырезу платья, шелковая преграда мешала и раздражала. Кэтрин вздохнула. Ее дрожащие руки беспокойно гладили его волосы, лицо. Она хотела Гришема, и желание потрясло его. Она была олицетворением доброты и света, маяком, освещавшим мрачные глубины его души.

Повинуясь велению страсти, Берк опустил Кэтрин на траву возле розовой беседки. Осторожно приподнял ее голову и нежно гладил щеку. Избитые романтические слова были бессильны выразить его чувства.