Ногти (сборник) - Михаил Елизаров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В снотворном принудительном кошмаре мне приоткрылся тайный замысел Алеши — месть на свой манер, подобье шутовской свадьбы, но без карликов и ледяного дома. Он завтра не приедет в загс. Брюхатая невеста прождет час или два. Разгневанные, разойдутся гости, мамаша Проститутки будет звонить пропавшему. Никто не отзовется, он исчезнет на месяц, потом объявится и насладится местью, упьется поздним животом.
Когда настал час судить, кто кому больше напакостил, в моих чернильных силах сочинить любую судьбу и оболгать ее. Но в этой лжи заложен скрытый главный смысл. Если начать чтение, допустим, с предпоследней строки, от третьей буквы четвертого слова и дальше подниматься терпеливым шагом шахматного коня через строчку на вторую букву шестого слова, и так до самого начала, то можно прочитать нечто удивительное, совсем другое — без этого весь труд напомнит пресловутый бутерброд с икрой, с которого слизали только черные икринки шрифта.
Тогда, сквозь вычурность ребуса, похожего на пасквиль, кто-то узнает, что ты прожгла мои воспоминанья насквозь и теперь везде: в кондитерских ветрах из детства, в дрожжевых дымах пивоваренного завода, в дребезжании утренних трамваев и даже на улицах морского городка, где никогда с тобою не бывали. Кто-то узнает, почему так хочется прожить весь длинный список дней бессмысленно и бедно, скоропостижно одряхлеть, зачахнуть в обветшалом домике у городской окраины, с дождями, с листопадом, с мокрым потолком, с горбатым и картавым котиком в ногах, и рядом чтобы ты — моя унылая любовь.
Для начала нам нужен…
— Для начала нам нужен хуй, — сказал Буров нарочито бодрым голосом, — большой и толстый хуй. Или имеются возражения?
Буров покосился на неподвижно лежащую в кровати женщину.
— А может, нам нужен большой и толстый, — он комично выдержал паузу, — цыпленок?
Женщина не улыбнулась.
— Да, да, цыпленок, — с шутливой серьезностью настаивал Буров, — или все-таки хуй?
Женщина молчала.
— А может, котенок? Решайте же, Елена Павловна, хуй, цыпленок или котенок?
Буров чуть подождал ответ и продолжал:
— Ну, хорошо, попробую угадать сам, первое, второе или третье.
Он задумался.
— Наверное, нам нужен… Котенок! Нет? Значит, нам нужен… Цыпленок! Нет? — Буров изобразил страшное недоумение. — Опять не угадал! Остается хуй. Тогда нам нужен большой и толстый хуй! Правильно?!
Тирада Бурова осталась без внимания.
— Ну-с, стало быть, хуй! Кто бы мог подумать! Не котенок, не утенок. А вдруг львенок или тигренок? — с надеждой спросил Буров. — Вы не торопитесь, Елена Павловна, времени предостаточно.
Ответа не последовало.
— По вашим глазам вижу, что все-таки хуй, — сказал Буров уже несколько раздосадованно. — Впрочем, как вам угодно — хуй так хуй. Уточняю в последний раз: большой и толстый? А может, маленький и тонкий, нет?
Женщина, казалось, заснула.
— Поднимайтесь, Елена Павловна! — прокричал над самым ее ухом Буров. — Как вы и заказывали — большой и толстый хуй. Извольте.
Буров постоял перед женщиной со спущенными штанами. Мужское достоинство Бурова не отличалось ни размерами, ни толщиной.
— Ну что же вы не рады, Елена Павловна? — саркастично спросил Буров. — Вот всегда вы торопитесь с выбором, а потом недовольны. Не нравится, да? — Буров внимательно осмотрел отвергнутый заказ. — А по-моему, вылитый цыпленок, — задумчиво сказал Буров. Он повертел член в руках. — А в профиль вполне похоже на котенка. Не угодишь на вас, Елена Павловна.
И в фас, и в профиль член Бурова напоминал разбухшего дождевого червя.
— Ладно, — сжалился Буров, — вы еще немного подумайте, Елена Павловна, а я пока поговорю с молодым человеком.
Буров подошел к лежащему на полу голому мужчине.
— А к вам, юноша, у меня отдельный разговор, — сказал Буров приятельским тоном. — Вы позволите называть вас Цыпленком или Котенком?
Мужчина безмолвствовал.
— Благодарю, — сказал Буров, — вас не смущает, кстати, мой вид, нет? — Он улыбнулся и присел рядом. — Вот признайтесь мне, как на духу, что лучше: большой толстый хуй или цыпленок? Молчите? Не знаете? И не узнаете, дорогой мой.
Буров нервно вскочил и зашагал вокруг лежащего.
