Судьба (книга вторая) - Хидыр Дерьяев

— Кто её винит! Мы же не говорим, что влюбились. в неё или что хотим надругаться над ней. Никто её пальцем не тронет! Посидит с нами два-три дня в песках — назад привезём. Мне, что ли, хочется беду на её голову обрушить? Но, сам знаешь, не по своей воле вдову любят — не могу думать, что Бекмурад-бай павлином ходит, когда у моей Узук сердце сгорело!

Берды говорил сердито, чтобы скрыть смущение от своего недавнего выпада против Сергея. Не то чтобы он слишком раскаивался, но где-то в глубине сознания проступала мысль, что не совсем справедливо было обвинять Сергея в равнодушии или эгоизме.

— Умыканием девушки жизнь Узук не облегчишь, может быть, ещё тяжелее сделаешь, — резонно сказал Аллак.

— Я дал слово платить Бекмураду ударом на удар! — возразил товарищу Берды.

— Сульгун-хан тоже дала слово убить нас. А когда разобралась во всём, не посчитала позором отказаться от своего намерения.

— Ну и пусть отказалась! — отрезал Берды. — Я не откажусь от своего! Помогать не станете — сам справлюсь!

— Зачем не станем, — вздохнул Аллак, — станем помогать.

— Поможем! — подтвердил и Дурды.

На развилке дорог Берды задержал шаг.

— Вы идите в аул, — сказал он товарищам, — у Клычли заночуйте, а я пойду в другую сторону — дела кое-какие есть. Завтра к вечеру вернусь или послезавтра.

— Будь осторожен! — понимающе напутствовал его Аллак.

Дурды хотел сказать: «Передай от меня привет», но постеснялся почему-то и только пожелал счастливого возвращения.

Оставшись один, Берды плотнее запахнул на груди халат, поправил ремень винтовки и, наклонившись, чтобы легче было идти против ветра, ходко зашагал в ночную тьму. Пройдя немного, сообразил, что торопиться всё равно нет смысла, и сбавил шаг.

Разные мысли приходят в голову одинокому путнику. Будь это Дурды, он, вероятно, поёживался бы, думая о разной нечисти, которая во тьме подстерегает человека и старается завлечь его за собой, чтобы пожрать или погубить его душу. Дурды шёл бы чуть ли не бегом, чтобы поскорее добраться до человеческого жилья, не оборачивался бы по сторонам из опасения увидеть неожиданно сверкающие глаза шайтана или гуля.

Аллак, наоборот, шёл бы очень осторожно, сняв с плеча пятизарядку и поставив её на боевой взвод. Он думал бы не о духах и дэвах, а о реальных, живых врагах, которые каждую минуту могут появиться из ночи и накинуться на него. Аллак ценил жизнь и верил, что скоро настанет время, когда ему не надо будет прятаться от людей, когда над головой появится крыша собственной кибитки и ласковые, ищущие руки Джерен каждую ночь будут горячо обнимать его шею.

А Берды не думал ни о чём определённом. Сначала ему вспомнилось время, когда он был чолуком у Мурада-ага. Казалось, весь мир заполняли тогда блеющие добрые, немного глуповатые овцы, озорники-ягнята, буйная кипень степного разноцветья и красное платье Узук. Мир был добрым и приветливым, пригревал нежным весенним солнцем, голосисто заливался жаворонками, пах приятным дымком чабанского костра, нёс в себе радость свиданий и радужные надежды на будущее.

Хорошо бы остаться навсегда в том блаженном неведении, когда всё казалось благожелательным, когда даже баи были добрее, даже скорпион, угрожающе изогнувший брюшко с ядовитым крючком на конце, воспринимался, как немного испуганный друг, но не как враг.

Берды вспомнил Аманмухаммеда, погибшего от руки брата Сухана Скупого, вспомнил проданные за коня честь и счастье Узук, вспомнил звериный оскал косоглазого Аманмурада, который схватил девушку, как волк беззащитную овечку… Эх, вырвали у него тогда наган из рук! Он бы и раненый сумел отправить в ад этого проклятого волка, цепляющегося своими грязными лапами за чистое тело Узук!

Нет, не надо было, нельзя было оставаться в неведении! Никогда скорпион не был другом, а бай — добрым. Это — только казалось от распиравшей сердце любви, от бурлящих по весне молодых сил. Надо всё познать в его истинном значении, чтобы не оставалось в сердце жалости к проклятым баям! И нет никакого смысла прятаться от байских ищеек, выжидать в безделье подходящего момента. Недаром говорят, что лучше дочь родить, чем сидеть без дела… А Узук родила сына!

