Сквозь три строя - Ривка Рабинович

Мы не собирались покидать Колпашево, пока я учусь в институте, но после окончания учебы хотели переехать в большой город – например, в Томск, университетский центр, где треть населения составляют студенты. Мы знали, что нам предстоят трудности с пропиской. Это заколдованный круг: у кого нет прописки, того не принимают на работу, а кто не работает в городе, тот не получает прописку.

Режим прописки был отличной питательной почвой для коррупции. Человек, желающий поселиться в городе, давал взятки чиновнику из МВД и из домоуправления. Много денег переходило из рук в руки, но в конце концов приезжий получал желаемое.

Была еще одна вещь, о которой мы тогда не знали. В наших паспортах были напечатаны коды – ряд букв, казалось бы, не имевших никакого значения, но на деле поставлявших властям информацию. У каждого человека «с прошлым» свой код: кто был политзаключенным, кто был в лагере, кто в ссылке и т. д. В каждом учреждении или предприятии, даже маленьком, существовал «особый отдел», возглавляемый сотрудником КГБ – органа власти, созданного в 1954 году с целью охраны внутренней безопасности. Начальник «особого отдела» проверял документы новых работников. На простые работы принимались и люди с «сомнительным» прошлым, но среди претендующих на важные посты проводилась жесткая селекция.

Путь к новой жизни после ссылки напоминал полосу препятствий. Нужно было начинать не с нуля, а с точки со знаком «минус».

Я подружилась с Имо, моим товарищем по группе. Он был интересным собеседником, много знал. Мы беседовали во время перемен, и интерес, по-моему, был взаимным.

Как уже упоминалось, жена Имо, Хаюта, была уроженкой Молдавии, а черновицкие смотрели на выходцев из Молдавии свысока. Это давало себя знать и в отношениях между Имо и его женой: он не скрывал своего пренебрежения, отзывался о ней презрительно. Они не подходили друг к другу, в точности как мой брат и Рут. Два разных мира. Почему люди выбирают таких неподходящих партнеров? Мы были ссыльные и вдобавок к этому евреи, иными словами – меньшинство в меньшинстве. В таких условиях некоторые выбирали неподходящих партнеров, другие предпочитали оставаться холостяками. Мне ли судить, ведь и я сделала такой выбор.

Однажды вечером, в первую зиму наших занятий, мы сидели дома – Гертруда, Яша и я – и вдруг в квартиру ворвался Имо, взволнованный, растрепанный и потный. Он рассказал, что поссорился с женой, и она выгнала его из дому. Теперь ему некуда идти. Попросил, чтобы Гертруда дала ему уголок в ее квартире.

Гертруде, с одной стороны, было неловко перед нами, потому что это ухудшит условия жизни в квартире; с другой стороны, она не прочь была насолить Хаюте, которую терпеть не могла. Она спросила, согласны ли мы на то, что она будет спать в одной комнате с нами, а кровать на кухне отдаст Имо. Мы согласились, поскольку он обещал, что это временно и что он постарается, как можно раньше, найти другое жилье.

Мы были уверены, что через день-два он вернется к жене, однако это не произошло. Я оказалась в неловком положении: все жильцы барака прилипали к окнам и смотрели, как я вместе с Имо выхожу утром в институт, как мы возвращаемся вместе после занятий, а вечерами втроем – он, мой муж и я – идем в кино. Имо тоже чувствовал себя неловко от соседства с семьей.

Так продолжалось некоторое время, а потом Имо удивил нас предложением – снять вместе пустующий дом. Он нашел такой дом на окраине города: две большие комнаты, без хозяев. Это был новый дом, не совсем достроенный: у него не было сеней, стены внутри не побелены. Имо сказал, что он снял бы его сам, но одному ему не справиться с квартплатой и покупкой дров для отопления. Поэтому он предлагает нам переехать вместе и делить расходы пополам.

Дом действительно был просторен; большая плита, встроенная в перегородку, служила для обогрева обеих комнат и для варки. Он был последним из домов престижной улицы. Главный недостаток – за ним находился маленький аэродром, а это означает – шум моторов самолетов и сильный ветер, дующий с открытого поля.

Меня пугал сам факт проживания втроем. Я знала, что ходят слухи о близких отношениях между мной и Имо. Боялась, что придет его жена и устроит скандал. И еще, правду говоря, я боялась себя, своих чувств. Не знаю, можно ли назвать это влюбленностью, но я была явно неравнодушна к Имо. По этим причинам я была не в восторге от идеи совместного проживания.

