Эпизод I: На границе двух миров (СИ) - Терран

На орбите Терран-8 было пусто, — крейсер людей покинул околоземное пространство спустя десять минут после бегства основного флота.

Армада уже привычно растеклась по орбите, разворачивая сенсоры, как вдруг…

— Протосс… — тихо, будто не веря самому себе, практически прошептал один из операторов. — На этой планете один из нас!

Селендис рефлекторно сделала шаг вперед, впившись взглядом в изображение, выведенное оператором на основной экран. Там, среди грязно-серого моря зергов, неутомимыми волнами накатывающихся на жидкий строй тусклых людских факелов, крохотной сверхновой с характерным голубоватым оттенком сияло сознание первенца богов. Свободно, не прячась и не скрываясь, словно дразня ее близостью мечты.

Практикантка даже забыла спросить разрешение — смазанной золотой молнией она метнулась к выходу из рубки, не чуя под собой ног, помчалась по длинным коридорам к лифту — к Вратам, стремясь оказаться на поверхности планеты как можно быстрее… И уже не слышала, как Тассадар с нескрываемым облегчением отдал приказ:

— Приготовиться к высадке. И не смотри на меня так, Алдарис — в приказе ничего не было про убийство своих.

Интерлюдия 4.0

Мы — #%&@&

Пространство снов — удивительная штука. Каким бы невозможным ни было то, что мы видим, когда засыпаем, каким бы бредом это ни было с точки зрения здравого смысла, пока мы внутри — все в порядке, все так и должно быть. А как иначе?

Вот и сейчас я не чувствовал никакой неправильности в том, что смотрю снизу-вверх на красивое лицо молодой женщины с коротким каре огненно-рыжих волос. Не было никакого противоречия в том, что я смотрю в эти до боли знакомые ярко-зеленые глаза, на вздернутый носик и целую россыпь озорных веснушек на бледной коже.

— Здравствуй, мама.

Нет ничего противоестественного в том, что я разговариваю с женщиной, которая мертва вот уже больше пятисот лет.

— Ты не поверишь, ма, я теперь хрен знает что и с боку бантик — здоровенный двухметровый инопланетянин. Я двигаю предметы телекинезом, читаю мысли и создаю силовые поля. Представляешь?..

Она не ответила, все с той же слабой улыбкой жадно разглядывая мое лицо, словно мы не виделись… половину тысячелетия.

— Наверно, не такого будущего ты для меня желала. Помнишь, как ты водила меня в ту школу искусств? У меня хорошо получались груши, а кувшинами вечно не ладилось… Наверное, ты хотела, чтобы я хорошо учился, водился с хорошей компанией и рисовал красивые картины, которые сделали бы меня знаменитым. Нашел бы хорошую девушку, влюбился за два дня и женился через месяц, порадовав тебя целым выводком милых карапузов.

Прости, мама. Образования я так и не получил, мой лучший друг — бывший преступник, который научил меня нецензурно выражаться, курить сигары и пить виски. Человеческих женщин не интересую я, а единственная знакомая инопланетянка мне как младшая сестренка, которую я учил ходить и вытирал мордочку, когда она пачкалась, учась пользоваться этими дебильными столовыми приборами, принятыми у протоссов.

Ты учила меня быть добрым, отзывчивым и поступать правильно. Я отказал в помощи человеку и из-за этого его семья погибла. Ты была против насилия, но учила драться до конца, когда это единственный способ защитить то, что мне дорого. Хоть этому я научился, мама…

Я протянул руку, чтобы коснуться ее, разбить это мучительное молчание, но замер, увидев тощую четырехпалую руку, обтянутую синеватой чешуей.

— А знаешь, у него тоже, наверно, было будущее — у того, в чьем теле я родился, — едва шевеля губами, прошептал я, оглушенный внезапной догадкой. — О Зел Нага, я ведь даже не знаю, из какой он был касты! Может быть, он был, как и я, Тамплиером или, может, Кхалаем, Судьей?.. В любом случае, с таким Даром, как у меня, перед ним были открыты все двери. Он мог бы стать могучим воином, мудрым правителем или гениальным инженером, — гордостью своего народа, примером для подражания. На него с одобрением смотрели бы старшие, с завистью — ровесники и с восхищением — младшие. Он мог стать кем угодно, но… уже не станет, потому что теперь есть только я, — отринувший все возможности, данные по праву рождения.

Увлеченный своим монологом, я пропустил момент, когда вместо мамы передо мной встали двое.

Один — невысокий крепкий в кости кареглазый и рыжеволосый парнишка в просторных черных джинсах, с руками в карманах длинного темно-серого пальто.

Он смотрит на меня с укоризной — потому что я не стал достойным человеком.