— Да-с, юноша, поумнее нас с вами люди пытались ответить и только лбы расшибли, — говорил, прохаживаясь, Буров. — А на первый взгляд, еще та дилемма. Хуй или цыпленок, хуй или котенок. Вывод кажется однозначным. Но в нашем случае задача предельно усложнена. Нам нужно определиться, что лучше — хуй или цыпленок одновременно с котенком, причем хуй не настолько большой и толстый, как хотелось бы, — неожиданно самокритично признался Буров. — Я ведь почему к вам обращаюсь, — развивал мысль Буров, — с других вообще никакого спроса. Вот взять хоть мою Елену Павловну — умнейшая, образованная женщина, — он оглянулся на кровать, — и тоже в тупике. Так что, не обессудьте, вы у нас единственный Котенок и Цыпленок в чистом виде и должны рассеять наши сомнения. Отвечайте же, ради Бога! — раздраженно крикнул Буров. — Или я ошибся — вам ближе в этой беседе позиция большого и толстого хуя? Вполне допускаю, но это еще надо проверить. Не возражаете, Елена Павловна?
Буров повернул мужчину лицом вверх и оценивающе оглядел его гениталии.
— Хуй как хуй, — наконец констатировал Буров, — ничего особенного, — и быстро вернул мужчину в исходное положение. — И перестанем играть в молчанку, — прокурорским тоном сказал Буров. — Я тут распинаюсь, и хоть бы полслова в ответ. Мне что, больше всех нужно? Блядь!
Буров поднял с пола молоток.
— Блядь, вот ко всему еще и ногу ушиб! Так, Елена Павловна, кончай канитель тянуть, время вышло, говори, сука, чего тебе не хватало?! Молчишь?! А может, я мешаю, может, мне уйти, наедине вас оставить?!
Буров за ноги подтащил тело мужчины к кровати и в два приема забросил туда. На полу, в том месте, где лежала голова мужчины, расплылась густая бордовая клякса.
— Получай своего цыпленка, котенка, целуйся с ним, ебись, пока не треснешь!
Буров схватил Елену Павловну и уложил сверху мужчины. Под пышными волосами жены виднелся проломленный затылок.
Чуть прихрамывая, Буров сходил в коридор и принес оттуда чемодан, с которым вернулся этим утром из командировки. Вынимая из чемодана вещи и раскладывая их по полкам, Буров изредка поглядывал на парочку в кровати. Если бы не кровавые пятна на подушках, все по-прежнему напоминало бы ту постельную идиллию, нежданно увиденную Буровым.
Буров всхлипнул, потом разрыдался. Причитая словами «цыпленок» и «котенок» — именно этими именами Елена Павловна награждала неизвестного мужчину, — он вышел на балкон. Там он перелез через перила. Возле подъезда столпились соседи, подкатил желтый милицейский «бобик». Тогда Буров набрал в легкие побольше воздуха и с истошным криком: «У меня большой и толстый хуй!» — прыгнул с балкона.
Поиграем в корову?
— Поиграем в корову? — Мой голос ходил ходуном от вожделения. — Ты доярка! — Я водрузил ей на голову свои трусы, имитирующие платок. — Глупенькая, разожми кулачок. Существует доильный аппарат…
Мы условились, что доильный аппарат — это ее рот. Она выдоила меня до капли. Я всегда хотел такую дочурку.
Открылась дверь, я подскочил:
— Танюша, с первого взгляда может показаться, что… Но мы играли в сельское хозяйство…
Она задохнулась увиденным, молча расцарапала себе лицо. Я схватил ее за руки:
— Валерьянки?
Она вырвалась и задрала юбку. Картина, нам открывшаяся, была достойна всяческого сожаления.
— Таня, не звони никуда, пожалуйста…
— Не могу, иначе покончу самоубийством!
— Таня, вспомни, твой первый муж онанировал в парке бродячим собакам, но ты же не доносила…
— Он — выродок, а ты — хуже!
Я выдернул шнур:
— Кто нашел твою единственную эрогенную зону?! Толпы мужчин шарили по тебе с миноискателями, а я разыскал за пять секунд и десять фрикций!
Она надевала туфли.
— Татьяна, ты ведь тоже не считалась с моей стыдливостью! В первую нашу ночь рассказать про отчима, народного артиста…
Она запудрила ссадины:
— Соврала.
— Танюша, в милиции уже никого нет, все по домам разошлись. Утро вечера мудренее…
— Тебя расстреляют, сукиного сына, а если не расстреляют, то сделают на зоне петухом!
Заломило в мочевом пузыре, я хотел отлить и не смог от волнения.
Она выскочила на лестничную клетку, я, запоздало, за ней:
— Танюша, а шарфик? Простудишься!
Только на улице я настиг мою Танюшку и, тоскуя, перерезал ей горло. Я был потрясен случившимся. Она умирала долго, как в опере.
Не помню, сколько я проплакал над ее расчлененным трупом, целовал ее в матку, даже отгрыз кусочек.
Пришел милицейский патруль: однозвездный лейтенант Сережа и ефрейтор Маслов.