Яша был восхищен домом и уговаривал меня согласиться. Вместе они договорились с владельцем дома об условиях, заказали дрова. Мы простились с Гертрудой и переехали. Имо взял с собой свою мать, которая жила в жутких квартирных условиях. Я была очень рада: присутствие г-жи М. послужит заслоном для вспышки чувств между Имо и мной. Она была очень милая женщина. В часы, когда Имо и я были в институте и Яша на работе, она готовила горячие обеды для всех нас.

Вся эта идиллия продолжалась недолго. Жена Имо, Хаюта, поняла, что переборщила, выгнав мужа; она вовсе не намеревалась отказаться от него. Пока он жил у Гертруды на кухне, она была уверена, что он вот-вот вернется. Но когда она узнала, что он устроил себе постоянное жилье в другом месте, то решила перейти в наступление. Она обратилась к директору института и пожаловалась, что муж бросил ее и их маленького ребенка. Она сказала также, что ее муж ведет аморальный образ жизни и живет с замужней женщиной, тоже студенткой. Может ли такой человек быть воспитателем молодого поколения? Она потребовала, чтобы Имо пригрозили исключением из института, если он не вернется к семье.

Имо уже готовил документы для развода, когда его срочно вызвали на заседание дирекции. Он сразу понял, в чем дело. На заседании присутствовали все преподаватели, и директор унизил его перед всеми, говорил с ним как с нашалившим ребенком. Ему дали два дня на принятие решения – вернуться к семье и продолжать учиться или быть исключенным из института «ввиду несоответствия моральному облику советского воспитателя».

Все мы были единодушны во мнении, что он должен вернуться к жене, так как учеба превыше всего. Он ушел на следующий день. Его мама осталась с нами. Мой муж, который из гордости никогда не показывал свою ревность, признался, что чувствует облегчение. Я же с трудом удерживала слезы. Г-жа М., которая видела меня насквозь, утешала меня, что боль скоро пройдет.

Я спросила Имо, упоминалось ли мое имя на заседании. Он сказал, что нет, хотя намеки были достаточно прозрачны.

После его ухода нам было нелегко нести одним все расходы по содержанию дома. Переезжать дважды за одну зиму – это слишком тяжело. Мы решили как-то дотянуть до летних каникул и затем искать более дешевое место для жилья.

Месяца через два, в середине второго семестра, соседство с аэродромом пошло мне на пользу: мне нужно было срочно лететь в Парабель. Дело было в том, что я забеременела; о рождении ребенка посреди учебного года и речи не могло быть.

Политика властей относительно абортов колебалась от одной крайности к другой. В иные периоды аборты были разрешены и свободно делались в больницах, в другие они были категорически запрещены, и за «подпольные» аборты даже отдавали под суд. Таблеток, предохраняющих от беременности, в то время не было, и все молодые женщины жили в постоянном страхе перед «несчастным случаем». С каждой это иногда случалось.

В периоды запрета «подпольные» аборты делались в домашних условиях, занимались этим «бабки», использовавшие методы, далекие от современной медицины.

В то время, когда это случилось со мной, аборты были запрещены. Комиссия по особым случаям отказала мне в прошении о больничном аборте. В Колпашево я не знала, к кому обратиться, а в Парабели были кое-какие связи.

Дело было в марте, реки еще были скованы льдом, и единственным возможным видом транспорта был воздушный. В конторе при аэродроме я договорилась со служащим о полете в Парабель и уплатила за него. Мне сказали, что я полечу на маленьком двухместном самолете. Ни билета, ни квитанции я не получила. Ясно, что уплаченные мной деньги не попали в кассу государства.

Меня очень волновали предстоящий аборт и встреча с дочкой и родителями. Я не осознавала, насколько опасно то, что я собираюсь сделать.

Полет на маленьком самолете был устрашающим. Ветер бросал эту игрушку, сделанную из фанеры, во все стороны. Я сидела со вторым пассажиром лицом к лицу, колени к коленям. Мне было стыдно перед ним показывать свой страх, и я с трудом удерживала рвоту.

Все же мы прибыли на место благополучно. Моя малышка сначала держалась немного отчужденно, но вскоре вспомнила и «оттаяла». Я была поражена ее речевыми способностями: она декламировала наизусть длинные стихи, которые читала ей мама. Это было удивительно: маленькое, худенькое существо, а говорит как взрослый человек.

Мы пошли вместе с мамой к «бабке», считавшейся специалисткой по абортам. Она делала это путем вливания разведенного спирта в матку. Неприятная процедура, но не очень болезненная. Я поклялась этой женщине, что не выдам ее, и если мне понадобится помощь больницы, скажу, что сделала это сама. Если бы я ее выдала, она могла получить за это настоящий срок; женщину, которая сделала себе это сама, ожидает легкий приговор суда – общественное порицание. Такая позиция властей толкает женщин на самое опасное для их жизни действие – попытку сделать себе аборт самостоятельно.