Ногти (сборник) - Михаил Елизаров

Фройляйн ломко выговорила:

— Ты. Хочешь. Чтоб. Я. Умерла?

Я сдержанно кивнул с видом: мол, знаем вашего брата — все равно обманете.

— Нет, нет, что я слышу? — проорала Фройляйн, тревожа мирно спящий до антракта зал, упали номерки, в партере кашлянул туберкулезник, заразил соседей, тонко всхлипнул армянский мальчик и захрипел, удушенный злодейкой матерью: «Рустамчик, сиди тихо», — сраный МХАТ. — Неужели мой любимый хочет, чтоб я умерла! — Она зашелестела кульком с лекарствами.

О, если бы я мог ей подсказать медикамент! Напоминало игру в лото.

Фройляйн вытащила белый бочонок, номер «нош-па» — сожри его! Не подошел. Я отвернулся, доносился треск фольги на упаковках. Как она глотала таблетки судорожным пересохшим горлом — вот, собачья жизнь, перед смертью стакан воды никто не принесет. Фройляйн решила, что приняла достаточно, и посмотрела на меня потусторонним взглядом. Приблизился, она слабеющей рукой швырнула мне пустые упаковки — свершилось. Я рассмотрел бумажный домик смерти. Фройляйн травилась глюконатом кальция.

Я потащил ее спасать, развел в трех литрах марганцовку, Фройляйн слабо сопротивлялась, я с ненавистью говорил:

— Пей ради нашей любви, — она давилась марганцовкой, рыгала фиолетовой бурдой и глюконатом, повторяя: — Люблю тебя.

Блевотиной она не откупилась.

Я позвонил Альбине:

— Дай мне, пожалуйста, Алешин телефон.

— Не дам, — сказала добрая Альбина, — он набьет ей морду.

— А меня тебе не жалко? Она беременна, и неизвестно от кого, нам нужно разобраться.

— Какой кошмар, записывай…

Я вызвонил Алешу. Бедный Соперник не сразу понял, кто я: «Ты не представляешь, на чем Она вертелась, мой не верящий Соперник!» Алеша согласился встретиться.

Изможденный в собственном соку, в джинсовом саване, он не опоздал, я взял его под локоть и повел вдоль парковой аллеи. Я посыпал дорогу толчеными подробностями, он слушал, слушал, как Фройляйн поедала с моей ладони, потом сказал:

— Подумать только, я ей верил, — и ни упрека, ни слезы, ни крика. Он шел, как ангел, легкими шагами, изредка вправляя суставы моему рассказу. Я хватался за голову, покрываясь холодной злобой.

Они, Алеша с Фройляйн, никогда не расставались, она лгала мне — вот что я узнал — всегда лгала. Я угощался лишь огрызком торта.

— Ты такой обманутый, Алеша, — я мягко ворошил ему загривок, — ты, наверное, теперь и не захочешь встречаться с ней, разве можно простить ее?

— Подумаю, возможно, и прощу.

— Так нельзя, Алеша! Сколько раз тебя обманывали, сосчитай: Будякин, я и Крысолов — три человека!

— Прибавь еще двоих.

— Ушам не верю, пятеро? Алеша, как ты это терпишь?!

Он удивлялся худенькими плечиками:

— Сам не понимаю…

Я предложил:

— Давай, Алеша, бросим ее вместе, придем вдвоем домой к ней и хором скажем: «Попалась, блядь!»

Он согласился с подозрительной поспешностью:

— Ловко придумано. Придем и скажем! А потом уйдем.

Я видел его насквозь. Хитрое крестьянство жаждало, чтоб я исчез, а оно вернулось и без помех прощало. Я дал ему на размышления два дня.

Мы встретились в метро. Он изменился: стал вызывающ, дерзок. Сорок восемь часов потребовалось Фройляйн, чтобы как следует удобрить нечерноземный мозг суперфосфатом. Глупый овощ полностью ей подчинился.

Он мне грубил:

— Ты плохой актер, — делал вид, что раскусил мою игру, дескать, он имел беседу и знает правду. Жертва пестицида оказывалась форменным предателем.

Я больше не жалел Алешу, вздохнул:

— Ах, вот ты как заговорил, ну ладно. — Дурака придется немного проучить.

Мы остановились у подъезда Фройляйн. Я сказал:

— Стой здесь и жди.

Я поднялся к ней, напился чаю, расстегнул штаны, и Фройляйн в молчаливом жанре отработала двухдневную разлуку.

Тогда сказал:

— Внизу стоит Алеша. Может, пригласим?

Фройляйн справилась с волненьем:

— Не нужно. Спустимся к нему.

— Зачем пришел? — она спросила Алешу.

Я понял по его глазам, что это был стилет промеж лопаток. Он вяло помертвел.

— Я же говорила, что не люблю тебя, — с изяществом завзятого факира она вогнала новый колющий предмет.

Он беспомощно хватал губами воздух, я назидательно кивал: «И поделом».

— А еще вчера любила, даже очень, — вдруг очнулся Алеша, — ты расскажи ему, как мы с тобой вчера, два раза в институте.

— Какая низость! Не подозревала, что ты способен на такую ложь!