Берды улыбнулся торжествующей улыбкой: не от проклятого семени байского рода, а от него, от Берды, выносила Узук под сердцем новую жизнь — слабый росточек, который со временем станет могучим батыром и повергнет в прах всех своих врагов. Пусть Берды ещё не видел его и не знает, на кого похоже это крохотное существо, чудом зародившееся в чреве любимой, но он твёрдо знает: сын похож на отца, Довлетмурад похож на Берды. Так должно быть и только так, щенок не родится в логове барса!

И Узук красивее стала. Похудела, правда, но зато как ярко светятся её глаза, как бурно бьётся сердце при коротких свиданиях возле мазара! Неправа ты, Сульгун-хан, тысячу раз неправа была, когда говорила о холодной любви! Не холодной, а горячей, как пламя, любовью люблю я Узук! Чем больше разгорается во мне ненависть к Бекмурад-баю, тем дороже и желаннее становится Узук. Она делает самую чёрную работу на байском подворье, и каждая колючка, которая впивается в её палец, занозой остаётся в моём сердце, каждая слезинка её — море, которое я должен вычерпать или утонуть в нём. Но я не хочу тонуть, я хочу заставить Бекмурад-бая напиться горькой воды из этого моря!..

Летняя ночь коротка: когда Берды подошёл к условному месту, где они постоянно встречались с Узук, уже рассветало. Берды вытащил из-за пазухи белый платок, привязал его повыше на ветку дерева и, забравшись в кустарник, решил вздремнуть до прихода Узук.

Она пришла ещё до полудня. Уйти из дому было легко, так как место встречи находилось на пути к мазару, где прочно обосновались Габак-ших и пройдоха Энекути. Узук говорила обычно, что идёт поклониться святому месту, и Кыныш-бай никогда не препятствовала, втайне надеясь, что, может быть, сноха принесёт ещё одного внука. Хотя надеяться было очевидной нелепостью — Аманмурад крепко загулял в городе, а когда появлялся дома, на Узук не обращал никакого внимания, словно той и не существует. Честно говоря, не обращал он внимания и на Тачсолтан, но та уже давно смирилась с необходимостью искать утешения на стороне. А Узук равнодушие Аманмурада только радовало.

Сегодня, едва заметив условный знак на дереве, она торопливо собралась, чуть не позабыв накормить ребёнка. Он постоянно находился на попечении Кыныш-бай, которая с него глаз не спускала, поэтому пришлось идти к ней в кибитку.

Шамкая провалившимися губами, старуха долго и бессмысленно смотрела на точёную грудь молодой женщины, — так долго, что Узук заметила её взгляд и, застеснявшись, отвернулась к стене кибитки. Накормив ребёнка, она сказала, что хочет пойти на святое место. В этих словах для неё был особый скрытый смысл — она действительно ведь шла в святилище своей любви.

— Иди, иди, — буркнула Кыныш-бай, — даст бог, снизойдёт на тебя благодать всевышнего.

Посмеиваясь в душе над тем, что слова старухи не так уж далеки от истины, Узук побежала на свидание.

После взаимных объятий, поцелуев и расспросов о жизни, Берды сказал, что пришёл за помощью. Узнав о готовящемся похищении дочери Бекмурад-бая, Узук расстроилась: значит, все разговоры Берды о любви — хлопковый пух? Значит, она была ему нужна только до тех пор, пока он не подыскал себе подходящую невесту? Но кому станешь жаловаться, если он прав — ему нужна чистая девушка, а не захватанная чужими руками тряпка! За свои страдания он имеет право требовать себе настоящую жену, а не подстилку из чужой комнаты. А ей уж, видно, на роду написано страдать всю жизнь, пока не перевяжут ей нитками пальцы рук и ног, завернут в саван и посадят в могилу…

Берды заметил слёзы на глазах любимой и, догадавшись, начал её успокаивать, объясняя цель похищения. Узук заулыбалась, глядя на Берды влюблённо и немножко недоверчиво, сказала:

— Кыныш-бай в этой девушке души не чает. Опора, говорит, на которой держится небо, сила земли, говорит, красота мира. Видишь, как она её превозносит? Всех женихов гонит от порога, а бедная девушка вот-вот лопнет от избытка сил, как перезрелая дыня!

— Ты девушку не жалей! — строго сказал Берды. — Себя жалей! Они тебя жалеть не станут! Скажи, как лучше сделать то, что мы задумали?

— Думаю, можно сделать, — Узук прислонилась к его плечу, нежно погладила кончиками пальцев шершавую от ветра и непогод руку. — Завтра Бекмурад-бай уезжает куда-то, говорят, на несколько дней. Кое-кто из его родичей есть, но я могу их кибитки на время запереть снаружи, чтобы они сразу не смогли выскочить, если шум поднимется..

— Подумаем об этом… Собак сколько в ряду?

— Четыре. Злые, как шайтаны!

— Это плохо.

— Ничего. Я выпущу собак. Надо только потом заманить их подальше и убить. Мясом их заманите.