Второй… я. Долговязый чешуйчатый инопланетянин, с тонким безгубым ртом, узкими дыхательными щелями вместо носа и мягко светящимися голубыми глазами на пол лица. Кажется, будто он окружен полупрозрачным ореолом потустороннего света — это активированные псионные щиты, почти невидимые в обычном режиме, сжигают случайные пылинки.

Он тоже смотрит на меня с укоризной — потому что я не стал достойным протоссом.

Две жизни, которым не суждено быть прожитыми. Две судьбы, разбитые вдребезги, чтобы из их осколков собрать третью — мою, бестолковую, полную ошибок и непонимания мною мира, а миром — меня.

— Простите меня… — прошептал я, пытаясь сморгнуть мутную пелену перед глазами, нисколько не удивившись тому, что протоссы вдруг научились плакать.

— А не рановато извиняешься?

Это даже не было голосом в привычном понимании этого слова. Скорее — мощный гул штормового океана, вдруг научившегося разговаривать. Сотни голосов, старых и молодых, мужских и женских доносились отовсюду, забирались под кости черепа, давили на мозг…

Мутная пелена перед глазами мгновенно спала — словно сон резко, без перехода сменился реальностью, в которой термин «слезы протосса» был нелепицей и оксюмороном.

Все вокруг заполнил непроглядный туман глубокого синего цвета, густого и вязкого, как смола — я почти чувствовал его холодные липкие прикосновения к коже.

— Что? — только и смог спросить я, отчаянно крутя головой и пытаясь понять — сплю я или уже проснулся?

Стоило только пожелать — и ладони окутало ровное синеватое свечение пси-энергии, чтобы через мгновение, загудев, как перегруженный трансформатор, вытянуться в плоские лезвия пси-клинков.

— Где ты?.. Выходи!

«Морду бить буду!..» — мелькнула заполошная мысль.

Единственное, что я знал совершенно точно — это то, что смертельно боюсь этого голоса. Все остальное — лишь сбивало с толку своей противоречивостью. Я чувствовал смертельную опасность — и знал, что мне ничего не угрожает. Мне казалось, что в непроглядном синем тумане различил неясный силуэт, но стоило мне повернуться, как он мгновенно таял, чтобы появиться за спиной. Дар же вообще будто сошел с ума, в одно мгновение утверждая, что со мной разговаривает туман, а в следующее — что вокруг никого нет и я разговариваю сам с собой.

— Тебе не стоит нас бояться, малыш… — вновь произнес голос, а я изо всех сил сжал зубы, чтобы не закричать от мгновенной вспышки ослепительной головной боли, тут же утихнувшей, стоило голосу закончить. — Мы не желаем тебе зла.

— Выходи! — упрямо повторил я.

— Как скажешь…

В следующее мгновение я удивленно опустил клинки — прямо передо мной, мгновенно соткавшись из тумана, появился Тассадар. Скрестив руки на груди, некто, до безобразия похожий на моего названного отца спокойно стоял напротив, не предпринимая попыток приблизиться. Каждая черточка его лица, рост, изгибы тела — все было точь-в-точь таким, как я помню — кроме глаз. Вместо мягкой спокойной синевы в глазницах… существа плескалось расплавленное золото.

— …Отец?

— Скорее «нет», чем «да». Но согласись, этот образ внушает тебе больше доверия, не так ли?..

Я вновь поднял пси-клинки в подсмотренную у настоящих Тамплиеров боевую стойку.

— Кто ты?

— Мы — #%&@&.

Я не смог разобрать последнее слово — мне было не до того. Новая вспышка боли, маленькой сверхновой разорвавшаяся в голове, швырнула меня на колени. Я закричал, срывая связки в попытке как-то отвлечься от ослепительной боли, но не услышал ничего. Не осознавая, что делаю, в бездумном животном порыве впился ногтями в чешую на висках, желая лишь одного — вырвать разрывающийся мозг и прекратить эту пытку.

Я не знаю, сколько это длилось — мгновение или всю жизнь. Просто в какой-то момент я осознал, что боли больше нет, попытался встать на ноги и рухнул обратно — дрожащие ноги оказались не в силах удержать внезапно потяжелевшее тело. Провел ладонью по лицу, ощутив непонятную влагу и пару секунд тупо разглядывал искрящуюся голубоватую жидкость. Как оказалось, протоссы все-таки могут плакать — кровью.

— Кажется, мы поторопились… — вновь сказал голос, заставив меня слабо сморщиться от вновь вернувшейся боли, слишком слабой по сравнению с тем, что я пережил минуту назад и необычайно сильной — по сравнению со всем, что я чувствовал за всю мою жизнь до этого, включая даже ощущения от терминальной стадии рака.