Хозяйка Империи - Раймонд Фейст

Чувствуя, как стынет кровь в жилах от подобных рассуждений, Аракаси подумал об одном способе принуждения: о шантаже. Если бы, например, оказалось, что Ассамблея не бескорыстно оказывает поддержку тому или иному правителю, то кое-кто из ее столпов, во избежание огласки, может пойти на компромисс, дабы заручиться молчанием Мары… Сама эта мысль казалась чистейшей нелепостью. Всемогущие стояли выше любого закона. Скорее всего, как рассудил Аракаси, даже если бы неслыханная удача помогла ему раскрыть подобную тайну, черноризцы без труда обеспечили бы себе вечное молчание Мары. Вечное молчание.

Аракаси чувствовал, что Сарик, Люджан и Кейок это понимали. Их глаза не отрывались от него, в то время как он, поднявшись с подушек, совершал прощальный поклон. На этот раз Мара рисковала слишком многим, и они все опасались последствий. Аракаси, с присущим ему хладнокровием, повернулся к выходу. Если он и проклинал жестокую судьбу, ничто в его поведении не позволяло это заметить. Ему надлежало забыть про недавно обнаруженную опасность, угрожающую Маре. Более того, приходилось отказаться от любых попыток предпринять ответные шаги. Целые ответвления его огромной сети должны будут прекратить всякую деятельность и перейти в состояние «спячки» до тех пор, пока он не разрешит загадку, к которой никто из людей прежде не отваживался подступиться. Эта тайна ожидала разгадки за берегами безымянного водоема, известного только как озеро, окружающее остров Города Магов.

Глава 5. ИНТРИГИ

Минуло два года.

Попытки убить властительницу Акомы больше не возобновлялись, и, хотя никто не утратил бдительности, ощущение непосредственной опасности успело притупиться.

Спокойствие, царившее в господском доме, когда предутренний свет проник в спальню, было даром небес, который следовало особенно ценить. Недавние неудачи в торговле и трения между политическими партиями ложились дополнительным бременем на казну Акомы.

Однако сейчас бодрствовали только дозорные и еще ожидалось прибытие курьеров с утренней почтой. От озера донесся крик береговой птицы. Хокану теснее прижал к себе обожаемую супругу и внезапно замер, ощутив легкую полноту ее живота. И сразу стало понятно, почему в последнее время по утрам она избегала общества не только самых доверенных советников, но и его самого. Вывод был очевиден — и его охватила безудержная радость. Хокану улыбнулся, уткнувшись лицом в душистые волны ее волос.

— Повивальные бабки уже сказали тебе, кто будет новым наследником Акомы — сын или дочь?

Мара вывернулась из его рук, и ее глаза расширились от возмущения.

— Я не говорила тебе, что беременна! Кто из служанок выдал мой секрет?

Хокану ничего не ответил, но его улыбка стала шире.

Схватив его за руки, кольцом обвивающие ее стан, властительница сама дала ответ на свой вопрос:

— Понятно. Все мои служанки помалкивали, а вот мне до сих пор ничего не удается утаить от тебя, муж.

Но это было не совсем так. При всей их взаимной привязанности существовали в душе жены такие глубины, куда даже Хокану не было доступа, особенно после смерти ее первенца, когда горе, словно тень, обволокло Мару.

Вот и сейчас, когда она радостным шепотом уведомила его, что скоро он станет отцом — отцом своего кровного, а не усыновленного ребенка, — Хокану уловил в ее голосе едва различимый оттенок горечи. Мару что-то тревожило, и ее беспокойство на этот раз не было связано ни с утратой Айяки, ни с вмешательством Ассамблеи, наложившей запрет на любые ее попытки отомстить Джиро. Вместе с тем он чувствовал: сейчас неподходящий момент, чтобы затевать расспросы.

— Я люблю тебя, моя владычица, — прошептал он. — Ты будешь окружена заботой, и тебе придется к этому привыкнуть, потому что я собираюсь самым бессовестным образом баловать тебя день за днем, пока не настанет время родить. — Он повернул ее лицом к себе и поцеловал. — А потом, возможно, окажется, что я слишком вошел во вкус, и мне будет трудно отказаться от этой привычки.

Мара устроилась поудобней в объятиях мужа; ее пальцы медленно скользили по его груди.

— Ты самый лучший муж в Империи, любимый, — намного лучше, чем я заслуживаю.

Утверждение было спорным, но Хокану промолчал. Он знал, что ее любовь к нему глубока и непритворна; знал, что она дарит ему такую меру ласки и удовлетворения, на какую способна не каждая женщина, и все-таки в глубине души он чувствовал, что в ее отношении к нему не хватало чего-то важного. Властительница никогда не лгала мужу; ему и в голову не пришло бы упрекнуть ее в холодности. Тем не менее бывали моменты, когда ее мысли витали где-то в другом месте, куда ему никак не удавалось проникнуть. Ей чего-то недоставало, и чутье подсказывало ему: дать Маре то, в чем она нуждалась, не в его силах. Он не пытался достигнуть невозможного, но, полагаясь на силу прожитых вместе лет, возводил несокрушимую цитадель согласия и понимания. Он хотел, чтобы она была счастлива, и это ему удавалось, пока стрела не сразила коня, убившего ее сына.

Мара отодвинулась от Хокану; взгляд ее темных глаз, казалось, был прикован к цветам в саду за отодвинутой перегородкой. Ветер раскачивал цветущие ветки ее любимых кекали, и их аромат волнами набегал в спальню. Издалека было слышно, как пекарь бранил мальчишку-раба за нерасторопность; на пристани нагружали почтовую барку, и звуки, далеко разносившиеся над спокойной гладью воды и достигавшие спальни, казались непривычно резкими в тишине туманного утра.

Хокану задержал в руке пальцы Мары и погладил их. Ласка осталась безответной, и он понял, что мысли жены не связаны с обычными коммерческими делами.

— У тебя снова Ассамблея на уме? — спросил он.

Прекрасно сознавая, что это не так, он все-таки не оставлял надежду окольными путями вызвать ее на откровенность.

Мара крепко сжала его руку:

— У сестры твоего отца двое мальчиков, и у тебя есть троюродный брат, у которого пятеро детей, и трое из них — мальчики.

Не зная, что последует за этим вступлением, но начиная улавливать ход рассуждений жены, Хокану кивнул и облек в слова ее следующую мысль:

— Если бы что-то случилось с Джастином до того, как у тебя родится ребенок, мой отец мог бы выбирать среди нескольких кузенов и родственников, чтобы решить, кто из них унаследует после меня мантию Шиндзаваи. Но тебе не стоит беспокоиться, любимая: я твердо намерен оставаться живым и стоять на страже твоей безопасности.

Мара нахмурилась, обеспокоенная больше, чем он предположил вначале.

— Нет. На этот счет у меня нет сомнений. Но я не могу допустить, чтобы имя Акомы растворилось в имени Шиндзаваи.