Алеша поднял руку для креста и соляной щепотью клюнул себя в лоб, и в пуп, и под ключицы:

— Клянусь, что правда!

— Ложь! — сказала Фройляйн.

— Поклянись здоровьем, — попросил Алеша.

— Клянусь! — сказала Фройляйн.

— Хана здоровью!

Я подытожил:

— Все ясно, ступай домой, Алеша.

— Не пойду, пускай она вернет мои кассеты!

Мы втроем поднялись к Фройляйн. Алеша бегал по квартире и отслеживал повсюду свои вещи. Из разных комнат они привычно переругивались, как бывшие супруги. Я пытался забавляться ситуацией, но забава с каждой минутой становилась болезненней и горше.

— Может, выпьем кофе?

Фройляйн громыхнула на кухне чайником. Мы уселись за стол. Фройляйн и Алеша, друг напротив друга, поочередно обменивались разрывными выстрелами.

— Я с тобой общалась только потому, что нужно было выкопать картошку!

— И трахалась со мной поэтому?!

— Я же должна была как-то с тобой расплачиваться! — сказала уже не Фройляйн, а Немецкая Проститутка.

И я упал, сраженный насмерть бесстыжим рикошетом.

Мы допили кофе. Я деликатно выставил Алешу, сказал с намеком:

— Ты нам мешаешь.

Он ворчал в прихожей, цеплялся за половики и норовил остаться.

За ним закрылась дверь. Я начал мстить и доложил Немецкой Проститутке про Алену, сдал быльем поросшую Светлану, все мои измены преподнес как символы прощенья:

— Поверь, я не имею к тебе претензий — сам не отличаюсь постоянством. — Воскресил прелестный эпизод: — Помнишь, ты позвонила?.. А у меня Алена. Я соврал, что убегаю, помнишь? Алена… В носу такая смешная бусинка… Я был тогда влюблен. Но это в прошлом.

Проститутка плакала. Я проводил ее до института, потом по лестнице наверх, до чердака. Там, не спеша, нагнул ее к перилам.

— Глянь-ка сюда, — сказала Проститутка, мягкая от слез. На ступенях виднелись белые разводы, похожие на птичьи кляксы. — Это Алешина сперма…

Я брызнул на ступени.

— Мне понадобятся деньги, — заявила Проститутка, — гинекологу.

— Ей-богу, ни копейки. — Меня качало от немыслимой усталости.

— Займи!

— Я в жизни не просил.

Она перезвонила в четыре часа утра.

— Слушай, — сказала Проститутка. — Ты и мужик херовый, и писатель ты херовый. И с другими я спала, потому что ты херовый!

Трижды херовым я повесил трубку. Оскорбила перо и член. Две составные двуформной сути. Когда же грянут залпы огневых катюш?! За смерть отцов, за слезы матерей, за кованый эсэсовский сапог, поправший хрупкое достоинство писателя!

Контуженой рукою я набрал Алешу.

— Возьми ее себе, — я из последних сил вливал настойку белены в подставленное ухо, — я отымел ее на чердаке и не вернусь к ней больше никогда!

И разом проиграл мою войну. Копатель побежал прощать и наслаждаться.

Что мне оставалось делать? Партизанить, отступать. Я пришел на следующий день к Немецкой Проститутке и сдался до последнего героя. Я просил прощенья, убеждал, что мы должны быть вместе, пытался воскресить те редкие фрагменты наших отношений, сходствующие с любовью хоть издали.

Немецкий враг бесчинствовал на полоненных землях: «А твою сраную мимозу на Восьмое марта я вышвырнула в мусорное ведро!»

Я не прощу поруганную веточку. Ее цветочных сил хватило бы на десять лет любви, которой нет в тепличных тушках роз. Эх, мне бы оседлать возлюбленное прошлое — Альбину, но вернуться можно, если прошлое когда-то было настоящим.

Спустя бессонную неделю она сама нашла меня.

— Мы были у врача, — капризно всхлипнула, — я не хочу аборта!

Забрезжил жалкий, как мышиный хвостик, луч надежды.

— И не нужно, это так опасно.

— Алеше трудно на мне жениться, он знает, от кого ребенок.

— Пусть не выдумывает, выискался фрукт!

Роспись назначили на декабрь, до появленья пуза. Мы продолжали видеться, каждый для своей великой цели. Последний раз она пришла за день до свадьбы: «Мне приходится просить его, чтобы он спал со мной», — поделилась горем.

Оглушенный вестью, я, простой солдатик, сжимая, как последнюю гранату, хуй в руке, упал на Проститутку.

Но я б не пожелал Алеше моих терзаний. Перенесенные в его выносливую верблюжью душу, они поблекли бы, лишились остроты и стали избавленьем.

В снотворном принудительном кошмаре мне приоткрылся тайный замысел Алеши — месть на свой манер, подобье шутовской свадьбы, но без карликов и ледяного дома. Он завтра не приедет в загс. Брюхатая невеста прождет час или два. Разгневанные, разойдутся гости, мамаша Проститутки будет звонить пропавшему. Никто не отзовется, он исчезнет на месяц, потом объявится и насладится местью, упьется поздним животом.